Потом – она пела что-то еще, а евреи слушали, и кто-то недовольно смотрел на князя, но тот не обращал на это внимания. И когда дама закончила с пением – первым оказался у импровизированной сцены с цветком, который он достал из кувшинчика-розетки на столе. Дама странно посмотрела на него – но цветы приняла. Глаза у нее были светлые, шалые…
– Вы… еврейка?
Она пожала плечами, точнее даже – передернула ими, чисто женским движением. У нее были светлые, но темные у корней волосы, что ее, впрочем, ничуть не дурнило. Даже шло.
– На четверть. А вы… не любите евреев?
– Смотря каких. Вот тут со мной ехал честный старьевщик Натарзон от Багдада…
Господи, что я, грешный, несу, какой ко всем чертям Натарзон…
Но он рассказал ей про старого еврея – Натарзона из Багдада, и про то, что он думает о международной обстановке, и еще много-много чего другого. Она заинтересовалась тем, что он ехал с Востока, с дикой и необъезженной еще земли – и он рассказал ей про минареты под распахнутым настежь, белым от зноя небом, про Стимер, единственный цивилизованный район Адена с уменьшенной копией британского Биг-Бэна шести метров в высоту. Про мужчин в длинных юбках и с кривыми кинжалами, которые помнят весь свой род до двенадцатого колена и готовы мстить за унижение, произошедшее триста лет назад. Про ослепительно-белые соляные поля Адена, про неприступные горы Аденского нагорья и кратер старого вулкана, на склонах которого и построили старую, англизированную часть Адена. Про черный песок русалочьего пляжа – тоже британского. Итак он говорил, говорил, говорил, рассказывая и про смешное и, наверное, про грустное. И вдруг он понял, что не дает даме сказать, вот наверное, уже полчаса как – и это само по себе невежливо и неприемлемо.
И он посмотрел на нее с таким несчастным и растерянным видом, бессловно прося прощения за невоспитанность, что она искренне рассмеялась.
– Простите… – сказал он – покорнейше прошу простить. Я, наверное, утомил вас своими рассказами, да?
Она снова повела плечиками
– Ну почему же. Иные и сказать ничего не могут, кроме как "сударыня, пятьсот целковых и никто ничего не узнает"…
Князя как холодным душем окатило. Все таки надо было помнить – она не более чем кафе-шантанная певичка. Тогда какого хрена…
Она улыбнулась, соблазнительно и странно.
– А знаете, что я отвечаю?
– Не могу знать, сударыня
– Давайте две тысячи и рассказывайте хоть на каждом углу
Она порочно улыбнулась
– Но так я не всем. Только тем, кто мне нравится. Как вы, например…
Черт…
– Вы кстати, так и не представились, сударь. Вы не находите это невежливым?
– Прошу простить…
– Не извиняйтесь, черт побери, я это ненавижу!
– Князь Владимир Шаховской, военный авиатор.
– О…
Непонятно было, то ли это было воспринято с восторгом, то ли, наоборот – с разочарованием. Две тысячи – и никто ничего не будет знать.
Князь встал, пригладил волосы
– Сударыня, я отлучусь ненадолго.
Про себя он загадал, что даст ей возможность уйти. Если он вернется в вагон – ресторан и не увидит ее за столиком, то значит – так тому и быть. Две тысячи – и рассказывайте, кому хотите…
Североамериканский пульман – мягко, почти бесшумно шел по стыкам. Он закрыл за собой дверь ретирады, довольно просторной, посмотрел на себя в зеркало. Конечно… выглядел он не очень, ранение и долгое путешествие никого не делают привлекательнее. На полочке перед зеркалом – стоял флакон Шипра с пульверизатором он уже взял его, как вдруг подумал, как идиотски он будет выглядеть: князь, пользующийся общественным флаконом Шипра. В раковину с шипением хлынула вода, он плеснул ей в лицо, провел мокрой ладонью по волосам. Ну… будь что будет.
Осторожность кричала ему держаться от этой истории подальше – но он заткнул ей глотку. Маэстро, ваш выход…
Лязгнул засов. Князь еще раз пригладил волосы, толкнул дверь…
– Закурить есть, солдатик?
Старуха – одна из тех, что сидела за столиками тем, в ресторане, а теперь стояла у ретирады, сбрасывая пепел в воющую черную тьму за окном – обернулась к нему. Явно из простонародья… сам выросший в дворянской среде князь определять это умел – но хорошо, дорого и со вкусом одетая. Со вкусом – совсем не так, как одеваются нувориши, слишком дорого, шикарно и ярко. На вид от пятидесяти до шестидесяти… этакая гранд-дама, вынырнувшая из давних и сладких времен до Мировой. Черная шляпка без вуали, запоминающиеся зеленые глаза, в меру пудры, помады и туши. Но почему то хотелось называть ее старуха… хотя это была благородная, не стыдящаяся саму себя старость…
На еврейку не похожа, на дворянку тоже. Смесь кровей, явно с армянской или турецкой. Не разберешь…
– Простите покорно, не курю… – сказал князь, не желая разговора. На уме у него было нечто совсем другое…
– И вести себя не умеешь… – сказала старуха
Рука князя, уже взявшаяся за медяшку дверной ручки остановилась.
– Простите?
– Зашел в незнакомое место, осмотрись. Если тебе не рады – прояви уважение, уйди. На чужой кусок рот не разевай, веди себя скромно. Если тебе намекают – опять-таки, прояви уважение, не пренебрегай…
– Простите, не вполне понимаю.
– Все ты понимаешь. Кореша твои – уже поняли, а ты сидишь, раскрылился. Твое счастье – Ефим в настроении добром, не то бы…
– Сударыня, не имею чести вас знать и не имею чести вас понимать.
– И до Воронежа не доедешь… – спокойно сказала старуха
Хмель как ледяной рукой сняло
– А вы, простите, кто? – спросил князь, внимательно разглядывая пожилую даму
– Роза Павловна мое имя. Фамилию назвать, или обойдемся?
– Думаю, обойдемся…
Пожилая дама посмотрела на него с каким-то сожалением, как на калеку. Манерно выпустила дым – она курила черную, тонкую сигарету бессарабских фабрик Хлунова.
– Молодой ты. Глупый. Горячий. Тебе добра хотят, а ты…
Князь слегка подвинул отворот пиджака. Он ехал оттуда, где никакие меры предосторожности не были лишними – и потому справа, прямо в подкладку его повседневного сюртука была вшита кобура тонкой телячьей кожи, в которой дожидался своего часа трехлинейный автоматический Маузер образца десятого года. Как это называли- стиль Уайтта Эрпа, он тоже носил Кольт-Миротворец в кобуре, вшитой в подкладку цивильного мужского платья. Рукоять отделана африканским "железным" деревом. Поскольку пистолет весил больше килограмма и при носке – сюртук перекашивало налево – с правой стороны, для равновесия – в подкладке была вшита кобура на три длинных магазина на двадцать патронов каждый. Восемьдесят патронов "трехлинейный малый" ждали своего часа.
– Мадам – князь слегка, одним кивком поклонился – суровые пески Аравии вымели из моей души всякую цивилизованность. И породили вредную привычку точно стрелять. Возможно, в том городе откуда вы родом и где живете, такой разговор может считаться приемлемым. В тех же местах, откуда родом я – за него вызывают на дуэль. И если кого-то что-то не устраивает – он знает, где меня найти. А я – знаю, где найти вас.
Женщина смяла мундштук пальцами
– Как желаешь…
– Одну минутку… – князь открыл дверь, придержал – прошу…
Она сидела на месте…
Продолжение – эта история имела ровно в пять утра, когда ночью – прогрохотал за окнами Ростов-Донской, и шли дальше, выбираясь к Владимиру…
Поскольку дама имела апартаменты в соседнем вагоне, князю пришлось возвращаться в свои лишь под утро. Меж вагонами – грохотала под ногами сцепка, рельсы сливались в гудящую стальную полосу. Он открыл дверь – из пронизывающего ночного лязга в уютную тишину пульмана – и отшатнулся. Словно тысячи когтей – бросились разом в лицо, ослепли глаза. Шатаясь меж вагонами – а упасть там проще простого, несмотря на резиновый обвод – он сунулся за Маузером, начал нащупывать дверь. Ее что-то блокировало, и он с ужасом понял – вот и приехали… кислотой плеснули, или чем еше. Проклятая старуха.
Ну и что делать? Стрелять?
Он дернул дверь еще раз… потом еще, потом дверь поддалась, и он, в слезах и соплях – ввалился в уютную тесноту вагона. За что-то зацепился ногой, чуть не упал, выругался. Чья то стальная рука – схватила его за кисть руки, в которой был револьвер, вывернула ее. Он выругался… у него, как и у всех кто прошел Восток был еще один, небольшой австро-венгерский Фроммер, вот только достать его…
– Спокойно, князь, свои. Свои, ясно?
Было понятно, что глаза не пострадали. Он видел все лучше и лучше. Человек, стоящий напротив него, был как в тумане – но видно было, что он невысокий.
– Я дам вам платок. Протрите сначала глаза, потом лицо, только осторожно, не трите с силой. Иначе будет хуже. Все поняли?
Черт…
Мягкая, влажная ткань коснулась его руки, он ощупал платок, потом начал протирать – сначала глаза, потом лицо. Становилось лучше, хоть и ненамного…
