улов, прикладами отгоняли свиней, норовивших сожрать рыбу, от вполне рабочих весов для взвешивания рабов, с которых однажды, в другую среду другой эпохи в истории родины, невыносимо прекрасную сенегальскую пленницу продали на аукционе за баснословную цену: больше ее собственного веса золотом; они снесли все подчистую, господин генерал, хуже саранчи, хуже циклона, но он оставался невозмутим перед лицом растущего возмущения, мол, Летисия Насарено вламывалась, как он сам не посмел бы вломиться, под пестрые своды птичьего и овощного рынков, а вслед ей лаяли бродячие собаки, напуганные застывшими стеклянными глазами песцов, дерзко и надменно вышагивала между стройными колоннами кованого железа, под железными ветвями с крупными листьями из желтого стекла, с яблоками из розового стекла, с рогами изобилия, полными даров флоры из голубого стекла, под гигантским прозрачным сводом, выбирала самые аппетитные фрукты и самые нежные овощи, которые мгновенно сгнивали, стоило ей к ним прикоснуться, она не осознавала вредительской сущности своих пальцев, от которых свежеиспеченный хлеб покрывался плесенью, а золотое обручальное кольцо потемнело, и потому обвиняла торговок, что они якобы припрятали лучший товар, а для президентского дворца оставили эти вшивые манго, которыми только свиней кормить, воровки, эту высохшую тыкву, да на ней уже музыку играть можно, негодяйки, эти червивые ребра в какой-то сукровице, без очков видно, это не говядина, а ослятина, причем осел околел от чумы, стервины дочки, разорялась она, а служанки и ординарцы тем временем ссыпали в корзины и корыта все съестное, что попадалось на пути, их пиратское гиканье было звонче лая собак, обезумевших от запаха заснеженных нор, в которых некогда прятались песцы, которых Летисии Насарено доставляли с острова Принца Эдуарда[41] живыми, и лай этот ранил сильнее, чем ехидное словоплетство говорящих ар, которых хозяйки тайком учили кричать, Летисия воровка, монашка-шлюха, раз уж сами такого кричать не смели, и ары взлетали на железные ветки с пыльными стеклянными цветными листьями под самым сводом рынка и орали в свое удовольствие, зная, что там их не достанет опустошительное вторжение этой корсарской ватаги, повторявшееся каждую среду на рассвете в течение кипучего детства крошечного обманного генерала, чей голос становился тем ласковее, а движения тем мягче, чем сильнее он старался походить на взрослого мужчину, его сабля, как у карточного короля, еще волочилась по полу при ходьбе, в разгар грабежа он оставался невозмутим, спокоен, высокомерен, неизменно держал лицо, как учила мать, чтобы оставаться на высоте своего рода, который сама она позорила на рынке своими замашками бешеной псины, ругалась, словно турчанка, под бесстрастными взглядами старых негритянок в разноцветных тюрбанах, они молча выслушивали оскорбления, наблюдали за разбоем, обмахиваясь веерами, не мигая, нерушимо безразличные сидящие истуканы, не дыша, жевали табак, коку, успокоительные снадобья, помогавшие им пережить позорную бандитскую вылазку, Летисия Насарено со своим мелким воякой прокладывала себе путь, распихивая беснующихся яростных псов, и орала с порога, счет пришлите правительству, как обычно, и они тихонько вздыхали, Боже правый, если бы только генерал знал, если бы кто-то посмел ему рассказать, наивно полагая, будто ему до самой смерти оставалось неизвестно то, что знали все, к вящему позору ее памяти: его единственная законная супруга Летисия Насарено опустошала лавки индусов, сметала с полок кошмарных стеклянных лебедей, зеркала в рамках из ракушек, коралловые пепельницы, выносила целые отрезы траурной тафты из сирийских магазинчиков и горстями сгребала золотых рыбок и обереги-кукиши с лотков у бродячих мастеров на торговой улице, а те кричали ей в лицо, сама ты песец, а не эти летисии у тебя на шее, забирала всё в попытках угодить тому единственному в себе, что оставалось от прежней послушницы, а именно дурному девчачьему вкусу и привычке клянчить без надобности, только теперь ей не приходилось христарадничать по благоухающим жасмином прихожим в квартале вице-королей – она просто набивала военные фургоны всем, что хотела, не прилагая ни малейших усилий, лишь холодно бросая напоследок, счет пришлите правительству. С тем же успехом она могла послать их за платой к самому Господу Богу, ведь никто точно не знал, существует ли он на самом деле, он стал невидимым, мы видели только укрепленные стены на холме над Гербовой площадью, президентский дворец с балконом для легендарных речей, окна с кружевными занавесками, горшки с цветами, ночью дом напоминал пароход, плывущий по небу, если смотреть не только с любого места в городе, но и c моря, с расстояния в семь лиг, особенно после того, как его побелили и развесили повсюду круглые хрустальные фонари, дабы отпраздновать визит знаменитого поэта Рубена Дарио, но ничто из этого не доказывало его пребывание во дворце, напротив, мы обоснованно подозревали, что все эти выплески жизни – на самом деле военная хитрость для опровержения упорных слухов, будто он впал в старческий мистицизм, отверг тщеславные хлопоты власти и добровольно наложил на себя епитимью: прожить оставшуюся жизнь в постоянном умалении души и умерщвлении тела, на одном ржаном хлебе и колодезной воде, и спать на голом каменном полу кельи в монастыре францисканок, дабы искупить ужасную вину, заключающуюся в том, что он овладел – против ее воли – и посеял сына в утробе запретной женщины, которая по чистому Божиему промыслу еще не успела принять монашество, и все же в его обширном скорбном краю ничего не изменилось, потому что ключи власти теперь были в руках у Летисии Насарено, она просто мимоходом бросала, он велел прислать счет правительству, старая отговорка, которая поначалу работала очень хорошо, но со временем дала сбой, и в конце концов, по прошествии многих лет группа решительных кредиторов посмела явиться с чемоданом неоплаченных счетов на пост охраны президентского дворца, и, к нашему удивлению, никто не сказал нам ни да, ни нет, солдат провел нас в простую приемную, где ждал очень вежливый и очень молодой офицер флота со спокойным голосом и улыбчивым лицом, он предложил нам по чашечке ароматного кофе с президентских плантаций, устроил нам экскурсию по хорошо освещенным белым кабинетам с металлическими решетками на окнах и большими вентиляторами на потолке, и всё там было так прозрачно и человечно, что мы в недоумении спрашивали себя, где же в этом воздухе с запахом сладкой микстуры власть, где прячется подлость и беспощадность власти в этих служащих, которые были одеты в шелковые рубашки и управляли неспешно и молчаливо, он показал нам внутренний дворик с розарием, который Летисия Насарено распорядилась хорошенько проредить, чтобы очистить ночную росу от дурных следов прокаженных, слепцов и паралитиков, сосланных умирать от забвения
