Випку я больше не встречаю. Возможно, она специально изменила расписание, чтобы не встречаться со мной. Пробую разгадать реакцию вип-леди на мою просьбу.
«Возможно, это закономерная реакция. Они знают, что я русский. Россия для всех стала пугалом, синонимом неприятия и страха. Мне нужно искать поддержку у русских олигархов. Но где они? Они для меня недосягаемы. Вот им, наверное, деньги некуда девать. С собой в могилу их не возьмешь, и единственный приличный путь – благотворительность. Но как их убедить? На просьбы они не отвечают. Им нужен проверенный личный контакт. Их мир далёк от меня. Из выбившихся в люди я лично знаком только с Толей Овчинниковым, и тот, думаю, не вспомнит меня».
Випку в её обычные часы я больше в Gym'е не встречаю, и всё-таки упорно хожу сюда, надеясь встретить.
В Gym'е на бегущей дорожке одна арабка. В этот раз она оглядывается и словно впервые замечает меня. «Ну что же, можно бесплатно полюбоваться на лузера, нищего, русскоязычного».
– Здравствуйте, – на ломаном русском говорит мне она. – Извините.
Так часто начинают здесь со мной разговор.
– Я слышала, вы ищете спонсора.
Я не вполне уверен, что правильно её понимаю, и пробую шутить:
– Подслушали наши объяснения в любви?
– Я не о любви. Любовь, извините, не по адресу. Я обладаю некоторыми средствами и могу вам предложить…
5
Арабы, сказки, мечты, неожиданно сбывшиеся. Джином, выполняющим их желания, стала нефть. И образ-символ получился подходящий: джин, замурованный в бутылке подземных пещер. Мои сказки другие: братьев Гримм и страны Оз, а здешние тротуары напоминают мне сказочную дорогу, мощенную жёлтым кирпичом. Похоже, я реально угодил в сказочную страну. Здешние тротуары из брусчатки, но их постоянно переделывают, возможно, добиваясь таинственного соответствия. Не знаю, в чём загадочная подоплёка этих работ.
Формально в Employment Center'е я считался помощником араба Али, но от меня ему мало что требовалось. Размножить какие-то объявления арабского землячества, написанные арабской вязью, или вместо него принять новых посетителей, а чаще во время его приёма сделать копии документов, словом, деловые хлопоты «подай-поднеси». В остальное время я являлся слугой всех господ разом или, отгородившись ото всех, вводил в электронную память конторы данные клиентов.
Я думаю, и с этим предложением без Али не обошлось, и ноги растут от Али. Очень может быть. Я лишь фиксирую, что мне необыкновенно повезло.
На этот раз мы быстро договариваемся, и я посылаю заказ на звукозапись, звукообработку и клипы в агентство. И дело вертится как белка в колесе. И клип, в силу ассоциации с белкой, назван мною «Беличьим колесом». Агентство из моих фрагментов составило клип, и первой им воспользовалась небольшая похоронная фирма или компания «ритуальных услуг», за ней другая, и мой клип при похоронах стал так же популярен, как на свадьбах свадебный марш Мендельсона или «Щелкунчик» в праздники Рождества.
Мне непрерывно звонили агенты с предложениями, и так как закон предписывал отчисления с исполнения, доход с использования моего клипа рос как снежный ком. Пришло время заняться юридической стороной дела и приступить к использованию ситуации, подняться имущественно и натурально выше этажом, в пентхаусы нашего распрекрасного дома.
Я представлял уже себе подобный переход и комфорт пентхауса в сферах благополучия, хотя и подумывал: «А может, к черту послать этот дом с его внезапными пожарными тревогами и найти что-то пониже и поуютнее». Но мне внезапно стало не до того, хотя я посчитал тогда себя неслабым комбинатором, нетривиально обозначившим себя. Манипулируя музыкальными кусочками и совмещая их по-разному, я получил особое удовлетворение, как бы сшивая тришкин кафтан для короля. Я чувствовал себя одновременно композитором духов и дегустатором вин, чаеведом и эксклюзивным художником, подобным тем, что поразили меня в Кеннеди-центре чудесными перьевыми портретами.
Наивно желание показаться лучше. Оно у нас в крови. Мне почему-то приятней выходить к рынку со стороны паркующихся машин, откуда выходят, припарковавшись, владельцы роскошных лимузинов. На парковочной площадке обычно пусто, а если какая-то единственная девушка бредет сама себе по площади с непокрытой головой, но в сапогах, то я становлюсь её зрителем, а она моим. Брюки её заправлены в сапоги, и она чуть расшаркивает ими по сторонам, напоминая мне кота в сапогах. И выходит, в этот раз я красуюсь перед ней и самим собой.
К снобизму незаметно привыкаешь, и я снисходительно поглядываю на суетящихся рабочих-латиноамериканцев. Мне временами кажется, что мы из разных цивилизаций и бесполезно между нами выстраивать мосты.
Богат тот, кто доволен достатком в бедности, считали древние. Вот мне, казалось, ничего не нужно, и всё-таки я даже спинным хребтом понимаю, что недостойно завершать жизнь в нищете. Хотелось бы оплатить и свои счета, и сыновьи замыслы, и учёбу внука, и поиметь невинное доказательство, что ты не лыком шит, умереть без долгов и, проплатив память о себе родственников, послужить им примером, в конце концов.
Глава 25
Вихрь крутит жёлтые листья у дома и поднимает их бабочками ввысь. Вроде убирали эти листья, и откуда-то новые? Дольше всего листья держатся на дубах. Только в нашем садике нет дубов и листья не дубовые. Ах, какая в голову лезет чушь! В последние дни очень холодно. А по ночам вообще морозы.
Для меня здешняя погода удивительна. Ветры, гуляющие по стране то с севера, то с юга, совершенно меняют ситуацию. Когда-то, плавая у американских берегов, мы столкнулись с уникальным погодным явлением.
Это была странная картина. По-видимому, на границе разнотемпературных течений встала плотная стена тумана. Она обрывалась резко и выглядела плотной стеной, поднявшейся из воды. Пространство до неё было прозрачным и солнечным, холодный воздух позволял видеть далеко, а дальше неожиданной стеной вставал регион тумана.
А сегодня здесь начинается тандер-шторм, который на порядок меняет температурное представление. Мы, поеживаясь, прячемся от ветра за будочку лифта из подземного коридора метро. Несмотря на ветер, прошли полураздетые негритянки с карикатурно выпяченными гуттаперчевыми задами, которые они ради приличия не старались одеждой прикрыть, а как бы наоборот. Прошёл военный в фуражке с высокой тулией и косичкой из-под фуражки. Мы терпеливо ждём автобус. «Не отменен ли он по случаю непогоды?»
Погода здесь – форменное бедствие. Как космонавт в скафандре, ты зависишь от искусственных устройств. Особенно зависимость ощущаешь в переходный период, когда наступает «некондиционная немота» – тот редкий период, когда кондиционеры продолжают дуть, не принося нужного охлаждения, когда их ещё не переключили с нагрева на холод, и они дуют впустую. Открытая балконная дверь тоже не разрешала ничего. По улицам разливался зной, и было нечем дышать. И наоборот, нюансы перехода к холоду.
Сегодня утром поразила меня удивительная пустота утренних улиц. Улица как-то разом вымерла, словно в тревожном сне. Случаются редко такие безрадостные дни, когда кажется, что всё кругом вымерло. Пусто, холодно, словно после опустошительной войны, и мор прошёл, а ты остался наблюдателем со стороны, и тебе не по себе от всего этого. Ни звуков, ни людей, ни машин, и небо монотонно-серое. Такие дни кажутся предупреждением чего-то тревожного. Не поймёшь чего.
По прогнозу, сегодня ожидается wind-thunderstorm. Сильнейший ветер, от которого валятся деревья, опрокидываются газетные ящики и рвутся провода. Пока терпимо, и он только начинается, но ничего не поделаешь – нужно ехать. Время не ждёт.
Автобус пуст. До приезда сюда я считал, что в Америке нет общественного транспорта. На самом деле, наоборот, он здесь избыточен, не хуже, чем личный, но меньше востребован. Сколько раз приходилось нам ездить в автобусе в полном одиночестве, правда, это были неурочные часы или новый маршрут. Мог ли я представить себе, что при моём входе в автобус водитель со мной поздоровается, и не оттого, что знаком. Здороваться и благодарить здесь общепринято. В автобусе не приходится стоять. Да и место рядом обычно не занимают. Ты сидишь себе голубчиком и нажимаешь водителю сигнал, когда тебе требуется остановка. В метро побольше народа, и то в часы пик. В иное время не приходится стоять или садиться с кем-нибудь рядом, обычно полно свободных мест.
Раз в неделю мы отправляемся на автобусе в кормушку. Так зовём мы про себя пункт продуктовой помощи, на бесплатные даяния которого при желании можно прожить. Правда, есть в этом какое-то неявное унижение, обычно русскоязычной публикой игнорируемое, хотя мы не раз решаем для себя – ездить сюда прекратить. Кормушка способна стать и возможным источником заразы. Ведь представляет она собой скопление разного рода людей с межконтинентальными связями и поневоле ассоциируется в голове со словами эбола, вич, чикунгунья. Помня об этом, кормушку лучше после окончания очередного срока действия не продлевать, но каждый раз это остаётся пожеланием.
