— Это интересно.
— Да. Всякий раз, когда мне хочется возненавидеть Джону, я стараюсь напомнить себе об этом. Он моя кровь, но он больше не моя семья. Он потерял этот титул, когда нажал на курок. — Я пожимаю плечами, осматривая свои ногти. — На самом деле это не работает. Я все еще люблю его, так что это только заставляет меня ненавидеть себя.
Человеческий разум — безрассудный зверь. Он цепляется за воспоминания и связи, сколько бы логика ни говорила об обратном. Пытаться отделить любовь от обиды, особенно на семью — все равно что пытаться распутать спутанные нити. Одно всегда следует за другим.
— Ты замерзла.
Мои ноги дрожат, а зубы стучат.
— На улице холодно.
— В Мичигане холоднее, — говорит он.
Я не могу не улыбнуться, глядя на него. Память Макса Мэннинга — это стальной капкан.
— Я бы предпочла, чтобы там было холодно.
— Почему? — Его лицо вытягивается, когда он поворачивается, чтобы полностью взглянуть на меня, его брови сдвинуты.
— Это далеко отсюда.
Во всяком случае, я продолжаю убеждать себя в этом. За много миль от этих высасывающих душу воспоминаний, этого осуждающего городка и тюрьмы строгого режима, которая находится всего в трех часах езды — места, куда меня необъяснимо тянет. Подальше от моей матери, которая вложила все силы и сбережения в своего сына-убийцу, а дочь оставила на произвол судьбы.
Но когда я снова разворачиваюсь, чтобы посмотреть на открытое небо, я чувствую, как чья-то рука сжимает мой бицепс и тянет меня назад.
Макс тихо шепчет:
— Но это далеко от меня.
Сердце замирает от укола грусти, и наши взгляды встречаются под лунным светом.
— Макс…
Он опускает руку и достает из кармана мобильный телефон, затем начинает листать. Мгновением позже начинает играть песня.
Я стискиваю зубы, чтобы сдержать эмоции.
— Как она называется?
— «Атомы к атомам» группы «Айз он зе Шор», — говорит он мне, кладя телефон на перила моста. — Хочешь потанцевать?
— Да.
Ответ дается очень легко.
Следующим летом я планирую навсегда покинуть Теннесси и приступить к осуществлению своей мечты о конной ферме. Я накоплю денег на недорогую машину, или, может быть, Шеви подберет мне что-нибудь дешевое, но надежное. Черт, да я буду путешествовать автостопом, если понадобится.
Но если бы Макс попросил меня остаться…
Я не могу не задаться вопросом, будет ли мой ответ таким же легким.
Привет, Солнышко.
Останься.
Именно так он сказал, когда вытащил меня из озера, и эти слова до сих пор проносятся у меня в голове. И я оказываюсь в его объятиях прежде, чем успеваю подумать о них слишком долго. Макс притягивает меня к себе, заглушая холод в моих костях. Он обхватывает меня двумя сильными руками и упирается подбородком в мою макушку. Я прижимаюсь лицом к его груди, и мы начинаем раскачиваться в такт музыке, а видения заснеженного Мичигана тают, превращаясь в картины будущего, похожего на это. Танцы на мостах до скончания веков. Интересно, видит ли он это? Хочет ли этого?
Интересно, хочу ли я этого?
Я поднимаю голову и смотрю на него, опускаю руки ниже, останавливаясь на его бедрах.
— Если бы деньги, время и расстояние не имели значения, и ты мог бы делать все, что угодно… что бы ты сделал прямо сейчас? — спрашиваю я. Я хочу знать его мечты. Был бы он здесь, со мной? Или где-то далеко отсюда, в погоне за другой жизнью? Взбирался бы на гору, нырял в волнующееся море или писал рассказы в уединенной хижине в лесу?
Возможно, Макс хочет увидеть мир. Или хочет изменить его.
— Что угодно? — шепчет он в ответ.
— Да. Все, что угодно.
— Я бы поцеловал тебя, Элла.
Сердце замирает в груди. Как будто светофор переключился с зеленого на красный, позабыв про желтый. Я отступаю назад, с трудом переводя дыхание.
— Что?
— Я бы тебя поцеловал.
— Я тебя услышала.
Парень улыбается и наклоняет голову, поднимая на меня только глаза, а руки опускает по бокам.
— Хочешь, чтобы я лучше объяснил?
Я делаю еще один шаг назад, потом еще. Меня охватывает ужас, хотя я и знала, что это произойдет. Именно так все и начинается. Так все началось у Джоны и Эрин.
Дружба.
Держание за руки.
Поцелуй.
Любовь.
Все умирают кровавой смертью.
Конец.
Паника и ужас сливаются воедино, когда я качаю головой туда-сюда и тяжело сглатываю.
— Я уже говорила тебе… Мне не нужна романтика. Мне это не нужно.
— Но ты хочешь потерять со мной девственность.
Я снова сглатываю. Сильнее. Пытаюсь проглотить то вчерашнее признание в моей спальне и вырвать его из его сознания. Из вселенной. Это было глупо с моей стороны, пусть и честно, и теперь Макс никогда не позволит мне забыть об этом.
— Я не это имела в виду. Это не было бы связано ни с близостью, ни, не дай Бог, с любовью. Это было бы просто…
— Перепих? — Он нахмурился. — На тебя это не похоже.
— Опыт. Опыт с кем-то, кому я доверяю.
— Поцелуи — это тоже опыт. Тебя когда-нибудь целовали раньше?
Я закрываю глаза и продолжаю качать головой, не обращая внимания на то, как внизу живота разливается жар, когда я представляю губы Макса на своих.
— Поцелуи — это другое. Это нечто большее.
Он делает шаг ближе ко мне.
— Твоя логика ошибочна, Солнышко. Если думаешь, что со мной ты можешь заниматься только бессмысленным сексом, ради опыта и не чувствовать большего, я готов разоблачить этот блеф.
Чувства расцветают фейерверком, и я сжимаю бедра вместе.
— Намекаешь, что хочешь большего?
— То, что я хочу, не имеет значения. Это было бы больше. Просто факт.
— Потому что ты такой виртуоз в постели, — говорю я, выдавливая смешок. — У меня не будет другого выбора, кроме как безумно влюбиться в тебя?
Моя попытка пошутить провалилась. В глазах Макса нет и намека на юмор.
Он медленно делает шаг вперед, буравя меня взглядом. И когда мы оказываемся лицом к лицу на этом старом мосту под звездами, Макс поднимает руку и проводит костяшками пальцев по моей челюсти.
— Я не знаю.
Его слова заглушаются ощущением его кожи на моем подбородке. Шершавым большим пальцем парень проводит по моей нижней губе, и я тихо ахаю, закрывая глаза. Его запах проникает в меня, чистый и непорочный. Его прикосновения затуманивают мой разум. Мои ноги дрожат, сердце колотится, и после нескольких ошеломленных секунд его слова наконец-то доходят до сознания.
— Чего ты не знаешь? — выдыхаю я.
— Каков я в постели.
Я медленно открываю глаза.
— Уверена, ты прекрасно осведомлен.
Все, что он предлагает, это жесткое покачивание головой.
Между моими бровями появляется морщинка, когда начинаю понимать, о чем идет речь, и я бормочу:
— Что ты хочешь сказать?
Макс прерывисто выдыхает и наклоняется ближе, его губы касаются моего уха, отчего по спине пробегают мурашки. Затем он тихо признается:
— Я тоже девственник, Элла.
Мир останавливается.
Мой мир замирает.
Я ни разу не задумывалась о том, что Макс Мэннинг в восемнадцать лет может быть девственником, с таким лицом, как у него, с таким сердцем, как у него, с молчаливой силой, способной взять мою мрачную, отвратительную позицию в отношении романтики, раздробить ее на мелкие кусочки и развеять по ветру.
Макс — девственник.
Отстранившись, он смотрит на мои ошеломленные, приоткрытые губы. Ладонью обхватывает мою челюсть, а пальцами скользит по моим распущенным кудрям.
— Я тоже этого не хотел, — признается он, тяжело сглатывая, глаза все еще прикованы к моему рту. — В моей жизни не было места ни девушкам, ни отношениям. У меня слишком много багажа, слишком много обязанностей, слишком много ничего хорошего. — Другой рукой тянется к моей дрожащей ладони и прижимает ее к своей груди. Он держит ее так, и биение его сердца вибрирует в кончиках моих пальцев. — Но для тебя есть место, Элла, — говорит он. — У меня всегда есть все места для тебя, если это то место, где ты хочешь быть.
