Семенов, не умываясь, прошел к столу, налил себе рюмку водки, выпил. Взял бутерброд с сыром и смачно откусил.
— Ваша рота хорошую позицию заняла? — спросил у него Большаков.
— Позиция неплохая, — прожевывая кусок, ответил поручик, — на околице села. Но мне кажется, не мешало бы еще одну роту выставить на правый фланг, в сторону бора. Лесом можно подойти незаметно вплотную к селу.
— Вы думаете, они смогут после сегодняшнего разгрома пойти в наступление? — удивленно поднял брови хорунжий Бессмертный.
— Осторожность в военном деле не мешает.
— Вы перестраховщик, поручик. Ваше опасение необоснованно, — заметил штабс-капитан Зырянов. Он был нещепетилен и уже давно не держал обиды на поручика за оскорбление, нанесенное ему в доме генерала Биснека.
— Дело ваше, — пожал плечами Семенов.
Большаков пристально посмотрел на поручика. Недолюбливал он его. Недолюбливал, может быть, потому, что тот казался слишком самоуверенным. Ни прошлого его не знал Большаков, ни его убеждений. Говорят, что из мужиков он, в германскую выслужился в офицеры. Но ведь и сам Василий Андреевич не белой кости, а общего у него с ним почти ничего нет. Вот и сейчас он пожал плечами, как посторонний человек ответил: «Дело ваше».
— А ваше дело? — с еле скрываемой неприязнью спросил Большаков. — Вы что, не заинтересованы в разгроме этих банд?
Семенов удивленно посмотрел на командира отряда.
— Я бы тогда просто не высказал предосторожности.
Большаков не нашелся, что ему ответить, и недружелюбно посмотрел в спину удаляющегося к умывальнику поручика.
На кухне Ширпак о чем-то вполголоса разговаривал с матерью. Потом вошел в кабинет, объявил:
— Господа! Сенсационная новость. Я потрясен и возмущен до глубины души: местный священник переметнулся к большевикам.
— Быть этого не может, — удивился хорунжий. — Не мог он это добровольно сделать. Наверняка они его шантажировали.
— Нет. Говорят, что сегодня добровольно с ними отступил из села.
— С трудом верится, священник — и вдруг большевик! Прямо-таки уму непостижимо. — Штабс-капитан Зырянов пожал плечами. — Во всяком случае, я такого еще не встречал.
— Да, факт беспрецедентный, — согласился Бессмертный и, потирая руки, добавил — Вот бы поймать этого попишку! Я бы его при всем сходе остриг овечьими ножницами, снял бы портки и выпорол. В кабинет вошел, застегивая китель, Семенов.
— А может, по-своему он прав, этот поп, ни к кому не обращаясь, сказал поручик.
— На храме Аполлона в Дельфах есть надпись: «Познай себя». Глубокий смысл этих слов не потерял своего значения и до наших дней. Может быть, этот поп наконец и познал себя, нашел свое место в жизни.
Обычно поручик был неразборчив, в споры не вступал. А тут вдруг высказался. Офицеры с некоторым любопытством смотрели на него. Перебивать никто не решался. Все ждали, что он скажет дальше. Но поручик молчал. Он налил себе еще рюмку водки, выпил, снова закусил бутербродом.
— Ну и дальше.. — не вытерпел хорунжий.
Нежданно хорунжего поддержал сам командир отряда.
— Нам хочется услышать ваше мнение, поручик, не только о попе, — сказал Большаков, — поп не стоит того, чтобы о нем разговаривать, а услышать ваше мнение вообще о свершающихся событиях.
Семенов пожал плечами.
— Я не понимаю причин. Это что, допрос на предмет зрения моей, так сказать, лояльности?
Нет, зачем же, — поспешно возразил Большаков.
— Просто законное любопытство. Мы с вами живем вместе, делаем одно общее дело, а знать о вас почти ничего не знаем. И я как командир вправе интересоваться взглядами своих подчиненных, дабы знать, с кем имею дело.
Семенов, наклонив голову, думал. Все ждали, что он скажет, смотрели на него.
— Хорошо. Я скажу. — Он поднялся и снова сел. — Мы живем в такое время, когда история перетряхивает все свои накопленные пожитки. Пересматриваются не только государственные устои — царь ли нужен, или правительство класса имущих, или суровая военная диктатура, а может быть, диктатура партии, которую поддерживает большинство населения страны… Не только это сейчас примеривается и проверяется. В наше время каждый человек проверяет сам себя. Ищет свое место в совершающихся событиях, свой путь. Еще Аристотель говорил: человек — животное общественное, и он не может жить вне государства… И я уверен, что каждый из вас после царя возлагал какие-то надежды на Керенского, потом на Авксентьева, а после того как ни временное правительство, ни директория не оправдали надежд, повернулись к Колчаку.
— Я, например, Керенскому не верил и Авксентьеву тоже, — сердито перебил Большаков. — Я верил в Краснова, верю в генерала Пепеляева и в адмирала Колчака.
— Я не об этом говорю — кто в кого верит, — спокойно продолжал Семенов. — Я говорю, что человек пересматривает свои взгляды. Вот видите, капитан, вы тоже то одному отдавали свою, так сказать, шпагу верности, то другому. И они обманывали ваши надежды. Очевидно, Козьма Прутков все-таки прав: не во всякой игре тузы выигрывают.
Большаков резко подобрал под стул ноги, выпрямился.
— Не забывайте, поручик, вы носите погоны офицера.
Семенов снова пожал плечами. Он был подчеркнуто спокоен.
— Скажите, чем вы можете гарантировать, что Колчак — это именно тот человек, которому можно посвящать свою жизнь?
Большаков, прищурившись, испытующе смотрел на поручика.
— А вы что, сомневаетесь в этом? — спросил Большаков вкрадчиво. — Как вы, поручик, с такими мыслями можете…
— Нет, вы скажите, чем вы можете гарантировать? — перебил его Семенов.
Большаков резко отодвинул пустую рюмку, зло сказал:
— Да хотя бы тем, что не вижу другого, кто бы мог заменить его.
— Хорошо. Вполне допускаю, что вы не видите. И даже наверняка вы не видите. А кое-кто, может быть, видит.
— Вы видите?
— Я не о себе говорю. Речь-то зашла о местном попе. Вот и говорю, что он, наверное, увидел. Поэтому и перешел к повстанцам.
На столе уже парил жареный гусь, стояла закуска.
— Господа! — вмешался Ширпак. — Давайте будем ужинать.
Офицеры задвигались, словно только и ждали этого возгласа, — каждый понимал, что Семенов зашел слишком далеко и мог испортить предстоящую веселую попойку. Не шевельнулся один Большаков. Он все время смотрел на Семенова.
— Я не понимаю, поручик, как вы, с вашими взглядами, могли попасть в мой отряд.
Одно могу сказать, — ответил Семенов, — не по собственному желанию.
Пододвигая себе прибор, Большаков пообещал:
— Я постараюсь помочь вам, поручик, сменить профессию…
С улицы доносился шум, скрип повозок, гогот перепуганных гусей — солдаты размещались на ночлег.
2
Рота хорунжего Бессмертного располагалась в центре села. Кирюха Хворостов привел в отцовский дом своих новых друзей: отделенного Ивана Козуба, Александра Петренко и Николая Мошкина. Пока мать жарила пойманных во дворе и обезглавленных Кирюхой гусей, сам он вскочил в седло и помчался в заречье. Он осадил коня у ворот Юдина, поманил пальцем стоявшего во дворе Леонтьича.
— Где Настя?
— А она того… икуировалась с околотком.
— Как икуировалась?
— Знамо, уехала… Она теперь, милок, голова, за фелшара работает.
— Ну ты мне мозги не крути, старый хрыч.
— Ей-богу, уехала. В околотке работает.
Кирюху разбирала злость. Злость на Настю, на всю неудачу со сватовством, на слишком спокойный и самоуверенный тон старика.
— Ты вот что, — сказал он старику, — передай ей — все одно она будет моя.
— И-и, милай, поздно хватился. Там Филька Кочетов уже пригрелся. Ноне-завтра свадьбу будем играть.
— Что-о?! — Кирюха в ярости огрел деда плетью по спине. Тот, как заяц, сделал отчаянный скачок в сторону, стараясь достать рукой ушибленное место.
— Ты чего?.. Ты чего это, шалава?.. — удивленно проговорил Леонтьич.
На Кирюху залаял кинувшийся к плетню кобель, тот, что переполошил Кирюхиных сватов. Леонтьич испуганно смотрел на трясущегося в злобе Кирюху, на судорожное движение его руки, достававшей из кобуры револьвер.
— Ты чего… ты чего? — повторял он, пятясь к калитке.
Кирюха вырвал наконец наган и выстрелил в собаку.
Та жалобно тявкнула и, кружась, колобком покатилась под навес. Там еще раз взвизгнула и протянула ноги. Кирюха пришпорил лошадь и ускакал обратно.
До хрипоты надрывались в крике гуси, по дворам жалобно блеяли бараны. Всю ночь гуляли солдаты в селе. Гулял с друзьями и Кирюха Хворостов, кружками пил самогон — заливал нестерпимое горе и обиду на свою разнесчастную жизнь. А под утро по селу вдруг началась стрельба. Кирюха с дружками едва успел выскочить из избы и тут же наткнулся на бежавших по улице солдат второй роты, которая занимала оборону на окраине села.
