задержали, потребовалось время, чтобы договориться с Кохендиль-ханом и его братьями. Картинный жест со швырянием бумаг, возможно, имел место и произвел должное впечатление, но мгновенного результата не дал. В итоге Ян оставил Кандагар только пятого декабря и направился в Кабул, где предстояло решить самую сложную часть поставленной перед ним задачи. Что можно было противопоставить Бернсу? В материальном плане (по количеству и ценности подарков) тягаться с ним было бессмысленно, оставалось надеяться на силу своего убеждения и счастливое стечение обстоятельств.
Пальмерстон и Окленд верили в возможность уговорить Дост Мухаммед-хана примириться с Ранджит Сингхом и Шуджей-уль-Мульком взамен на обещание (под британские гарантии) устранить угрозу агрессии с их стороны. Именно на такую договоренность министр и генерал-губернатор нацеливали Бернса. Однако тот полагал, и не без оснований, что на подобных условиях кабульский эмир не согласится на сделку. Посулы сохранить мир в обмен на поддержание статус-кво Дост Мухаммед-хан сочтет смехотворными, Бернс в этом не сомневался. Мирное сосуществование без Пешавара эмира мало интересовало и, кроме того, он догадывался, что переход «под крыло» англичан для него может стать синонимичным потере своей независимости. Окленд исходил из того, что покровительство Великобритании и Ост-Индской компании – привлекательный бонус, но для кабульского правителя это представлялось далеко не столь однозначным. Бернс это отлично понимал и исходил из того, что для привлечения на свою сторону такого солидного и влиятельного афганского владыки, как Дост Мухаммед-хан (не чета марионетке Шудже), стоит чем-то пожертвовать, пойти на серьезные уступки.
Сам эмир не спешил, выжидая, пока все игроки полностью раскроют свои карты, чтобы после этого сделать свой выбор. Ему была известна позиция Персии, проект персидско-кандагарского трактата, доставленный Кембером Али-ханом, находился в его распоряжении. Вопрос, однако, заключался в том, насколько весомыми и твердыми гарантиями скрепит эту договоренность русский царь, от которого не было никаких вестей. К тому же русские были далеко, а англичане близко и не хотелось восстанавливать их против себя, особенно в случае, если они решатся на компромисс в отношении Пешавара. Для Дост Мухаммед-хана это был своего рода пунктик, в остальном он мог соглашаться на разные условия.
Еще в октябре 1836 года Окленд известил кабульского владыку, что вскоре к нему прибудет британский уполномоченный, а Бернс получил необходимые инструкции. Но по дороге ему надлежало посетить Хайдарабад и Пешавар, где также были намечены встречи с местными правителями, и в Кабул он прибыл только 19 или 20 сентября 1837 года. Так или иначе Бернс опережал Виткевича, который к тому времени не добрался даже до Нишапура.
20 сентября Бернса пригласили во дворец эмира, где он вручил свои верительные грамоты, подписанные генерал-губернатором Индии. В целом англичанин остался удовлетворенным аудиенцией. По его словам, «трудно было рассчитывать на лучший прием»[394].
Он укрепился в своем мнении о Дост Мухаммед-хане как человеке умном, рассудительном, который мог бы стать верным союзником Великобритании. «Власть часто портит людей», приводил он старую истину, уверяя, что Мухаммед-хан, усиливший свое могущество и объявивший себя эмиром – счастливое исключение. В письме Мэссону от 9 сентября 1837 года, то есть незадолго до своего приезда в Кабул, он заявлял, что Дост может стать «великим человеком», если, конечно, не уступит «нажиму извне»[395]. Ясно, что речь шла о России. По словам Бернса, по сравнению с тем впечатлением, которое произвел на него этот правитель в 1832 году, теперь он «казался еще более цепким, обладавшим большим умом» (“Не seemed even more alert and full of intelligence”)[396].
Между тем, именно эти качества Дост Мухаммед-хана в конечном счете помешали Бернсу убедить его в целесообразности присоединения к сонму азиатских сателлитов Великобритании. Владетелю Кабула претили нахрапистость и агрессивность англичан, их нежелание отказаться от поддержки заклятых врагов Кабула – государства сикхов и Шуджи-уль-Мулька. Он интуитивно чувствовал то, что вынужденно признавал сам Бернс: англичане использовали афганских союзников, но «не ценили», не воспринимали их как достойных и уважаемых партнеров[397]. Но при этом кабульский правитель был прагматиком, и его не могли не заинтересовать предложения Бернса. А предлагалось немало.
Как мы помним, попытки Бернса после его первого путешествия по Афганистану и Средней Азии побудить британское правительство внести коррективы в свою политику, не увенчались успехом. Тем не менее, вновь очутившись в Кабуле, он решил на свой страх и риск предложить Дост Мухаммед-хану в виде платы за лояльность вожделенный Пешавар и, возможно, другие территории на восточном берегу Инда, которые контролировал магараджа сикхов. Чтобы подобная договоренность не вызвала гнев Льва Лахора, предлагалось держать ее в секрете вплоть до егосмерти, каковая, считал Бернс, была не за горами. По тогдашним меркам Сингх находился в преклонном возрасте (57 лет) и тяжело болел[398]. Вдобавок Бернс обещал, что Лондон потрафит амбициям кабульского владыки, признав его титул эмира и фактическое право на господство во всем Афганистане. Для того, чтобы Дост Мухаммед-хан тоже сознавал свою долю ответственности за сделку, ему предлагалось направить в Лахор в качестве заложника одного из своих сыновей. Такой обмен не вызвал возражений, это была норма для политических отношений на Востоке.
Кроме того, условия сделки означали, что Дост Мухаммед-хан отказывается от навязываемого Россией союза с Персией, объединения афганских княжество под ее эгидой, не станет помогать шаху с осадой Герата и даже поспешит со своей армией на выручку Камран-хану.
Все детали намеченной договоренности Бернс изложил в письмах Окленду и Уэйду, надеясь, что они отойдут от прежнего консервативного подхода и поймут: игра стоит свеч. Другой заботой Бернса было обеспечение лояльности Кандагара. Он предлагал задобрить кандагарских ханов суммой в 150 тысяч рупий для «отражения любой атаки со стороны Персии»[399]. Заметим, что ровно столько же собирался выделить кандагарцам Мохаммад-шах, англичане получили эту информацию из своих источников, так что Бернс был на данный счет осведомлен. В общем, этот ловкий и предприимчивый англичанин был убежден, что в Кабуле им сделано все, что возможно[400].
Мэссон, находившийся там одновременно с Бернсом и полностью осведомленный о содержании переговоров, сомневался в реализуемости задуманной комбинации: по его мнению, она, прежде всего, отвечала интересам Дост Мухаммед-хана, который теперь мог выбирать между англичанами, русскими и персами. Этот археолог критиковал Бернса за «наивность» и неспособность «раскусить» кабульского эмира, хитрого и коварного. С точки зрения Мэссона, Мухаммед-хану ни в чем не следовало верить и с ним нельзя было идти ни на какие компромиссы, и только жесткий напор мог дать эффект в общении с этим правителем. Такая вот установка, вполне в духе
