брат Мухаммед-Гао, ни один входящий его не опередил; он приветствовал аскию, потом сел. Аския повернулся к нему и сказал: “О Мухаммед, заклинаю тебя Аллахом, если бы ты получил царскую власть на сорок один день, пожелал бы ты ее?” Тот промолчал и не ответил. Тогда Исхак его спросил [снова], настаивая перед ним, и Мухаммед ответил: “Пожелал бы!” Аския же сказал: “Возьми ее; это твоя доля, и Аллах [ее] не увеличит и не уменьшит!” И [это] совпало с тем, что предопределил Аллах — а предопределение дел в руке его, и источник их — в его решении.
Из того, что о нем рассказывают, также и то, что была у него кровная серая лошадь; и постигла ее сильная болезнь, повергшая ее на землю. Тело ее ослабло, и она не могла сидеть — что же [говорить о] стоянии! Так что волосы на ее боку, на котором она лежала, вылезли, дурно пахнул [бок], из него выползали черви. Люди дома аскии испытывали неудобство от силы ее зловония; и один из его товарищей посоветовал аскии, чтобы он велел вынести лошадь и оттащить ее на свалку, чтобы не было бы трудно вынести ее труп. Но аския посмеялся над ним и ответил: “Так ты считаешь, что она умрет в этой болезни? Нет, клянусь Аллахом, ей [еще] осталось время жизни!” Товарищ его сказал: “Ей в этой жизни не осталось и вздоха, и тот, кто посмотрит на нее теперь, найдет ее мертвой!” Аския возразил: “Клянусь Аллахом, она не умерла. И на этом коне, если пожелает Аллах, /121/ я поеду в тот день, когда войду в царский дворец! И не сомневайся!” Потом лошадь выздоровела, Аллах ее излечил и возвратил к тому, что было у нее из силы и здоровья. И совпали слова аскии с тем, что начертал Аллах в предшествующем знании своем. И на этой лошади было седло аскии в день провозглашения его султаном, и въехал он в царский дворец, будучи верхом на ней. Слава же тому, кто оживляет кости, [когда] они сгнили, — у него ключи от сокрытого, чего никто не знает, кроме него.
В его правление умер фаиих кадий ал-Аииб, сын кадия Махмуда ибн Омара, да помилует его Аллах. Он был величайшим из кадиев Томбукту справедливостью и усердием. После него не управлял этой должностью подобный ему, не будет [такого] никогда. Родился он, как говорит Абу-л-Аббас Ахмед Баба в его жизнеописании из “Кифайат ал-мухтадж ли-марифат ман лейса фи-д-дибадж”, в девятьсот тринадцатом году [13.V.1507—1.V.1508], а скончался в месяце раджабе [девятьсот] девяносто первого года [21.VII.1583—19.VIII.1583]. А кто желает знания о нем и знания о его добродетелях, его могуществе, славном его поведении, прямоте его в своих приговорах, твердости в них, непреклонности в истине, [так что] не заденет его пред Аллахом хула хулящего, пусть тот осведомится в его жизнеописании в “Кифайат ал-мухтадж”; и оттуда узнает он его превосходство.
Он был в хаджже, потом возвратился и начал строить соборную мечеть; в девятьсот восемьдесят девятом году [3.II.1581—25.I.1582] он начал строительство мечети Санкорей, да помилует его Аллах.
Мне рассказал один из шейхов, что когда ал-Акиб совершил хаджж и желал отъезда и возвращения в Томбукту, то попросил он разрешения у прислужников благородной Каабы на [то], чтобы обойти границу Каабы и обмерить ее в длину и ширину своими шагами. Они ему разрешили, он измерил веревкою ее длину и ширину вдоль и вширь и увез мерную веревку. Когда же он пожелал строить мечеть Санкорей, то вынул эту веревку и обозначил тот участок, на котором хотел ее строить, /122/ вехами по четырем его сторонам и построил на нем. А участок имел размер Каабы, не больше и не меньше нее ни на сколько. Я не слышал того [ни от кого], кроме шейха, который мне рассказал об этом, но в душе моей осталось нечто из того — Аллах же лучше знает.
Затем кадий вернулся к строительству рыночной мечети Томбукту[282], она была последней его постройкой, да будет доволен им Аллах. Он издержал на строительство этих трех мечетей то, сумму чего знает лишь [Аллах Всевышний. Так пусть же Аллах его вознаградит прекраснейшей наградой, какою награждает он за прекраснейшие дела.
Некто, чьему рассказу я доверяю, рассказал мне, что ал-Хадж ал-Амин[283] опросил кадия, когда тот занимался постройкой большой соборной мечети: “Какова будет для тебя стоимость строительства и каков ее предел в день?” Тот оказал: “Шестьдесят семь мискалей без трети...” И сказал ал-Хадж ал-Амин: “Я желаю от тебя, чтобы ты мне пожаловал и меня почтил (тем], чтобы я понес расходы завтрашние!” Кадий дал ему согласие, а ал-Хадж ал-Амин возрадовался тому и тем возвеселился. И когда наступило следующее утро, он призвал асара-мундио и передал ему шестьдесят семь мискалей без трети, дабы он их доставил кадию; и дал он [еще] асара-мундио тысячу раковин и сотню гурийя. И сказал ему: “Желаю я, чтобы ты ко мне пришел завтра ранним утром, чтобы взять у меня завтрашние затраты. Но не (сообщай кадию, пока их ему не вручишь!” Тот согласился на это. Затем настало утро, асара-мундио пришел к ал-Хаджу спозаранку, последний ему вручил шестьдесят семь без трети [мискалей]. Потом подарил ему тысячу раковин и сто гурийя, сказавши: “Ежели он возьмет это от тебя, возвратись завтра ко мне в подобное этому время!” Посланный унес это к кадию ал-Акибу, и тот сказал: “Это от кого?” Он ответил: “От ал-Хадж ал-Амина!” Ал-Акиб сказал: “Поистине, достаточно того, что мы взяли вчера!” — и помедлил с принятием подношения; потом взял его. А когда наступило утро третьего дня,/123/ асара-мундио пришел к ал-Хадж ал-Амину рано, и тот ему вручил шестьдесят семь мискалей без трети, тысячу раковин и сто гурийя. Кадий сказал: “От кого ты это взял?” Тот ответил: “От ал-Хаджа!” И сказал кадий: “Вернись к нему, выбрани его и верни ему это!” И возвратился асара-мундио к тому с его золотом и рассказал ему, что сказал кадий. Ал-Хадж [ал-Амин] поехал к ал-Акибу верхом, а золото понес в капюшоне своего бурнуса. Он испытывал того и задабривал его речами, но кадий сказал ему: “Здесь [есть] мужи, которым не нравится, чтобы кто-либо их догнал в расходах [на] эту постройку, и они будут то оспаривать!” Потом принял от того золото после отказа и сопротивления, но запретил ему повторять подобное тому; а ал-Амин согласился. А под людьми, о которых упомянул он, что-де не понравится им,
