Часами сидел Ян возле постели больной. Бывал у нее и Еничек. Сестры удивлялись: пани Попова и пан Мартину с сыном вели себя так, как будто были одной семьей. В этом было нечто таинственное, но тогда ведь многие вещи казались такими. Температура у Тани не поднималась, но и не падала. Лекарства не помогали.
Бабушка охала дома день и ночь, все хотела навестить больную Таню и по-христиански с ней помириться, повторяя, правда, без конца, что она ее из Праги не выгоняла. Главный врач санатория, однако, разрешил доступ к больной только Яну и его сыну. А родным — нет, так как готовилась операция.
И вот привезли спящую Таню, перевязанную бинтами, с тонкой прядью белых волос, выбившейся из-под повязки на лбу. Было в прошлом несколько счастливых лет, потом бесконечно долгие годы разлуки, и вот она лежит рядом, на больничной койке, а может быть — на самом пороге смерти. Одна ее рука покоилась на простыне, но пальцы не были сжаты в кулачок, как обычно она делала во сне. Он наклонился и припал губами к маленькой бессильной руке. Смотрел и не мог насмотреться на близкое, любимое лицо, словно высеченное из розового мрамора.
«Какое будет ее первое слово? — думал Ян. — Руское или чешское? Если русское — значит, во сне видит далекую родину. Наверное, позовет маму, как зовут ее тяжелораненые на поле боя. Но если произнесет чешское слово, то это будет признаком того, что и во сне она вернулась на эту землю, за которую ей приходится так страдать. А может, позовет Еничека? Конечно, ведь это ее сын! Но если скажет «Енда», значит, она все ему простbла…»
Яну вспомнилась избушка в тайге возле Байкала. Там ждала Таня, пока проснется больной Ян. Тогда тоже был солнечный день. На улице солдаты пели чешскую сокольскую песню. Ту песню недавно опять распевали по всей Праге: «Пока борьба не прекратилась…»
Да, борьба не прекратилась!
В соседнем Доме пожарников кто-то разучивал на трубе сигнал тревоги. Гудели автомашины, звонили трамваи. Хлопал дверьми лифт, и по коридору шлепали тапочки сестер, разносивших больным обеды.
И тут Таня открыла глаза, вытащила из-под головы руки, раскинула их в стороны и произнесла ясно и четко:
— Енда…
Он приблизился на цыпочках:
— Я здесь, Танечка!
Но Таня снова впала в забытье.
У Яна на глазах выступили чистые, счастливые слезы.
58
Стояли золотые сентябрьские дни.
В пражских парках было много осенних астр, снова расцвели розы. Ребятишкам не хотелось идти в школу: солнце манило на улицу, и им казалось, что каникулы не кончились. Всюду слышались их звонкие голоса.
Кого черт толкает на гибель, тому дает все что вздумается. И фюреру черт подарил в 1938 году теплые осенние дни и голубое небо над Австрией. Наколдовал ему богатый урожай и сухую солнечную осень, когда солдату хорошо шагать и гусеницы танков не тонут в грязи лесных дорог.
Фюрер, словно стервятник, сидел в своем гнезде в альпийских горах и принимал у себя гостей, разыгрывал перед ними спектакли. Сюда приезжал будущий судетский гауляйтер Конрад Генлейн. Бывали у него Геринг и Гесс. Подходы к его гнезду охраняли эсэсовцы. Адъютанты доставляли телеграммы из Берлина и телефонограммы послов из Парижа, Лондона и Праги.
Взгляд фюрера в эти дни альпийского бабьего лета был прикован к той стране, с которой он познакомился в давние годы, не упоминавшиеся в официальной биографии. Эту страну и ее народ он решил задушить, повергнуть наземь и бросить к своим ногам. Через эту страну идут пути на Балканы и в Индию. Вместе с тем она преграждает путь немцам на Украину. Не имеет никакого значения, убивают ли в этой стране его соотечественников или же украшают розами и кормят медом. Будучи воротами на восток, эта страна должна находиться в руках фюрера, и он ее захватит. Пусть проживающие в Чехии и Моравии немцы верят в благо, которое принесет им фюрер. Это их дело, но это ему на руку. Ведь в любом случае выгоднее говорить об освобождении, чем о захвате. Правящая в Праге клика масонов, плутократов и бонз уже давно трясется от страха. Она постепенно разрешает делать все то, что фюрер потребовал через своих людей, отбросивших все маски. Но фюрера не устраивает ни первый, ни второй, ни третий план урегулирования! Фюреру не нужна и чешско-немецко-словацкая Швейцария. Он уничтожит временно существующее по соседству государственное образование и включит его навеки в свою империю в качестве слуги и вассала. Об этом он пока не станет говорить Чемберлену, как не сказал недавно и Галифаксу. Он говорил и будет говорить только о лишениях своих немецких соотечественников в чешских областях и о безобразном пражском правительстве, которое своим союзничеством с красной Москвой создает угрозу миру в Европе. Фюрер не позволит, чтобы мир в Европе подвергался угрозе!
Накануне во время сборища возле полицейского управления в Остраве чешский конный полицейский ударил плеткой депутата от судетонемецкой партии. Глубоко возмущенная этим, судетонемецкая партия прекратила переговоры с пражским правительством. Фюрер доволен: инцидентов становится все больше! Не придется отдавать в жертву — чтобы иметь предлог для вмешательства — посла Эйзенлора.
На всякий случай разработан план военной операции. Поскольку Чехословакия напоминает зеленый сад, этому плану германским генеральным штабом дано поэтическое название «Операция Грюн». Но фюрер разрешит проблему без войны. Ведь война могла бы закончиться иначе, чем ему хотелось. Она могла бы превратиться в общеевропейскую войну, к которой Германия еще не совсем готова. Поэтому фюрер уничтожит Чехословакию одними словами, а поможет ему в этом плутократ и враг Москвы, пока возглавляющий английское правительство. Франция войны боится и одна, без Англии, в нее не вступит. Учитывая это, фюрер поговорит с Чемберленом и пообещает ему все, что тот пожелает, — например, пакт о ненападении на вечные времена.
Через три дня он выехал в Нюрнберг.
После произнесенной там речи на улицы пограничны* городов и городков в Чехии, Моравии, Силезии вывалились толпы парней и девушек в белых гольфах, распевавших нацистскую песню Хорста Весселя с призывом: «Прочь с пути «коричневых» батальонов!..»
«Коричневые» батальоны нацистов пели и кричали во многих городах и городках всю ночь и на следующий день. Они совершили нападения на помещения четников и полиции в Карловых Варах, Хебе, Либерце, Усти, Теплице, Гартманице, Горшове-Тыне, Ружомберке, Моравска-Тршебове, Опале и Зноймо. По приказу, полученному из Праги, четники и полицейские не имели права защищаться. Санитарные машины отвозили раненых в глубь страны. Чешское население из пограничных районов побежало к Праге. Генлейновцы применили оружие против своих соотечественников — членов социал-демократической и коммунистической партий. Между обеими сторонами произошли кровавые столкновения.
Весь этот мятеж был заранее подготовлен и продуман. Фюреру требовались инциденты. Именно для этого он послал оружие генлейновским отрядам. И теперь шла стрельба, погибали люди.
Пражское правительство ввело в пограничных районах чрезвычайное положение…
Между тем Адольф Гитлер ожидал в Берхтесгадене нового визитера, которым являлся некто иной, как мистер Невиль Чемберлен, премьер-министр английского правительства.
— Этот тип предаст нас, — говорили в Праге.
Старая пани Мартину в те дни пренебрегла уважением к старости, назвав Чемберлена «старым хрычом».
Наконец старикам Мартину по разрешению главного врача удалось навестить Таню в санатории. Дела ее пошли на поправку. Рана в боку уже заживала. Температура после операции сразу спала.
Отец сидел возле Тани и держал ее за руку. Сердце его переполняли жалость и радость одновременно. Словно не говорилось раньше резких слов, мать гладила и целовала Таню, называя ее своим ребенком, которого господь послал ей вместо родной дочери.
— Как они издевались над ней, над нашей радостью! — причитала мать.
Всеми силами своей души она ненавидела сейчас Гитлера, который виновен во всем этом, не дает покоя ни старым, ни молодым и хочет захватить у них родную землю.
Так получилось, что в тяжелую и опасную минуту старики Мартину помирились с молодыми, да и с соседями отношения стали лучше. Уже не возникали ссоры между старой пани Мартину и старой пани Комарковой.
Собиравшиеся в доме Мартину люди обычно с симпатией говорили о России, и в таких случаях Еничеку приходилось вновь рассказывать, как ему понравилось в Москве и чему его учили в школе в Иркутске. Однажды пани Комаркова принесла новость, что им больше нечего бояться, поскольку в Кбели стоят русские аэропланы, которые не улетят до тех пор, пока не прекратятся угрозы со стороны Гитлера.
Но, несмотря на это, мамаша Мартину все-таки пошла и купила противогаз для Еничека.
