Здесь, кстати, возникает ложная перекличка с «Лукоморьем»: «Выходили из избы здоровенные жлобы, / Порубили все дубы на гробы». При всем внешнем сходстве разница здесь существенная: Николай «лес скосил» по ошибке, а «здоровенные жлобы» — намеренно, причем они «порубили все дубы на гробы», то есть уготовили смерть остальным людям (ср. с деревянными костюмами в «Песне Бродского»). Другое дело — что и лирический герой, и советская власть, представленная в образе этих жлобов, наделены большой физической силой, однако используют ее в разных целях.
Вообще силачом лирический герой предстает довольно часто: «Но супруге приятно, что я — человек / Самый сильный на нашей планете» /3; 101/, «Мне, кажется, такое по плечу — / Что смертным не под силу столько прыти!» /5; 233/, «И откуда взялось столько силы в руках!» /2; 28/, «Мне б по моим мечтам — в каменоломню: / Так много сил, что всё перетаскаю, — / Таскал в России — грыжа подтвердит» /5; 210/, «Один ору — еще так много сил, / Хоть по утрам не делаю зарядки. / Да, я осилить мог бы тонны груза! / Но, видимо, не стоило таскать…» /5; 128/.
Сюда примыкают образы стахановца, гагановца, загладовца («Случай на шахте»), штангиста («.Двухсоткилограммовую громаду / Я над собою с воем подниму!» /3; 333/, «Я же лежа жму сто пятьдесят!» /3; 177/, «С общей суммой шестьсот пятьдесят килограмм / Я недавно вернулся из Штатов» /3; 100/), Геракла («Я от земли Антея поднимаю, / Как первый древнегреческий штангист» /3; 103/), Голиафа («Два пижона из “Креста и полумесяца” / И еще один из “Дейли Телеграф” / Передали ахинею с околесицей, / Обзывая меня “Русский Голиаф”» /2; 143/), Самсона (в «Дельфинах и психах»: «Долила — это несправедливость, а Самсон — это я» /6; 38/), титана («Титан лабораторию держал /Ив ней творил и мыслил, и дерзал» /4; 142/, «Я был раньше титаном и стоиком» /2; 329/, «Даже он — великий стоик — / Плачет: “Гибнем задарма!”» /5; 472/), супермена («Он — супермен, он — чемпион, / Прыгун из преисподней» /4; 383/, «Он в позе супермена / Уселся у окна» /4; 220/) и даже Гулливера («Себя я ощущаю Гулливером» /2; 544/).
Кроме того, этим образам вполне соответствовали физические данные самого Высоцкого: «…меня поразила <…> накачанность его фигуры. Я сразу увидел со стороны спины, как играют мощные тренированные мышцы спортсмена. Ни грамма лишнего жира, это было то, что сейчас в новом лексиконе определяется словом “качок”. Так что впоследствии меня уже не удивили кадры одной съемки, где он делал наклонную стойку на одной руке и другие акробатические штуки <…> Я любовался его фигурой, его абсолютно мужским, мощным торсом»[2693]. Сравним в «Чести шахматной короны»: «Ох, рельеф мускулатуры, / Мышцы крепкие спины!». И вообще на сцене он воспринимался как «гигант» (при росте метр семьдесят). Марина Влади говорила, что в жизни Высоцкий «совершенно не похож на ревущего великана из спектакля»[2694] [2695] [2696].
На примере песни «Про двух громилов» можно еще раз убедиться в справедливости тезиса о том, что Высоцкий часто наделял друзей своими собственными чертами: «Ну а Пров укрылся в хате / И оттуда хохотал» (вариант — «громко ржал»). Точно так же ведет себя друг героя-рассказчика в черновиках «Аэрофлота» (1978): «Он ржал: “Меня считают идиотом, / Ноя всегда лечу Аэрофлотом”» /5; 560/.
Да и сам лирический герой всегда смеется от души: «Ну почему, к примеру, не заржу, / Их не напугаю?!» («Мои похорона», 1971), «Я смеюсь, умираю от смеха» («Нет меня — я покинул Расею!», 1969), «Я в хоровод вступаю, хохоча» («Маски», 1970), «Взял билет, лечу на Вачу, / Прилечу — похохочу!» («Про речку Вачу и попутчицу Валю», 1976), «И веселый манер — я на нем хохочу»ш («Мне судьба — до последней черты, до креста…», 1977; черновик /5; 517/), «А я веселею — / Шучу, хохочу. / Живу, как умею, / Пою, что хочу» («Песня о Судьбе»; черновик — АР-17-130), «Вы втихаря хихикали, / А я давно вовсю» («Общаюсь с тишиной я…», 1980).
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Впрочем, нередок у Высоцкого и смех сквозь слезы: «Смеюсь сквозь слезы я и плачу без причины» («Было так: я любил и страдал…», 1968), «Смеюсь навзрыд, как у кривых зеркал» («Маски», 1970), «Живу, как умею, — / Навзрыд хохочу» («Песня о Судьбе», 1976; черновик — АР-17-130), «Смех, досада — мать честна! — / Ни пожить, ни выжить!» («Разбойничья», 1975), «Я на Вачу еду — плачу, / Над собою хохочу!» («Про речку Вачу и попутчицу Валю», 1976).
***
Наблюдается множество параллелей между песней «Про двух громилов» и «Путешествием в прошлое» (1967).
В последней песне лирический герой «выбил окна и дверь, и балкон уронил» (об этом же он будет мечтать в «Балладе о гипсе: «Балкон бы что ли сверху или автобус пополам — / Вот это боле-мене подходяще»), то Пров «в опочивальни рушил стены и входил. <.. > в какой-то спальне с маху стену прошибал».
Если в «Путешествии в прошлое» герой говорит: «И откуда взялось столько силы в руках?!», — то братья Пров и Николай были «огромадной, жуткой силы»14. А черновой вариант последней песни: «Сила прет из них нахально» (АР-8-91), — заставляет вспомнить раннее стихотворение «Есть здоровье бычее…» (конец 1950-х): «Изнутри всё прет талант, / Словно из вулкану»[2697]. О том, что из него «прет сила», иронически говорил и сам поэт: «Ну откуда в тебе это? Почему именно на тебе сошлось?! Где в тебе это кроется — в уме, сердце, душе?..
— Не-с-а… Вот отсюдова, снизу подпирает… Тута я гигант!»16.
Сравним заодно лексику в строках «Сила прет из них нахально» и «Изнутри всё прет талант» с «Маршем космических негодяев» и черновиком «Марша антиподов»: «По пространству-времени мы прем на звездолете» /1; 219/, «Гостеприимство ну так и прет» (АР-1-116).
А теперь продолжим обзор параллелей между «Путешествием в прошлое» и песней «Про двух громилов».
Если лирический герой «всех хотел застращать», то так же ведут себя и Пров с Николаем: «Эти братья всю деревню колотили» (АР-8-91).
Если на лирического героя «навалились гурьбой, стали руки вязать», то на Прова и Николая «всей ватагой навалились — / Кто багром, кто батогом». Так же описываются действия толпы и в других произведениях: «Пошли туда гурьбой» («Сказка про старый дом на Новом Арбате, который сломали», 1966), «Поднявшись на три лестничных пролета, / Толпой ввалились, как на торжество» (там же; черновик /1; 457/). «Ко мне гурьбою движутся / Мои собраться прежние <…> Один брезгливо ткнул в меня / И вывел резюме» («Гербарий», 1976), «Ко мне толпа валила злая» («Прошу прощения заране…», 1971). В последней песне толпа была вооружена примерно так же, как и мужичье в песне «Про двух громилов»: «Вооружась лопатами, ломами» = «Кто — багром, кто — батогом». А в стихотворении «Прошу прощения заране…» они «веники, в руках сжимая, / Вздымали грозно, как мечи» (АР-9-39). Имеются и другие сходства между последним стихотворением и песней «Про двух громилов»: «И в той толпе один ханыга /Вскричал…» (как уже было в «Песне о вещей Кассандре»: «Кто-то крикнул: “Это ведьма виновата!”») = «“Ну дак что, ребята, с богом!” — / Кто-то крикнул, и бегом» /3; 330/; «И, веники в руках сжимая, / Вздымали грозно, как мечи» = «С кольями, да слышь ли…»; «Встал за спиной моей. От гнева / Дрожали капли в бороде» = «Со спины заходят».
Здесь же следует отметить тождество между мужичьем и чертями в песне «Переворот в мозгах из края в край…» (1970): «Ну что ж, вперед, а я вас поведу, — закончил дьявол. - /С богом! Побежали!» = «“Ну дак что, ребята, с богом'.” — / Кто-то крикнул, и бегом» /3; 330/; «В Аду решили черти строить рай. <.. > Потребовал военного парада» = «Начинать вооруженье / И идти на усмиренье / Порешило мужичье».
