Ночью – с грохотом и лязгом вагоны закатили на черноморский паром. Назначение – "апельсинный" порт Одесса.[95]
В Одессе – один из вокзалов располагался в морском порту, вагоны – стояли прям что у кромки воды, и грузовые и пассажирские – уже тогда вокзалов у Одессы было целых три. В одесском порту – князь Шаховской по военной брони взял билет на Санкт-Петербургский скорый. Еврея – конечно же, встречала в Одессе целая семья, они попрощались. И попрощавшись – капитан не заметил совершенно трезвого и острого как нож взгляда в спину, которым наградил его одесский еврей, старьевщик Михаил Михайлович Натарзон.
По военной брони – СВ не было. Остались только купе. Правда "свое" – за новым назначением с ним в одном купе ехали флагман-минер флота и двое братух – пилотов с только что спущенного на воду большого гидрокрейсера "Николай II". Все ехали за новым назначениями: флаг-минер на Балтику, в Кронштадт, один из пилотов – военным агентом в САСШ, другой – на переобучение. Один из авиаторов оказался потомственным дворянином, из рода Орловых, у него оказалась бутылка настоящего дворянского полугара, хлебного вина, более мягкого и вкусного чем банальная водка, из собственной винокурни.[96] Пилось лучше, чем настоянный на золоте картофельный гольдвассер.
Бутылка на четверых – кончилась, конечно же, быстро. Тем более что флаг – минер – мужик серьезный, за сорок и руки такие что лом – играючи. Коньяк нашелся – но, по общему мнению, он пах клопами и был недостаточно высокого качества, так что веселая компания – двинула в вагон – ресторан. В поисках высококачественного коньяка и доступной мужской беседы. Благо деньги были – у кого прогонные, у кого отпускные. Да и вообще – хорошо тогда профессиональные военные жили. Хорошо…
Одесский экспресс – не был бы одесским, если бы это был обычный экспресс с пульман-вагонами. Прежде всего, он шел почти без остановок, только крупные города типа Ростова-Донского, еще одной мекки потаенной российской жизни. В отличие от обычного поезда здесь был не один вагон – ресторан, а целых четыре, спаренных по два сцепками. Ни в одном другом поезде Империи – таких вагонов не было, за исключением царского поезда – они были собраны на заводе канадской компании Истерн Кар Компани Лимитед по точным чертежам царских вагонов с РБВЗ и переправлены в Россию. Противопоставить оборотистости одесского капитала – было некому и нечего…
В каждом из вагон-ресторанов – был, если позволено так выразиться, круглосуточный аншлаг. Одесситы не могут без компании, и они слишком жадно относятся к жизни, чтобы позволить себе терять два с лишним дня впустую. В столицу Империи – направлялись по делам самые разные люди, и деловые, и чиновники, и просто шикануть. Поезд – был местом, где можно было в последний раз побыть собой перед надменным, холодным, закованным в гранит аристократическим Петербургом, совсем не понимающим шутки юмора. В итоге – каждый день, а особенно каждый вечер – в вагонах – ресторанах разыгрывались маленькие мизансцены тщеславия, театр, состоящий из одного актера, в котором военные, чужие были… некоторым образом лишними.
Когда они пришли в ресторан, пройдя узкими коридорами пульман-вагонов – в разгаре был ужин. Ужинали здесь, как в хороших домах Лондона и Парижа по гонгу, просто так – заказать можно было только легкие закуски и выпивку. Никто из них – не знал и не ведал, что здесь и сейчас, в этом вагоне – ресторане ехали аж три вора в законе. И лишние здесь – были ни к чему…
Но и афишировать свое присутствие – они так же не желали. Потому вагон-ресторан не был закрыт, только если кто здесь и был из одесситов – вел он себя необычно тихо. Ибо в Одессе все знали, кто есть кто, и вопросов лишних не задавали…
– Господа…
Флагман-минер – отодвинул халдея буквально грудью. Морская, севастопольская закалка – приучила не обращать внимания на мелкие неприятности. Тем более, если в Одессе криминал контролировал целые районы, то в Севастополе, случись ворам выступить, их бы потом даже и не нашли…
– Ужин нам принеси, любезнейший. Чтобы все красиво было…
Моряки, авиаторы уже занимали места. Вечер – время аншлага, но к удивлению – свободные столики были…
Шаховской – огляделся по сторонам: он не знал Одессы и в ней никогда не жил – но даже в его не совсем трезвом состоянии шестое его чувство, не раз предупреждавшее об опасности на узких улочках Адена – незримо заворочалось, пробуждаясь ото сна.
Несколько семей. Молодежь есть и старики. Молодые – есть в лапсердаках, еврейских пиджаках, есть и на русский манер одетые. За каждым столом – легко, без проблем можно вычислить главного. Пожилые люди, Олин худой, другой толстый, третий бородатый. На одном – тройка непонятно то ли готового платья, то ли пошитая, на двух других – явно ручного пошива костюмы. Одесса – город живущий "для себя", понтами, смесь откровенно деловой Москвы и откровенно бандитского Ростова – Донского. Здесь не уважают тех, кто ведет дела по телефону, не имеет выезда и не умеет одеваться…
И все таки что-то проскальзывало. Какое-то понимание того, что за столами есть и те люди, которые не принадлежат к семье… в смысле кровного родства. Телохранители? Нукеры, как у многочисленных ханов и амиров карликовых государств Йеменской федерации? Они то кстати – чаще всего и убивают благодетеля в его постели…
Ну-ну…
Халдей принес суп. После спиртного – горячий, рыбный суп в самый раз…
– А выпивку?
Халдей посмотрел как-то странно, но с готовностью улыбнулся
– Непременно. Чего изволите-с…
– Шустовская есть?
– Разумеется…
– Тащи.
Флаг – минер – играл сольную. Распоряжался жизнью… Князь присматривался по сторонам – Аравия приучала осторожности…
Появилась Шустовская. Разлили
– Ну – будем.
И тут – появилась она…
Она появилась откуда-то из поезда, вовсе не с кухни. Высокая, не по-еврейски, но что-то еврейское в ней было. Возможно – черные, почти цыганские глаза, полные, красные губы. Волосы длинные, вьющиеся. Осветленные – но это ее не уродовало, хотя князь например терпеть не мог женщин, изменивших цвет своих волос. Лицо тоже восточного типа, совсем не холодной римской лепки. Никак не похожа на те, поистине совершенные экземпляры, которые обитают в Смольном, которых можно найти на некоторых балах, на которые приглашение постороннему человеку не достать ни за какие деньги. От них она отличалась тем что была… живой. Настоящей, живой, которой можно дотронуться. Совсем не ожившей скульптурой…
Она села за столик невдалеке. Ничего не заказала…
Видимо, князь какое-то время сидел, оцепенев потому что пришел в себя он только когда этак дама уже была на небольшой сцене. Пианино здесь не было – но был настоящий, студийный микрофон. Дама посмотрела – прямо на него, и хрипловато, негромко, под аккомпанемент пианино, да стука колес – запела…
Гори, гори, моя звезда,Волшебно благодатная.Ты будешь вечно не закатная ,Другой не будет никогда.
Лучей твоих, неясной Силою ,Вся жизнь моя озарена,Умру ли я, и над могилою,Гори, сияй, моя Звезда.Сойдёт ли ночь на Землю ясную ,Звёзд ярких – много в облаках.Но ты одна, моя прекрасная,Горишь в полночных мне лучах.
Лучей твоих, неясной Силою ,Вся жизнь моя озарена,Умру ли я, и над могилою,Гори, сияй, моя Звезда.
Звезда любви, Звёзда волшебная,Звезда моих минувших дней.Ты будешь вечно неизменною,В душе Проснувшейся моей.
Лучей твоих, неясной Силою ,Вся жизнь моя озарена,Умру ли я, и над могилою,Гори, сияй, моя Звезда.[97]
Закончив один романс, она принялась за другой, протяжный и печальный…
Я грущу, если можешь понятьМою душу доверчиво нежнуюПриходи ты со мной попенятьНа судьбу мою странно мятежную
Мне не спится в тоске по ночамДумы мрачные сон отгоняютИ горючие слезы к очамКак в прибое волна, приливают
Как-то странно и дико мне жить без тебяСердце лаской любви не согретоНо мне правду сказали: мояЛебединая песня пропета…
Потом – она пела что-то еще, а евреи слушали, и кто-то недовольно смотрел на князя, но тот не обращал на это внимания. И когда дама закончила с пением – первым оказался у импровизированной сцены с цветком, который он достал из кувшинчика-розетки на столе. Дама странно посмотрела на него – но цветы приняла. Глаза у нее были светлые, шалые…
