Мобилизация была объявлена накануне вечером. По радио был передан приказ президента на всех языках республики. Еще не успело радио закончить передачу, как призванные уже бежали на пражские вокзалы с черными чемоданчиками. Бежали словно на свадьбу.
По приказу на службу призывались все офицеры, ротмистры, сержанты и солдаты запаса в возрасте до 40 лет включительно. Яну Мартину было больше 40 лет. Его демобилизовали тринадцать лет назад, и с тех пор никто из военных им не интересовался, даже на сборы не вызывали. Но во внутреннем конверте лежало приказание, предписывающее через шесть часов после объявления мобилизации явиться на сборный пункт в городе Йиндржихув-Градец. В приказании Ян именовался поручиком запаса.
Решение о мобилизации приняло вчера вечером правительство генерала Яна Сыровы, назначенное в то время, когда собравшийся перед парламентом народ принимал присягу верности. Требование народа было выполнено.
Все это вызвало в стране радостный подъем.
Когда Ян прощался с Таней в санатории, в Праге выключили свет. Все были уверены, что Гитлер распорядится сбросить ночью на Прагу первые бомбы, чтобы воспрепятствовать отъезду мобилизованных. Расчеты постов противовоздушной обороны заступили на дежурство.
Таня простилась с ним с серьезной, но гордой улыбкой. После этого он отправился домой, где распрощался с Еничеком и родителями. Мать собрала ему чемодан. Все делалось в большой спешке. Даже некогда было всплакнуть, хотя ей этого и хотелось. У Еничека были большие удивленные глаза, и он на прощание долго обнимал отца за шею. Наконец Ян выбежал на остановку трамвая, который, не зажигая огней, шел со стороны Ольшанского кладбища. Сотни мужчин буквально сбегались к вокзалу Вильсона. Такой мобилизации Прага не помнила.
— Наконец-то! — говорили женщины своим мужьям при расставании. — О нас, отец, не беспокойся!
И мужчины оставляли все заботы позади, чтобы поспеть на поезда. Залы ожидания на вокзалах наполнились гулом голосов. В вагонах раздавались старые военные песни. Никто не опасался бомб, которые Гитлер обязательно сбросит на вокзалы уже этой ночью.
В дороге никто не спал. Доставали еду, завернутую женами в бумагу:
— Все равно нас в казармах накормят!
Массы резервистов валили из поездов на затемненных станциях в Бенешове, Таборе, Собеславе. Их ожидали офицеры и солдаты с красными повязками на рукавах. Отводили в город. По дороге резервисты пели песни. Жители городков дружественно их приветствовали. Такой мобилизации Чехословакия еще не видела! А после девятьсот четырнадцатого года, как утверждали старшие, их было несколько.
— Да здравствует наша армия!
Наступил ясный осенний день. Поезд торопливо шел среди лугов и лесов. Никто бы не сказал, что начиналась война, настолько лучезарным было утро.
В Йиндржихув-Градце из поезда вышла основная масса людей. Через минуту поезд поехал дальше, куда-то в Моравию. На горе раскинулся старинный город. На крышах и на башнях костела развевались флаги. Площадь, на которой, по словам деда, тот останавливался по дороге в Вену, напоминала сейчас встревоженный улей. У колонны святой Троицы лежали кучи астр, львиного зева.
Ян прибыл в казарму. Ротмистр посмотрел документы, сказал:
— Ага… пропагандист!.. Пан поручик, получайте обмундирование и оружие. После этого сразу же явитесь к пану полковнику.
Поручик Ян Мартину переоделся в военную форму и представился пану полковнику. Выслушав доклад, полковник рассмеялся:
— Ты что, не узнаешь меня? — Это был Эвальд, с которым Ян познакомился в Усть-Северске. — Помнишь, как мы на чердаке у тетки Марфы разучивали при свече перестроение взводов?
— Ты говорил, что должен дослужиться до штабс-капитана…
— После перемирия я получил во Франции майора, ну и остался совсем в армии…
— Кагоурек погиб под Бахмачом…
— Слышал… А где ты потерял из виду Горжеца?
— Уже за Байкалом…
— Я читал об этом процессе… Он уже давно генерал. Ну, еще поговорим об этом. Значит, будешь у нас заниматься пропагандистской работой. У писателей и журналистов и в армии будет много работы.
— Я уже не журналист…
— Это не имеет значения. Будешь рассказывать солдатам о России.
— Я хотел бы на фронт.
— Поедешь, дружище, дождешься! Войны еще нет, и в то же время она уже идет. На границах уже стреляют.
— И здесь тоже?
— Да, генлейновцы.
— Хотелось бы это увидеть, Эвальд…
— Сначала расскажи мне, как ты все это расцениваешь. Что делал Чемберлен в Годесберге?
— Пусть делает, что хочет, Гитлер от нас ничего не получит! Мы пришли в себя.
— Хорошо бы, — вздохнул Эвальд. — Видишь ли, друг мой, я стоял против немцев на французском фронте. Тогда познакомился с французами. Но сейчас я их не понимаю. Неужели они не готовы?
— Гитлер их подорвал изнутри. Нас тоже пытается разложить. Однако мы не поддались, как видишь…
— Да, наши люди молодцы, — проговорил полковник. — Мы не должны их разочаровывать.
Ян попросил полковника направить его на границу.
— Сначала познакомься с нашим штабом… Пообедай с нами.
Эвальд не был теперь таким молчуном, как в Усть-Северске. Зато пополнел, лицо его стало красным. Он курил без конца и часто вздыхал.
— Военная служба — это великое дело, но если мы сдадимся, я пущу себе пулю в лоб.
— Этого не потребуется.
— Посмотрим, Ян. А если мобилизация объявлена только затем, чтобы загнать людей в казармы, доты и окопы и держать их таким образом в руках, пока правительство не уступит нажиму Гитлера? Ведь пограничные районы, по сути дела, уже отдали! Ведь идут лишь переговоры о процедуре передачи, как будто речь идет о товаре, а не о святом деле. Не веришь? Тогда я рад, парень. Ну а на фронт я тебя направлю прямо сегодня после обеда.
Ян утешил Эвальда, рассказав ему о клятве народа перед зданием парламента, о походе толпы на Град, о вчерашнем вечере, когда была объявлена мобилизация и народ плясал от радости.
— Более трехсот лет наш народ не проявлял себя таким образом!
— Дай бог, чтобы этот народ не был обманут! — снова сказал полковник.
После обеда Ян Мартину вместе с ротмистром Малеком выехал из Йиндржихув-Градца к границе. Малек с винтовкой за плечом сел за руль мотоцикла, а Ян с пистолетом в руке устроился в коляске.
— Вам придется стрелять первому, пан поручик, если покажется где-нибудь противник, — сказал Малек. — У меня руки заняты.
В деревнях, мимо которых они проезжали, стояли солдаты. Бессчетное число раз пришлось предъявить документы патрулям на перекрестках, у мостов и виадуков. В местах, где дорога была заминирована, стояли часовые и указывали флажком, как можно проехать.
— Что-то вас сегодня мало, ребята! — крикнул часовым ротмистр.
— Что вы говорите, пан ротмистр, солдат здесь уйма! Но нас никто не видит!
Лица у них были возбужденные.
Потом они миновали луга и скошенные поля, на которых множество солдат копали окопы и устанавливали проволочные заграждения. Увидели серые бетонные доты, замаскированные зелеными еловыми ветками.
— Укрепления! — с гордостью произнес Малек.
Подъехали к таможне[28], ротмистр затормозил.
— Приехали, — произнес он.
В двадцати шагах впереди дорога была перегорожена поваленными елями и проволокой.
В таможенном пункте находилось пятнадцать человек. Четарж[29] Ридл и тринадцать солдат — «ветераны», как они называли себя. В дни мобилизации они заканчивали последнюю неделю срока своей действительной службы. Но они не ругались, что им пришлось остаться. Говорили, что такая, мол, у них служба.
— Хорошо, что нам дали сюда легкий пулемет. Ночью, когда противник открывает стрельбу, мы отвечаем огнем. Затем пулемет переносим вправо или влево, чтобы создать впечатление, что у нас на вырубке несколько пулеметных точек. Генлейновцы выходят на вылазки в немецких касках. В остальном же они одеты во что попало. Некоторые одеваются в черные пальто и резиновые сапоги. На других — белые гольфы и короткие кожанки. Есть и такие, кто идет разбойничать в чехословацкой форме. Это немцы, дезертировавшие из нашей армии. Все они вооружены австрийскими винтовками. Бросают и ручные гранаты, которые разрываются, не долетая до завалов. Один из наших солдат погиб неделю назад в ночной перестрелке. Похоронили на здешнем кладбище.
Обо всем этом солдаты рассказали Яну сразу же, как только он прибыл. Ему хотелось, конечно, поинтересоваться, не чувствуют ли они себя заброшенными на этом лесном островке, но он понимал, что такой вопрос их бы обидел: ведь они выполняли свой служебный долг в момент, когда война стояла у порога. Собственно говоря, они уже вступили в войну, в войну справедливую. Это война с иноземцами, которые ломятся в их дом и которых они не пропустят!
