Пот градом бежал по лбу Маркуса, по его шее, по тонким, болезненного вида рукам. Он рубил землю так, как будто это был массивный дуб, и продвигался в своей работе так медленно, словно маленький мальчик с игрушечным совком.
— Если ты разрешишь мне сменить тебя, Маркус, мы сможем сделать могилу достаточно глубокой…
— Она уже достаточно глубокая, — сказал он, отбрасывая мотыгу.
Шарлотта смотрела на него широко открытыми глазами.
— Да ты в своем уме? — закричала она. — Ты не выкопал и двух дюймов!
— Это бессмысленно, ты же знаешь, — сказал он, вытирая руки о штаны.
Он даже не успел как следует испачкать их, но уже считал дело сделанным.
— Знаешь, чего больше всего боялась Люсинда, отправляясь в это путешествие? — спросила у зятя Шарлотта.
— Нет, но я уверен, ты мне расскажешь, — сказал Маркус, собираясь уходить.
— Она боялась больше всего на свете, что, если она умрет, волки откопают и растерзают ее тело. Я хочу, чтобы могила была достаточно глубокой, чтобы быть уверенной, что этого не случится…
— Тогда ты дура! — огрызнулся он. — Завтра утром мы трогаемся.
— Тогда я сделаю это сама, а потом догоню обоз. Я ее не оставлю…
— Она умерла! — резко сказал Маркус и сплюнул на землю возле того места, где лежало тело Люсинды, завернутое в одеяло, которое Шарлотта сшила ей на ее десятилетие. — Этого уже не изменишь, — проворчал он и ушел.
Шарлотта знала, что ему больно, что смерть Люсинды доставляет ему страдание, даже если он демонстрирует это таким странным образом. Ему нужно заботиться о том, чтобы вырастить Джейкоба без матери, и, может быть, он еще не вполне осознал реальность смерти Люсинды.
Когда Шарлотта услыхала, что он уходит, слезы покатились по ее щекам. Она будет продолжать копать, сказала она себе, поднимая мотыгу и вбивая ее в землю, словно в мире оставалась всего одна вещь, в которой она была уверена: что кости Люсинды никогда не будут выкопаны и ее тело действительно будет почивать в мире.
Только Господь знал, какие горькие мысли теснились у нее в голове! Как много она хотела сделать, и не сделала, а теперь ей оставалось только сожалеть об этом! Как ей хотелось рассказать Люсинде о Люке, рассказать ей все! Но почему-то каждый раз она находила какую-то причину, чтобы отложить это «на потом». Теперь Шарлотта понимала, что она просто боялась рассказать Люси о том, как сильно она влюбилась в Люка, потому что тогда это чувство станет реальным. Глубоко в душе она продолжала верить в то, что если об этом знает только она сама, она не сможет оказаться настолько глупой, чтобы действительно влюбиться.
А теперь было уже слишком поздно. Она больше никогда не сможет погладить худые плечи сестры, никогда они не будут вспоминать, как вместе с мамой шили, или кормили телят, или старались спрятать от папы новорожденных котят, или как обнимали друг друга после порки.
— О, Люси, — вслух сказала Шарлотта, — я буду так по тебе скучать!
А еще Шарлотте предстояло подумать о маленьком Джейкобе, которому Люсинда была необходима больше, чем кому бы то ни было на белом свете. Как долго он будет еще удивляться, куда делась его мама, подумала Шарлотта, прежде чем ее образ окончательно сотрется из его памяти? Когда он будет плакать ночью, удастся ли ей его успокоить?
Внезапно Шарлотта увидела, как рядом промелькнула чья-то тень. А затем кто-то обнял ее за талию.
— Пойдем, — сказал Люк, стараясь увести Шарлотту от могилы.
— Я копаю могилу для моей сестры! — выкрикнула Шарлотта, отшатнувшись от Люка.
— Пойдем со мной, — мягко сказал Люк и взял ее за руку. — Если ты когда-нибудь в будущем захочешь навестить свою сестру, может быть, вместе с Джейкобом, когда он подрастет, тебе понадобится место, которое ты всегда сможешь отыскать.
Люк остановился около группки молоденьких тополей, где рядом лежало три огромных валуна, как будто какой-то великан специально уложил их так. Сначала Шарлотта даже не заметила ямы глубиной три фута, которую уже выкопал Люк.
Она знала, что Люсинда умерла. Она копала ту, первую могилу, сама и больше часа смотрела, как копает Маркус. И все-таки только теперь вид глубокой ямы — зияющей черной дыры — принес ей ощущение реальности смерти Люсинды, которое, как нож, вошло в ее сердце.
И она горько расплакалась на груди у Люка, в первый раз с момента смерти сестры.
— Именно это тебе сейчас и нужно, — прошептал Люк, обнимая ее и мягко покачивая. — Плакать как можно сильнее, Шарлотта. — Прижимая ее к себе, он дышал ей в волосы и вспоминал прошлую ночь, когда он услышал, как она зовет его по имени. Он погладил ее по спине, закрыл глаза и представил, что они вдвоем — единственные люди на всем белом свете.
Он знал, что будет защищать ее всегда. Он помнил ощущение блаженства, которое он испытывал рядом с Пармелией, когда они лежали бок о бок по утрам, и он вдыхал запах ее волос, ласкал ее тело, любил ее. И хотел, чтобы это продолжалось вечно.
Вдруг Люк открыл глаза. Ему нужно было закончить траурный ритуал. А потом продолжать жить жизнью, которую он распланировал до последней мелочи. Заготовка леса и деньги. Никаких привязанностей, никакой семьи.
— Давай-ка продолжим копать, — мягко сказал он, — чтобы мы были уверены, что до нее никто и никогда не доберется, Шарлотта. А потом мы сделаем отметку на камне. Очень скоро другие люди тоже будут хоронить здесь своих родственников, думая о том же, о чем думали мы.
Даже в темноте он заметил, что глаза ее снова наполнились слезами.
— О, Люк, — прошептала она и снова упала в его объятия. Он хотел бы держать ее так всю жизнь! Хотел обнимать ее, вдыхать ее запах, ощущать ее в своих объятиях. И верить, что это может продолжаться бесконечно. А потом он поймал себя на мысли, что не должен был позволять себе так увлекаться женщиной. Никогда, ни за что. Он никогда не полюбит снова, никогда не будет чувствовать того, что он чувствовал по отношению к Пармелии и Джону. Не будет привязанности, не будет брачных уз, не будет чувства вины.
— Давай лучше поработаем, — тихо произнес он, отпуская ее. Он сказал себе, что должен держать дистанцию, как бы Шарлотта его ни искушала.
«Дорогая мама, — писала Шарлотта, и слезы ручьем текли по ее лицу. — Мне ужасно жаль писать тебе об этом, но я должна сообщить тебе плохие новости. Люсинда…»
Глава шестнадцатая
Шарлотта думала, что этой ночью она не уснет. Сколько же будет продолжаться ее бессонница? После смерти сестры она ни одной ночи не спала нормально. Ее мысли снова и снова возвращались к этому ужасному дню.
