— Вы, может, и не обратили внимания, не до того было… А я сразу заметил, что на вас новенькая кираса Лиса. Отполированная до блеска… Сверкает так, что глазам больно.
* * *
Крестоносцы выжидали не слишком долго. Видимо, обидел я их всерьез. Впрочем, кому понравится, если ночью в дом завалятся непрошеные гости? И совместное распитие винно-водочных изделий никак не способствует ни примирению, ни смирению. Наоборот, слегка оглушенное алкоголем, чувство оскорбленного достоинства только усиливается с приближением похмелья. И, подзуживая друг друга, горячие крестоносные парни бросились догонять обидчика. Тем более что излюбленный тезис Gott mit uns[49] не подлежит сомнению, когда их много, а презренный враг остался один.
Так что топот лошадиных копыт настиг нас, как только зубцы башен замка Розиттен вместе с последними домами предместья спрятались за горизонт. Даже чуть раньше, — дым из крайних домов еще можно было разглядеть. Ну так пока доскачут…
— Ваша милость, — Аксель обеспокоенно оглянулся. — Не успеем до того перелеска, где наши ждут. Подхлестните лошадь хоть немного…
Оруженосец был прав. Из-за того, что часть дороги пролегала между полями, где никак не укрыть отряд конницы, пусть и всего-то в дюжину копий, пан Лешек со своими хлопцами ускакал вперед, и мы с Акселем на какое-то время остались без прикрытия.
И естественно, согласно законам подлости, именно на этом отрезке пути нас сейчас настигали обуреваемые жаждой мести крестоносцы.
— Поздно… — я тоже оглянулся и прикинул расстояние. — С минуты на минуту они нас увидят.
— И что? — не понял ландскнехт.
— Увидят, как мы нахлестываем лошадей, поймут, что убегаем. Подумают — испугались.
— Да пусть себе думают, что хотят… — с крестьянской прямотой хмыкнул тот.
— Нельзя, братец. Стыдно…
Сказал, а сам подумал: что за бред? С какого рожна мне в голову полезла благородная дурь и блажь? «Иду на вы» и всякое такое?.. Ведь умными людьми сказано: «Победителей не судят». Значит, и в спину ударить, если для посрамления супостата требуется, не зазорно. Ну и всякая другая хитрость тоже разрешена. Может, с воинской доблестью и не сочетающаяся, зато результативная.
Но как бы мозг ни напрягался, убеждая меня немедленно дать коню шенкелей, душу от бегства воротило, как от прокисшего вина. Аксель тоже умолк. Отнесся с пониманием. Стало быть, не совсем блажь.
Топот нарастал, приближался… и вдруг утих.
— Что там?
Оглядываться я счел ниже своего сиятельного достоинства.
— Основной отряд едет шагом, а к нам скачут двое.
Понятно. Эти нас задержат, а остальные рыцари силы лошадей берегут. Что наводит на мысль о конном поединке. Видимо, тевтонцы учли факт поражения своего фогта, и во второй раз решили судьбу не испытывать. К тому же это и последствиями чревато… Вряд ли Конраду понравится, когда кто-нибудь из храмовников, рангом ниже командорского, окажется сильнее того, кто сумел победить самого фон Ритца. Как бы намекая, что фогт уже не самый умелый воин…
Значит, теперь в меня будут копьями тыкать. Этого я еще не пробовал. Только в кино видел.
Какая все же увлекательная штука — жизнь. Каждый день что-то новенькое… Я не сдержал смешка, вспомнив подходящую к случаю сценку из кинокомедии «Не бойся, я с тобой». Там пахарь смотрит на мчащуюся по дороге погоню и завистливо вздыхает: «Туда ехали — за ними гнались. Обратно скачут — опять за ними гонятся. Какая у людей интересная жизнь».
Представил и опять рассмеялся. На этот раз вслух. Чем вызвал уважительный взгляд Акселя. Который, видимо, решил, что это я такой насквозь героический витязь. Который ничего не страшится и никогда не спрашивает, сколько врагов, а только — где они?
— Эй! Господин маркграф! Фон Айзенштайн! Эй! Слышите нас?.. Погодите! Нам есть, что вам сказать!
Ага, счас… Мы же не эти, которые на свист оборачиваются. Так что продолжаем неспешно вояжировать.
— Да стой же, тебе говорят! — заорали еще громче немцы. И не сбавляя громкости продолжили, как бы переговариваясь между собой: — Оглох этот безродный, что ли?.. После того как наш Конрад съездил ему моргенштерном промежду рогов.
— Ничего, скоро мы ему уши прочистим. Копьем!
Аксель даже зубами заскрипел. И бросил на меня исподтишка недоуменный взгляд. Эх, молодо-зелено. Это я не об оруженосце, а о времени. Эпохе, так сказать. На такую наивную разводку у нас уже и пятиклассники не ведутся. Даже анекдот соответственный, адаптированный под детскую аудиторию есть.
Заскучал, значит, Крокодил Гена и говорит Чебурашке: «Ушастый, пошли в парк, разомнемся». «Как?» — спрашивает Чебурашка. «Ты будешь задирать прохожих, а я их бить. Типа за то, что они маленьких обижают…» — «А я не умею задирать». — «Я научу. Значит, так. Подходишь и просишь закурить. Если дают без фильтра, говоришь: „Чё, жалко для ребенка дорогих сигарет?“ и плачешь. Тут я подскакиваю, и понеслась веселуха». — «А если дадут с фильтром?» — «Говоришь: „Чё, богатый? А ребенку мороженое купить некому…“ и плачешь. Я подскакиваю, и понеслась… Понял?» — «Да».
Пришли в парк. Крокодил спрятался, а Чебурашка к прохожему: «Эй, мужик! Дай закурить!» — «С фильтром или без?» Чебурашка растерялся, взял с фильтром. Прохожий ушел. Гена злится: «Ну ты тютя. Надо было попросить прикурить. Если предложит спички, плачешь, что он зажигалку зажимает. Вынет зажигалку, опять про мороженое ной. А я выпрыгиваю, и… Ну, ты понял, да?»
Дождался Чебурашка очередного прохожего. «Эй, дядя, дай закурить!» — «С фильтром или без фильтра?» — «Давай с фильтром. И прикурить тоже…» — «Спички или зажигалку?»
Тут Гена выскакивает из укрытия, орет: «Слышь, мужик! А ты чего без шапки ходишь?» и с ходу в ухо…
Соль анекдота в том, что если гопники решили пристебаться, то все равно не отстанут. И реагировать надо не как выпускница института благородных девиц на сальную шутку пьяного извозчика, а как пацан. Не хочешь сражаться — делай ноги. Рвется душа в бой — используй все, чтоб получить преимущество или хотя бы уравнять шансы. Например, бей первым, да так, чтоб противник не поднялся. Или не принимай навязываемые условия, а сам выбирай место и время.
В моем случае это означало тянуть кота за хвост, потому что каждый шаг еще немного приближал нас к месту засады.
— Не дергайся, Аксель, — я подмигнул ландскнехту. — Пусть себе резвятся щенки мокропузые… Собаки лают, а караван идет. Потом за все сразу спрошу.
— А мне кажется, что маркграф отлично нас слышит, — спустя минуту, так и не дождавшись ответной реакции, продолжил подначки второй крестоносец. — Просто их сиятельство считает ниже своего достоинства общаться с простыми храмовниками. Пил и жрал за нашим столом в три горла, а теперь нос воротит. Мол, много чести для простолюдинов…
— Серьезно?! — словно удивился товарищ. — И где его высокородная честь была, когда он на нас ночью напал? И когда деньги за пролитую кровь брал?
Судя по голосам, эти двое уже были в каком-то десятке метров за нами. Нагоняли, в общем. Тем не менее я даже бровью не повел. На слабо меня им не взять. А до заветной рощи оставалось не более полукилометра.
— Ваша милость…
— Тихо, тебе говорят. Считай, мы на охоте. А чтобы зверя добыть, надо не инстинктами, а умом пользоваться. Чем, собственно, человек от прочей живности и отличается. Или ты думаешь, что Господь Бог нам разум просто так дал? Поносить на время?..
Аксель помолчал немного, но не удержался и спросил:
— Ваша милость, но они же оскорбляют ваше достоинство…
— Ты думаешь? — я с таким недоумением поглядел на оруженосца, что он часто-часто заморгал. — Скажи, братец, сильно ли плевок может оскорбить реку? А ветер обидится, если, допустим, ты испортишь воздух? Может, нам и комара, севшего на лоб, записать в смертельные враги и потребовать с него виру за кровь?
Не знаю, что деревенский парень себе вообразил, но глаза у него сделались огромными и осоловелыми. Блин, надо все-таки осторожнее слова подбирать. А то на меня скоро креститься начнут. Особенно с учетом неоднократных превращений.
— Я понял, Вольфганг, — радостно воскликнул один из крестоносцев. — Фон Айзенштайн не может справиться с лошадью. Глянь, как господин маркграф в седле держится!.. Вот-вот свалится. Надо помочь бедняге придержать коня… Он нам потом еще спасибо скажет.
Пришпорив лошадей, оба крестоносца поравнялись со мной. Как я и думал: молодые, безусые лица, горящие шалым азартом глаза.
— Если кто-нибудь только попытается дотронуться, отрежу пальцы, — произнес я негромко, глядя прямо перед собой. — И скажу, что так было.
Уже подавшиеся в мою сторону храмовники резко выпрямились. Возможно, на них подействовал ледяной и равнодушный тон. А может, то, что я не взялся за меч, — всего лишь положил ладонь на рукоять ножа.
