— Да, — отвечает она. — Скажем так, моя мама в ближайшее время не пройдет кастинг на «Мастер-шеф».
— Впечатляет.
Да уж. Не знаю, что впечатляет больше — то, что Элла приготовила нам грудинку, или то, что мой отец в здравом уме, трезв и одет в костюм. Меня переполняют эмоции. Смущение греет мне кожу, а вид отца в таком состоянии — сердце. А вид Эллы в красивом платье, с локонами в волосах и улыбкой на лице согревает всю мою чертову душу.
Она подходит к раскладному столику и ставит на него блюдо в фольге.
— Нам нужны тарелки или столовые приборы? Я с радостью сбегаю домой за чем угодно.
— Не нужно. — Я иду к шкафу в прихожей, чтобы взять старую скатерть, а затем достаю из серванта мамину винтажную посуду. У нас есть остатки спагетти, которые мы можем разогреть для гарнира. А также есть один из тех готовых наборов для салата и баночка французского соуса. И полкувшина апельсинового сока.
Придется обойтись этим.
Ножки стула скрипит по полу, когда отец выдвигает его для Эллы. Я внимательно слежу за ними, переходя от стойки к холодильнику и шкафу.
— У вас с моим сыном школьная любовь, да? — спрашивает отец, медленно опускаясь на свой стул напротив нее. Он прислоняет трость о клеенчатую скатерть с цветочным узором. — Я встретил свою жену в старшей школе и дарил ей розы каждый божий день до окончания школы. Я знаю, что ты сделаешь моего сына очень счастливым.
Элла вздрагивает, теребя длинный локон.
— О, я не… — Она запинается, прочищает горло и переводит взгляд на меня. — Спасибо. Вы вырастили замечательного сына, мистер Мэннинг.
Последние шесть лет я сам растил себя, но не говорю этого. Выложив спагетти на чугунную сковороду, я разжигаю дровяную печь.
— Зови меня Чаком, — напоминает ей папа. — Эй, а ты играешь в «Эрудит»?
— О, эм, не очень. Я играла несколько раз с братом несколько лет назад, — отвечает Элла.
— Да? Я его не видел.
— Он… переехал. Он на четыре года старше меня.
— Наверняка поехал посмотреть мир. Это здорово. Умно. — Он кивает. — Он такой же романтик, как и ты?
Ворча, я подхожу к столу и ставлю три тарелки, затем разворачиваю фольгу на грудинке.
— Папа, — предупреждаю я. Его странная смена тем и личные вопросы почти так же отталкивают, как и спагетти, которые я разогреваю.
Элла качает головой, посылая мне крошечную улыбку.
— Все в порядке. И, честно говоря, я не такой уж романтик. Скорее, наоборот.
— Ерунда. — Папа проводит рукой по воздуху, словно разрывая ее слова на куски. — В твоих глазах много любви. Действительно, много. Тебе просто нужно вытащить ее из себя и поделиться с миром. Сейчас она в ловушке. Романтизируй свою жизнь.
Я собираюсь снова вмешаться, но Элла поднимает руку, останавливая меня. Она смотрит на моего отца остекленевшим взглядом.
— Что вы имеете в виду?
— Я имею в виду то, что сказал, дорогая. Романтизируй свою жизнь. Не живи каждый день так, будто он последний. Проживай каждый день так, будто он первый. Последние дни трагичны. Первые волнительны и полны праздника. Смотри на каждый восход солнца так, будто впервые видишь такие цвета. Слушай свою любимую песню так, словно никогда не слышала такой прекрасной мелодии. Если сделаешь каждый день праздником, тебе никогда не будет скучно в своей собственной истории.
Я останавливаюсь, возвращаясь к плите. Слова отца окатывают меня волной тепла. Я давно не слышал от него столько чертовски разумных слов, и от этой мысли у меня чуть не подкашиваются колени. Когда я смотрю на Эллу, она смотрит на него с выражением, которое отражает мое собственное. В ее глазах блестят слезы, а губы подрагивают от нежного удивления.
Что на неё нашло?
Элла делает глубокий вдох.
— Это… очень мудро. Спасибо.
— У меня бывают моменты. — Отец берет вилку и вонзает ее в грудинку. — Давайте есть.
Мы едим.
Мы смеемся.
Мы играем в «Эрудит», пока не садится солнце. Элла придвигает стул ближе к моему, ее голая нога касается моей штанины. Когда я тянусь за ее рукой, она переплетает наши пальцы, и так мы сидим до тех пор, пока огонь в плите не превращается в тлеющие угли, а в окно не просачивается свет звезд. Мы держимся за руки не в первый раз, но я притворяюсь, что это так.
Мне кажется, что это так.
Когда ночь сгущается, я тянусь к пыльной полке и беру лежащую там книгу, ту самую, которую планировал подарить Элле за ужином.
— Эй, у меня есть кое-что для тебя, — говорю я, бросая ей книгу. Она ловит ее. — Ты читала эту книгу?
«Убить пересмешника».
— Конечно, — отвечает она.
Улыбаясь, я наблюдаю, как она опускает взгляд на свои колени и перелистывает старый экземпляр книги в поисках чего-то, что, как она знает, спрятано внутри. Когда находит это, то замирает, склонив голову и обхватив края пальцами с оранжевыми ногтями.
Элла поднимает на меня глаза, и ее улыбка становится лучезарной в свете фонаря.
«Ты редко побеждаешь, но иногда это случается».
Мы играем еще одну партию в «Эрудит».
Мы все сидим вместе, ведем обычную беседу, шутим и играем в настольные игры, после того как съели самую вкусную грудинку, которую когда-либо готовили, а книга лежит рядом с нами, как тихое напоминание.
И каким-то образом, даже несмотря на разрушенные стены, расстеленные брезенты и неокрашенную штукатурку…
Благодаря Элле этот дом наконец-то чувствуется настоящим домом.
ГЛАВА 22
ЭЛЛА
Вполне логично, что мы заканчиваем вечер, бросая палочки с моста, пока лунный свет поблескивает на воде. Серебристая рябь смотрит на нас, когда мы наклоняемся бок о бок, а затем мчимся к противоположным перилам.
Смеясь, я показываю вниз на поток.
— Я снова выиграла. В этом ты полный отстой.
— Я и не подозревал, что здесь есть какая-то стратегия.
— Должна быть. Я никогда не видела, чтобы кто-то проигрывал каждый раз.
Макс вздыхает и качает головой, перегнувшись через перила.
— Вода проклята.
— Не с моей точки зрения. — Я прислоняю его к перилам, и наши локти сталкиваются. Даже от малейшего прикосновения меня обдает жаром. Взглянув на него, я пробегаюсь взглядом по его профилю. — Твой отец был… неожиданным, — говорю я. — Он не такой, каким я его представляла.
Его челюсть подергивается, когда Макс смотрит вниз на мерцающий ручей.
— Да. Я давно не видел его таким… трезвомыслящим. — Макс поднимает голову и смотрит в небо. — Я не замечал, чтобы он пил в последнее время. Должно быть, он уже прошел стадию детоксикации.
Я поворачиваюсь, прижимаясь спиной к перилам.
— Он кажется хорошим человеком, который просто сбился с пути.
— Как я и говорил, — соглашается Макс. — Маккей считает, что он безнадежен.
— Твой брат заметно отсутствовал на сегодняшнем ужине, — замечаю я, теребя свой длинный мешковатый рукав. Я надела толстовку Макса поверх своего черного коктейльного платья, ту, которую он одолжил мне на фестивале. Она все еще пахнет им. — Мне жаль, что он не поддерживает тебя.
Мои колени стучат друг о друга, когда резкий ветер бьет нам в лицо, и холодок пробегает по моим голым ногам.
Поворачиваясь в ту же позу рядом со мной, Макс складывает руки на груди и смотрит вниз, на мост.
— Да. Я продолжаю пытаться вернуть его, а он убегает все дальше. Но он — моя семья, поэтому я не сдамся. Кровь гуще воды, понимаешь?
Я прикусываю губу, когда его заявление просачивается в меня, как смола.
— Забавно, но эта фраза должна бы означать прямо противоположное тому, что мы говорим в наши дни.
Макс хмурится и смотрит на меня.
— В смысле?
— В оригинале фраза звучит так: «Кровь завета гуще вод утробы», — говорю я, встречая его взгляд. — Вопреки распространенному мнению, в ней говорится, что отношения, которые мы выбираем, могут быть крепче наших семейных уз. Она подчеркивает ценность связей, сформированных по собственному выбору, а не тех, в которых мы родились.
