Отметим еще любопытное сходство с «Поездкой в город» (1969): «Какой-то вояка заехал в Монако <.. > Швейцар ему выход в момент указал» = «И снова на выход толкнуть норовят» («Поездка в город»; АР-3-198). И действует главный герой одинаково: «Тот в глаз ему дал» = «^ пускай я буду хам — / Двум невесткам по мордам» (АР-3-198).
* **
Продолжая разговор о «позитивном» двойничестве, обратимся к нескольким военным песням.
В «Песне летчика-истребителя» (1968) друг главного героя, Сергей, является его двойником (позднее таким же именем будет назван друг героя в «Милицейском протоколе») — он прикрывает герою спину: «Сегодня мой друг защищает мне спину», — но и сам герой говорит: «Уйди в облака, я прикрою», — и в том же 1968 году этот мотив встретится еще раз: «Значит, я прикрываю, а тот / Во весь рост на секунду встает» («У Доски, где почетные граждане…»). А в «Аэрофлоте» (1978) друг героя-рассказчика попросит его: «Слышь, браток, ты меня чуть прикрой» (АР-7-138). Поэтому и в «Балладе о времени» (1975) делается вывод: «И всегда хорошо, если честь спасена, / Если другом надежно прикрыта спина».
В песне «О моем старшине» (1970) лирический герой говорит: «И только раз, когда я встал / Во весь свой рост…», — но точно так же он описывал и своего друга в стихотворении «У Доски, где почетные граждане…» (1968): «Значит, я прикрываю, а тот / Во весь рост на секунду встает», — после чего его друг погибает от немецкой пули: «Поглядел еще раз вдоль дороги — / И шагнул, как медведь из берлоги. / И хотя уже стало светло, — / Видел я, как сверкнуло стекло». Похожая картина наблюдается в песнях «Мы вращаем Землю» (1972), «Штормит весь вечер, и пока…» (1973) и «Сыновья уходят в бой» (1969): «Кто-то встал в полный рост / И, отвесив поклон, / Принял пулю на вздохе»[2681], «Еще бы — взять такой разгон, / Пробить заслон, но пасть в поклон / И смерть принять у самой цели» (АР-9-152), «А я для того свой покинул окоп, / Чтоб не было вовсе потопа», — причем в последнем случае лирический герой тоже погибает от пули: «Я падаю, грудью хватая свинец». Впервые же «в полный рост» встал герой песни «Письмо» (1967): «Он шагнул из траншеи / С автоматом на шее, / Он разрывов беречься не стал», — и так же «не стал беречься» лирический герой Высоцкого в «Памятнике» (1973): «Не боялся ни слова, ни пули». А в «Песне певца у микрофона» (1971) поэт прямо сравнивает свою концертную деятельность с войной: «Я к микрофону встал, как к образам… / Нет-нет, сегодня точно — к амбразуре!».
Впрочем, иногда мотив безрассудной смелости может фигурировать в негативном контексте — например, в той же песне «Сыновья уходят в бой»: «Вот кто-то, решив: “После нас — хоть потоп!”, - / Как в пропасть шагнул из окопа». И далее лирический герой противопоставляет этому человеку самого себя: «А я для того свой покинул окоп, / Чтоб не было вовсе потопа», — причем шесть лет он скажет то же самое в карточном стихотворении «Говорили чудаки…» (1975): «Потомуя не потоп, / Господи, прости, / Что игра мне — только чтоб / Душу отвести» /5; 612/.
В начале песни «О моем старшине» герой говорит: «Присохла к телу гимнастерка на спине», — что напоминает «Побег на рывок»: «Пробрало: телогрейка / Аж просохла на мне», — и далее: «Я отставал, сбоил в строю, / Но как-то раз в одном бою, / Не знаю чем, я приглянулся старшине». А годом ранее герой задавался вопросом: «Кто сменит меня, кто в атаку пойдет? / Кто выйдет к заветному мосту? / И мне захотелось: пусть будет вон тот, / Одетый во всё не по росту» («Сыновья уходят в бой»). Здесь герой сам выступает в образе старшины и выбирает себе преемника, который не такой, как все, и вообще кажется «непутевым» парнем, а в песне «О моем старшине» уже сам старшина выбирает себе близкого друга из такого же «непутевого» солдата, каким предстает лирический герой Высоцкого (неслучайно этот старшина напоминает одного из персонажей «Баллады о детстве», версия об автобиографичности которого была выдвинута в главе «Конфликт поэта и власти»: «И только раз, когда я встал / Во весь свой рост, / Он мне сказал: / “Ложись!” — и дальше пару слов без падежей» = «“А я за что, бля, воевал?” — / И разные эпитеты»).
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В песне «Сыновья уходят в бой» герой хочет знать: «Кто сменит меня, кто в атаку пойдет?», — а в «Побеге на рывок» он мечтает: «Вот бы мне посмотреть, / С кем отправился в путь, / С кем рискнул помереть, / С кем затеял рискнуть!».
Еще одно важное сходство между этими песнями: «Мне чем-то знаком этот странный боец, / Одетый во всё не по росту» (АР-6-94) = «“Где-то виделись будтоГ, — / Чуть очухался я».
В первом случае герой называет своего преемника «странный боец», а во втором — говорит о напарнике: «Я к нему, чудаку. / Почему, мол, отстал?». Таким же странным и чудаком выведен друг лирического героя в песне «Он не вернулся из боя» (1969): «Он молчал невпопад и не в такт подпевал, / Он всегда говорил про другое, / Он мне спать не давал, он с восходом вставал, / А вчера не вернулся из боя». И лишь в самом конце герой осознает, что потерял свое alter ego: «Всё теперь одному, только кажется мне — / Это я не вернулся из боя». А год спустя в «Разведке боем» появится «тип из второго батальона», и лирический герой также лишь после его смерти поймет, кого потерял: «С кем в другой раз ползти? / Где Борисов, где Леонов? / И парнишка затих / Из второго батальона».
Теперь вернемся еще раз к песне «О моем старшине», где герой говорит о себе: «Я отставал, сбоил в строю». Год спустя подобная автохарактеристика встретится в «Беге иноходца» и в стихотворении «Нараспашку — при любой погоде…»: «Засбою, отстану на скаку!», «Я иду в строю всегда не в ногу, / Столько раз уже обруган старшиной! / Шаг я прибавляю понемногу — / И весь строй сбивается на мой».
В песне «О моем старшине» старшина советует герою: «Иди поспи — ты ж не святой, а утром — бой». И точно так же охарактеризует себя сам герой в «Песне певца у микрофона»: «Но я не свят, и микрофон не светит».
Концовка же песни «О моем старшине» выглядит следующим образом: «Над нами шквал — он застонал, /Ив нем осколок остывал, / И на вопрос его ответить я не смог. I Он в землю лег за пять шагов, / За пять ночей и за пять снов — / Лицом на Запад и ногами на Восток». Абсолютно идентичная ситуация уже возникала в «Письме» (1967), где речь тоже шла вроде бы о другом человеке (а на самом деле — о себе), и в песне «Сыновья уходят в бой» (1969), где лирический герой говорит уже от своего лица: «И в бою под Сурою / Он обнялся с землею» = «Сейчас глаза мои сомкнутся, / Я крепко обнимусь с землей». Похожий мотив встретится позднее в песне «Мы вращаем Землю» (1972): «Мы ползем, бугорки обнимаем, / Кочки тискаем зло, не любя, / И коленями Землю толкаем — / От себя, от себя, от себя!».
Таким образом, старшина фактически является двойником лирического героя, выступающего в образе рядового («А из меня — такой солдат, как изо всех»). Причем в черновиках герой говорит о старшине как о своем брате: «Он был убит за пять шагов, / За пять ночей и за пять снов <…> Загородил собой меня / Мой старшина, мой добровольный старший брат» (АР-6-32). А перед этим старшина предупреждал героя об опасности, так же как и его друг в «Том, кто раньше с нею был»: «И только раз, когда я встал / Под пули в рост, он закричал: / “Ложись!"…» (АР-6-30) = «Мне кто-то на плечи повис, — / Валюха крикнул: “Берегись! ”».
Примерно так же трактуется ситуация «Я и мой погибший друг» в песне «Он не вернулся из боя» и в «Том, который не стрелял»: «Всё теперь одному, только кажется мне — / Это я не вернулся из боя» = «Немецкий снайпер дострелил меня, / Убив того, который не стрелял», — что говорит о единстве авторского сознания в обоих произведениях: ролевые герои являются лишь авторскими масками, а военный сюжет — метафорическим обозначением современной поэту действительности. Позднее этот мотив — также облеченный в военную форму — возникнет в «Балладе о борьбе»: «И когда рядом рухнет израненный друг, / И над первой потерей ты взвоешь, скорбя, / И когда ты без кожи останешься вдруг / Оттого, что убили его — не тебя…». Здесь — взвоешь, а в «Том, который не стрелял» лирический герой «выл белугой и судьбину клял». Для сравнения — в стихотворении «Киев — скучный город» (1958 — 1959) сказано: «Ну хоть ревмя реви белугой / И заливайся воробьем»[2682]; а в «Смотринах» (1973) герой будет «стонать в углу болотной выпью» (что буквально повторяет черновик стихотворения «Ах, дороги узкие…», написанного в том же году: «Я крикнул в унисон с болотной выпью» (АР-14-162); восходит же этот прием к «Песне про Уголовный кодекс»: «И сердце стонет раненою птицей, / Когда начну свою статью читать»), а в «М. оих капитанах» он говорил: «Ну а я не реву — волком вою»[2683].
