– Я позабыл, что являюсь всего лишь игрушкой, ваше величество, – запинаясь, проговорил он.
– Ты собираешься на меня дуться? Смотри же! – прикрикнула деспотиня. – Сейчас я приказываю тебе вести себя как любовник, и притом как очень галантный и очень пылкий любовник. Allons[81] !
Павлов опустился перед монархиней на одно колено и погладил ладонью мерцающий мех, волнами покрывающий божественный бюст.
– Как вы сегодня прекрасны, ваше величество.
– Я приказываю тебе обращаться ко мне на «ты», – перебила его царица.
– Такой красивой как сегодня я тебя еще никогда не видел, жестокая, – с нежностью продолжал Павлов. – Ты, наверно, так очаровательно принарядилась, чтобы окончательно свести меня с ума, а затем еще безжалостнее растоптать меня, точно игрушку.
– Может быть.
Павлов устремил долгий странный взгляд на деспотичную красавицу, которая попыталась отгадать его мысли.
– Ты говоришь, что я бессердечна, – продолжала она, – если я такова, то такой меня сделал только лицемерный и лживый род современных мужчин. Такие как вы не заслуживают ни сердца, ни верности, ни самоотдачи, лишь насмешки и пинка.
– Ты полагаешь?
– Хочешь стать немного лучше других?
– Моя любовь к тебе не имеет границ, – поклялся Павлов, обнимая ее.
– Иди за мной и докажи это, – с фривольным смехом воскликнула Елизавета.
Она поднялась и, увлекая его за собой, пошла впереди в свою спальню, тускло освещенную лишь одной, свисающей с потолка маленькой лампой. На высоком помосте, к которому вели устланные коврами ступени, стояло по-восточному пышное ложе деспотичной сладострастницы. Четыре косматых фавна с лукавыми ухмылками на козлиных мордах несли на своих плечах кровать и вместе с ними четыре красивые, облаченные только в пантеровые шкуры вакханки, крепкие руки которых одновременно, казалось, поддерживали балдахин, в то время как кажущийся парящим в воздухе маленький Амур стягивал наверху его складки. Царица уронила с плеч роскошную домашнюю шубку. В тот же миг Павлов в порыве жаркой страсти подхватил ее на руки и понес вверх по ступеням. Никогда еще не был он таким нежным, таким энергично-неистовым как сегодня, однако прекрасная деспотиня под градом его поцелуев странным образом почему-то все время вспоминала предостерегающие слова верного Разумовского, а когда взглянула на маленького проказливого бога любви наверху, его золотая стрела любви вдруг почудилась ей сверкающим кинжалом, занесенным над нею.
А что, если человек, на груди которого она сейчас покоилась, был убийцей? Эта страшная мысль внезапно пронзила ее с демонической силой, и она задрожала всем телом.
– Что с тобой, любимая? – спросил Павлов.
– Ничего, ничего.
– Странно. Ты трепещешь, тебя что-то пугает? – продолжал удивленный фаворит.
– Меня ничего не пугает, – ответила царица, быстро овладевшая собой, – если у кого здесь и есть причины испытывать страх, так это у тебя.
– У меня? Объясни мне, что ты подразумеваешь, – сказал Павлов.
Елизавета указала наверх и испытующе посмотрела ему в глаза, он покачал головой и улыбнулся, он не понял смысла ее необычного поведения.
– Если ты меня больше не любишь, – прошептал наконец он, – то трепетать, конечно, следовало бы мне.
– Отчего?
– От мысли, что могу потерять тебя, ибо после того, как я обрел твою милость, мне уже невозможно жить без тебя.
– Можешь успокоиться, – проговорила деспотиня и пухлыми руками обняла его за шею, чтобы торопливо поцеловать.
– Стало быть, ты любишь меня?
– Да, но это для тебя, однако, не повод избежать наказания, которое ты заслужил, неаккуратный поклонник.
– Ну, тогда накажи меня.
– Дождаться не можешь? – пошутила царица.
– Быть наказанным твоей рукой доставит больше наслаждения, чем быть услышанным любой другой женщиной, – пробормотал опьяненный любовью Павлов.
– Ты думаешь?
В этот момент кто-то энергично постучал в дверь.
– Что случилось? Кто там? – раздраженно спросила царица.
– Ваше величество, откройте, пожалуйста, сообщение крайней важности, – крикнул из-за дверей хорошо знакомый голос.
Елизавета узнала графиню Шувалову. Она поднялась, привела в порядок волосы и велела своему фавориту подать ей шубку, в которую и облачилась с недовольной медлительностью.
– Подожди меня, – сказала она затем и вышла в будуар.
Павлов услышал, как две женщины чуть слышно о чем-то поговорили, затем графиня удалилась, а царица вернулась обратно к нему.
– Итак, мы остановились на моем наказании, – с бравадой начал он.
Красивая деспотиня взглянула на него и затем разразилась коротким и звонким смехом.
– Какой ты, однако, нетерпеливый. Разве у тебя, Павлов, мало причин бояться моей мести? Что ты скажешь, если я обойдусь с тобой гораздо свирепее, нежели ты ожидаешь?
– Повторяю тебе, что твоя жестокость станет для меня наслаждением, – ответил Павлов, обнимая ее.
– О, такое наслаждение я тебе доставлю! – быстро проговорила Елизавета. – Подойди, подойди ко мне!
Она быстрым движением развязала шелковый шнур, которым была подпоясана ее шубка.
– Что ты собираешься делать? – с любопытным удивлением поинтересовался Павлов.
– Связать тебе руки, – ответила Елизавета.
– С какой целью?
– Чтобы ты не смог сопротивляться, когда я буду доставлять тебе удовольствие, наказывая тебя.
Павлов со смехом протянул ей обе руки.
– Не так, – сказала Елизавета, одновременно заходя к нему сзади и крепко связывая ему руки за спиной.
– Ты еще можешь пошевелиться? – спросила она.
– Так же мало, как человек в руках своего палача, – ответил Павлов.
– Ты в руках твоего палача и находишься, – твердым голосом промолвила царица.
– Ты будешь жестокой?
– Такой жестокой, как ты того заслуживаешь, негодяй, – воскликнула Елизавета, с повелительной строгостью стоявшая перед ним в горностаевой шубке из красного бархата, уже больше не сладострастная возлюбленная, но только величественная судия, безжалостная деспотиня.
– Что это означает? – испуганно пробормотал Павлов.
– Вот видишь, теперь дрожишь ты, – с жестоким сарказмом продолжала царица, – изменник, убийца!
И совершенно так же как поступал в аналогичных случаях с заговорщиками ее великий отец, она стиснутым кулаком с размаху ударила его в лицо и затем за волосы пригнула его к земле, чтобы пнуть ногой.
В это время в покои вошла графиня Шувалова в сопровождении гвардейских гренадеров.
– Признавайся в своей вине, – крикнула царица Павлову, который с искаженным от смертельного страха лицом стоял перед ней на коленях.
– Мне не в чем признаваться, – пробормотал он.
– Ты лжешь, – с ледяным спокойствием обронила красивая деспотиня, – здесь находится твоя обвинительница.
Только теперь Павлов заметил преданную им любовницу, госпожу Грюштайн, которая выступила вперед из группы солдат и смерила его язвительным взглядом.
– Осознай, что у нас есть доказательства и что твое отпирательство тебя не спасет, – продолжала царица, – ты вкупе с другими недовольными составлял против меня заговор и взял на себя задачу убить меня.
– Гнусная клевета ревнивой бабы, – простонал Павлов.
– Ты думаешь? – возразила Елизавета с холодной улыбкой, которая заставила Павлова содрогнуться от ужаса. – Ну, мы в этом еще разберемся. Следует немедленно подвергнуть его пыткам безо всякого снисхождения и пытать до тех пор, пока он не сознается.
– Прояви милосердие! – закричал Павлов.
– Что это тебе пришло в голову, думай во время пыточных мук, что это я налагаю на тебя наказание, и ты получишь исключительнейшее удовольствие, – с насмешкой бросила деспотиня, запахивая порывисто вздымающуюся грудь в роскошный горностаевый мех.
– Помилосердствуй! Прояви сострадание! – жалобно скулил Павлов.
– Уведите его, – приказала Елизавета, – и скажите палачу, чтобы он проявил на этой редкой птице все свое мастерство.
Спустя час царица получила известие, что под пытками Павлов сознался во всем. Она распорядилась, чтобы он предстал не перед обычным судом, а по примеру других заговорщиков был наказан негласно, царственная возлюбленная взялась самолично выступить и его судьей, и его палачом.
12
Добродетельный фаворит
Приговор, который императрица вынесла своему бывшему обожателю, заговорщику Павлову, дословно гласил: «Павлова наказать кнутами безо всякой пощады и в завершение сего выжечь ему клейма на обоих висках; кроме того надлежит вспороть ему нос и вырвать предательский язык. Сей приговор должно привести в исполнение тайно во дворе цитадели, а именно в двенадцать часов дня, поелику я буду присутствовать при экзекуции и не желаю беспокоить себя ранним вставанием. Елизавета».