— Что — Бенджамена?..
— Я говорю, Бенджамена Бриттена?
Следует пауза. Тит взрывается:
— Чёрт его знает, какого Бриттена! Может, и Бенджамена! Не это главное. Он был в театре с какой-то дурой…
— Тоже мне, невидаль! Он и раньше грешил этим. Он без дур жить не может… Я имею в виду, что он с бабами, среди которых попадались и дуры, и прежде посещал всяческие музыкальные и театральные мероприятия…
— Вот именно: театральные! Это внушает мне опасения. Музыка, какой-то Бриттен, — Тит с грохотом ставит поднос на стол, — да еще Бенджамен…
— Не понимаю…
— И понимать тут нечего! — взревел Тит. — Это не просто Бриттен! Это Рафаэль Майский-Шнейерсон, вернее, его пьеса "Шаг конём", которая идет под музыку Бриттена из "Весенней симфонии" и "Путеводителя по оркестру"! Теперь ты понял?! Ты же знаешь, сколько раз он пытался пристроить этот свой идиотский "Шаг". И все театры его неизменно отвергали. А теперь ставят! И ждут от этого обалдуя еще какой-то пьесы, даже, слышал, уже где-то репетируют… кажется, в театре "Пресня"…
— Тебя это беспокоит?
— А тебя нет? Это же профанация! Или ты считаешь, что коли его пьеса при аншлаге идет на лучшей столичной сцене, значит, Раф вдруг до неузнаваемости изменился и его успех закономерен? Ой ли! Уж не проделки ли это чёртовых отродий, которых Раф прикармливает размороженными индюками!
— А Герман? Чем он-то тебе не угодил? — вибрирующим голосом спросил старина Гарри: до него стал доходить смысл телефонного звонка из Нобелевского комитета.
Тит, опустившись на колени, начинает подбирать осколки и куски хлеба и сыра.
— Гарри, — говорит он придушенным голосом, — ты, правда, такой дурак или только прикидываешься? Неужели ты так глуп, что не можешь понять элементарных вещей? Две ведьмы, Марта и Рогнеда — ну и имечко! — захомутали, охмурили наших лучших друзей… Курам на смех! Герман Колосовский председатель правительства! Ну, какой он премьер, скажи? Его можно вытерпеть, когда он спит, вид у него тогда, и вправду, величественный. И балаболить он мастер. Но в роли государственного мужа… Это нонсенс.
— Нонсенс?
— Да, нонсенс.
— Значит, ты не читал газет.
— Плевать я хотел на твои газеты! — Лёвин с трудом поднимается с пола. Лицо его налилось багровой краской. — Газеты во все времена только и делали что врали. Сам был журналистом, знаю…
Зубрицкий пожимает плечами.
— Герман решил возродить страну. Его совместный с Солженицыным проект переустройства России…
— Не смеши меня! Герман всегда думал только о себе. Вот увидишь, очень скоро его попрут с тёплого местечка. Хорошо, если не посадят. Не пройдет и месяца, как Герман будет набиваться в гости к каждому из нас. Но, скорее всего, ещё раньше его пристрелят во время визита в какой-нибудь Бахрейн или Папуа-Новую Гвинею… Вообще-то я не желаю ему зла…
— Я думаю, ты просто обижен, что эти милашки, Рогнеда и Марта, выбрали не тебя…
— Не меня?! — взвился Тит. — Вот уж не сказал бы! Интересно, а кто превратил меня в оловянного солдатика, уж не Рогнеда ли?
— Герман хочет успеть, как и Раф, что-то кому-то доказать… И ты не в силах этому помешать. — К этой минуте старина Гарри уже успокоился и думал о себе и своей Нобелевской речи.
— Какого черта ты их защищаешь! — Лёвин подозрительно уставился на Зубрицкого. — Ага, понятно, и тебе посулили некий куш! А впрочем, может, ты и прав, — сказал он неожиданно мягко. — И вообще, плевать мне на всё это…
Слова Тита были прерваны резким звонком в дверь.
— Чёрт возьми! Совсем забыл, — встрепенулся Тит. — Это, наверняка, врачиха… Со шприцем в подоле, засадит укол, как будто я кролик, такой вот прикол… Ах, Господи, я в неглиже, не брит, не чесан… Переодеваться или нет? Как я выгляжу? — он запахнул халат и пригладил волосы на макушке.
— Ты неотразим, ни одна не устоит!
Тит страдальчески вздохнул, махнул рукой и, по-стариковски припадая на обе ноги, поспешил к входной двери.
Глава 33
Старина Гарри услышал, как скрипнула дверь, он уловил отдельные слова, произнесенные сначала Титом, а потом и еще кем-то, похоже, женщиной.
Через минуту по коридору, решительно чеканя шаг, прошествовала высоченная мощная дама в белом халате, в руке она несла чемоданчик. За докторшей семенил Лёвин. Вид у него был встревоженный. Крупный, дородный Лёвин рядом с женщиной выглядел комично, поскольку был ниже ее на голову.
Проходя мимо кабинета, женщина мельком посмотрела на Зубрицкого.
У старины Гарри перехватило дыхание и по спине поползли мурашки. У женщины был настолько отталкивающий вид, что Зубрицкий засомневался, а врач ли она?
Будь я министром здравоохранения, подумал старина Гарри, специальным постановлением строго-настрого запретил бы принимать в медицинские институты баб со столь устрашающей внешностью.
"Ну и доктора нынче пошли, не доктора, а какие-то прямоходящие гиппопотамы, такую омерзительную тварь раз увидишь, навек пропадёт желание болеть, совершенное страшилище, — старине Гарри вдруг почему-то вспомнилась косоглазая "красотка" Рогнеда Урончик. — Тоже хороша, нечего сказать. Но Рогнеде позволительно, она как-никак будущая писательница, среди интеллектуалок такие страхопыдлы обычное дело, а тут все-таки врач…"
Старина Гарри услышал, как затворилась дверь в спальню.
Зубрицкий поплелся в гостиную.
Удобно расположившись перед телевизором, он, подрёмывая, просмотрел какой-то убогий американский фильм, закончившийся традиционным торжеством голливудского добра над голливудским же злом.
Вслед за фильмом, предварённый рекламой универсальной стиральной машины, на которой только что летать было нельзя, отправился в нескончаемый путь очень резвый сериал о каких-то коротко стриженных столичных суперменах, изъяснявшихся на языке магаданских лесорубов, и их подружках, откровенных биксах, "работавших" под светских львиц.
Незаметно прошел час. Потом — второй…
Старина Гарри смежил вежды.
И тотчас пред мысленным взором зароились далёкие воспоминания…
Зубрицкий, как и его друзья, женат был многократно. И все его жены умерли в самом цветущем женском возрасте. После смерти первой избранницы старину Гарри охватила такая ипохондрия, что он едва не повесился.
Он долго не мог прийти в себя.
Лишь по прошествии полутора лет женился второй раз.
В счастливом браке молодые прожили недолго: красавица умерла при родах. Сплавив младенца в приют, старина Гарри опять принялся страшно страдать.
Потянулись дни и ночи тоскливого одиночества, которое скрашивали бесчисленные случайные подруги.
Через полгода он нашел новую избранницу. Та умерла через год.
Дальше пошло лучше. Веселее. Старина Гарри приучил себя стойко переносить потери. Смирился, так сказать. Он понял, что от судьбы не уйдешь.
Очень важно, со значением говорил он Рафу, Титу и Герману, чтобы новая претендентка на роль жены не знала, сколько у нее было предшественниц, ибо это неизбежно наводило бы ее на мысль, что она априори обречена. И главное — не тянуть с женитьбой. Понравилась баба — безотлагательно делай предложение.
Поскольку его жены не задерживались на этом свете, он вынужден был непрестанно освежать супружеский корпус. Восстанавливать, так сказать, матримониальное статус-кво, тратя силы и время на кадровую ротацию спутниц жизни. В конце концов, он так запутался в женах, что потерял им счет.
Постоянная смена жен привела к тому, что старина Гарри стал более вдумчиво и рачительно относиться к домашнему хозяйству: он перестал вещи очередной супруги после ее смерти выбрасывать на помойку. Он передавал шмотки усопшей спутницы жизни как эстафету следующей жене — как бы по наследству, уверяя, что это фамильные вещи, принадлежавшие еще его прабабке.
Несменяемые вещи помогали старине Гарри привыкать к очередной пассии. С появлением новой жены почти ничего не менялось: декорации были те же, только роль главной героини исполняла другая актриса.
В течение многих лет старине Гарри всё это сходило с рук. Ни разу его стройная и четкая система ротации не дала сбоя. Кандидатки в жены ни о чем не догадывались и исправно выскакивали за него замуж. И столь же исправно спустя некое время устремлялись вслед за предшественницами.
