— Может, прикончить, и все тут?
— Нет, его надо еще допросить. Отвезем-ка его в госпиталь.
Следующие два месяца Фернандо провел в военном госпитале в Сан-Паулу. В первый же вечер к нему в палату пришли агенты армейской разведки. Военный врач пытался было протестовать, ссылаясь на то, что раненый еще слишком слаб для допросов, но слушать его не стали и тут же приступили к допросу. Агенты не знали ни его имени, ни фамилии. Им было лишь известно, что лежавший на больничной койке человек жил вместе с теми, кто был причастен к движению сопротивления. Допрос ничего не дал, так как Фернандо был настолько слаб, что не мог говорить.
Неудача, однако, не остановила агентов, и они приходили снова и снова, когда заблагорассудится. Иногда в ходе допроса они направляли на него пистолет, угрожая пристрелить, если он будет по-прежнему молчать.
Фернандо постоянно делали какие-то уколы, от которых у него кружилась голова. В носоглотку ему вставили трубку, по которой подавалась питательная жидкость. Трубка мешала не только ему, но и капитану Омеро, производившему допрос. Один ее вид вызывал у него приступ тошноты, «Когда ты говоришь, — сетовал он, — эта проклятая трубка наполняется кровью. Может, я и изверг. Но ведь не врач же я. Меня просто тошнит от этого».
Когда, по мнению полицейских, Фернандо достаточно окреп, его перевезли в тюрьму ОБАН в Сан-Паулу. Тюремщикам не терпелось приступить к пыткам, поэтому они тут же стали мучить его электрическим током. Истязание продолжалось целый день. Наутро у Фернандо пошла кровь из мочеиспускательного канала, и его пришлось снова отправить в госпиталь. К тому времени он уже потерял около 15 килограммов веса, хотя и до ареста был очень худым.
Через некоторое время он вновь оказался в руках полиции. Теперь полицейские уже знали его имя, поэтому стали подвергать более интенсивным допросам. Они надеялись, что он поможет им выявить и арестовать других участников похищения. Фернандо узнал, что полиция обнаружила магнитофонные записи их бесед с американским послом. Открытое осуждение Элбриком военного режима, конечно, привело полицейских в ярость, но им все же пришлось уничтожить пленки, так как они опасались, что высказывания посла могут нанести вред военной хунте.
В промежутках между пытками электрическим током и избиением тюремщики развлекались, обмениваясь грубыми шутками. Те, у кого кожа была посветлее, подтрунивали над темнокожими. «С твоей рожей и в таком дранье лучше не показываться на улице. Это все равно что написать на лбу: „Шпик“. На секретной службе тебе не бывать никогда». Они также любили подшучивать над ооновской Декларацией прав человека. «Ну, пора еще раз применить декларацию», — говорили они, привязывая свою жертву к «насесту для попугая» и в очередной раз прикрепляя оголенные провода к его телу.
Фернандо было трудно свыкнуться с мыслью, что пытавшие его люди — не какие-то монстры, а самые обыкновенные бразильцы. У многих были длинные волосы (по моде). По вечерам они, наверное, ходили в те же бары и рестораны, куда нередко захаживал и он. Кое-кто даже приходил к нему в камеру, чтобы поделиться последней ссорой с любовницей. Но всех их объединяло одно — их научили ненавидеть таких, как он. «Ублюдок! Недоносок!» — набрасывался на него тюремщик с перекошенным от ненависти лицом. Вдруг кто-то кричал: «Доктор Пауло! К телефону!» Человек проходил в другой конец камеры, брал трубку, и его лицо тут же преображалось. Он улыбался, поправлял прическу и начинал что-то ворковать.
Не мог убедить себя Фернандо и в том, что люди, прикреплявшие провода к его половому органу, были извращенцами. Судя по всему, к такого рода пыткам те прибегали лишь потому, что они были наиболее эффективными.
Со временем Фернандо понял принцип, по которому строилась иерархическая лестница в системе ОБАИ. Самые бедные (и часто самые смелые) производили аресты. Те же, кто пытал, были, как правило, из «среднего класса». Некоторые из них даже считали себя культуриыми и образованными людьми. Как-то Омеро (тот самый брезгливый капитан) вошел в камеру с газетой. Он был очень возбужден и явно хотел о чем-то поговорить с Фернандо. Капитан, видимо, считал, что если он собственноручно пытает какого-то заключенного, то между ними должны непременно установиться доверительные отношения.
— Хочешь почитать? — спросил Омеро, протягивая газету.
— Хочу, — ответил Фернандо и с недоверием и опаской взял ее (читать газеты категорически запрещалось).
— Ничего нового и важного там нет, — сказал капитал извиняющимся тоном. — Мне просто все уже до чертиков надоело. С этими извергами и поговорить-то не о чем. Господи! — воскликнул он, прислонившись к железной решетке. — Скорей бы заканчивалась неделя. Так хочется в Сантос!
Иногда офицеры среднего звена (это они пытали заключенных) хвастались Фернандо тем, что проходили обучение в Соединенных Штатах. Один армейский офицер однажды вспоминал в присутствии Фернандо, как они устроили облаву на группу повстанцев где-то в сельской местности. Особое возмущение вызывали у него тогда те офицеры, которые громко топали, когда их группа пыталась незаметно подкрасться к партизанам по полю. «Я сразу понял, — сказал он, — что в Штатах они не обучались».
Тюремщики нашли способ по-своему уважать своих североамериканских патронов. Они открывали консервную банку с сардинами, ставили обе половинки на пол и заставляли заключенного встать босыми ногами на острые кромки. Затем ему давали в руки что-нибудь тяжелое и приказывали поднять вверх. Заключенный должен был стоять в такой позе до тех пор, пока не свалится на пол. Этот вид пыток назывался у тюремщиков «статуей свободы».
В большинстве случаев офицеры, прошедшие курс обучения в американском военном училище или полицейской школе, были аналитиками или специалистами разведслужбы и в камере пыток старались не показываться. Этих людей Фернандо боялся больше всего. Они тщательно изучали протоколы допросов и выуживали противоречия либо в его собственных показаниях, либо в показаниях его товарищей из группы «МР-8». Тем, кто непосредственно пытал заключенных, выдавались листки с вопросами-ловушками, в которых указывалось, какую именно информацию следовало извлечь за один день пыток.
Заключенным иногда удавалось переговорить друг с другом. Некоторые из них утверждали, что видели американскую маркировку на полевых телефонах и генераторах, применявшихся для пыток электрическим током. Все заключенные сходились во мнении, что бразильская полиция стала работать более эффективно и этим она была обязана специальной подготовке в США. До того как американские советники помогли ей централизовать всю имеющуюся информацию, проходили дни, прежде чем выяснялось, является ли арестованный одним из руководителей повстанческого движения. Теперь же на это уходили считанные часы.
Заключенные часто обсуждали вопрос о возмездии. Кое-кто, сознавая всю свою беспомощность, находил удовлетворение в описании пыток, которым они сами будут подвергать своих мучителей после революции, когда электрические генераторы окажутся уже в их руках.
Узники тюрьмы на острове Цветов старались убедить Жан-Марка в том, что, как бы негативно они сами ни относились к ним, пытки, видимо, придется применять и тогда, когда власть в стране перейдет к ним (правда, это будет делаться лишь в исключительных случаях).
— Возможно, я и идеалист, — отвечал на это Жан-Марк, — но все же хочу сказать: стоит сделать одно исключение — и правило тут же забывается. К тому же, если говорить откровенно, пытки — это оружие, которое всегда оборачивается против тех, кто им же и пользуется.
— Бразильское правительство, — возражали другие, — сумело в течение нескольких лет скрывать от общественности масштабы и жестокость своих пыток. Мы тоже сумеем держать это в секрете.
— Всякая секретность, — ответил на это Жан-Марк, — пагубна.
В тюрьме ДОПС в Рио один следователь согласился с теми повстанцами, которые пытались убедить Жан-Марка, будто пытки представляют собой нейтральное оружие, полезное для обеих сторон. Звали этого офицера Массини. «Я занимаюсь этим, — сказал тот одному заключенному, который и передал их разговор Фернандо, — потому что это моя профессия. Если победит революция, я к вашим услугам. Буду пытать, кого скажете».
Поскольку у большинства повстанцев политические убеждения вполне уживались с набожностью, они считали, что никогда не смогут проделать над другими то, что проделывали над ними. Один морской капитан, пытавший Фернандо, усмотрел в этом принципиальную разницу в характерах. «Я могу пытать других, — дразнил он Фернандо, — а ты нет. Если социалисты и придут когда-нибудь к власти, я буду спокоен, потому что ты трус и не посмеешь меня пытать».
Продержав Фернандо два месяца в тюрьме в Сан-Паулу, его отправили в Рио, а оттуда на катере на остров Цветов. Он так и не оправился от раны, полученной при задержании. Последующие же пытки привели к тому, что ему стало трудно мочиться. Он был слишком слаб, чтобы протестовать, поэтому, лежа на нарах, с благодарностью смотрел на своих товарищей по камере, которые, рискуя быть избитыми, стучали по решетке и кричали: «Сделайте же что-нибудь! Ведь человек умирает!»
