И – кувырк! – опрокинулся назад, за ограду.
Я знал веселое бесстрашие Хью и Де Акилы, но никогда и нигде не встречал я такой безумной, отчаянной храбрости, как у этого шута.
– А король что сказал? – не вытерпел Дан.
– Генрих уже открыл было рот, как вдруг юный Фулк – он пришел туда вслед за нами – громко засмеялся и, как это бывает с мальчишками, все не мог остановиться. Он упал на колени, чтобы просить прощения у короля, но тут же с хохотом повалился на бок.
«Ноги! – заливался он. – Эти тощие ноги… черная и красная, когда он… ой, не могу… кувырнулся назад!»
И тут будто гроза разразилась: это расхохотался суровый наш государь. Он топал ногами, хватался за бока и трясся так, что дрожала ограда… Гроза пронеслась, и опасность миновала.
Король утер слезы и подал знак Де Акиле начинать новый гон.
Когда показались олени, король, к нашей радости, стрелял, оставаясь в укрытии, и не поскакал вслед за раненым зверем, как Вильям Рыжий. Эти рыцари и бароны совсем распоясались и пускали стрелы куда попало!
Де Акила все время держал меня при себе, и мы с Хью не виделись до самого вечера. У нас с ним была приготовлена маленькая хижина из веток и сучьев, в стороне от королевского лагеря. Я зашел туда умыться перед праздничным ужином и услышал, как Хью ворочается на постели.
«Устал, дружище?» – спросил я у него.
«Немного, – отозвался Хью. – Я целый день загонял саксонских оленей для нормандского короля, и теперь мне тошно. Видно, кровь графа Гудвина не иссякла еще в моих жилах. Погоди, не зажигай огня».
В темноте мне почудились приглушенные рыдания.
– Бедный Хью! – вздохнула Уна. – Неужели он так устал? Правда, Хобден говорит, загонять зверя – тяжелая работа.
– Странная история, – заметил Дан. – Чем дальше, тем она темней и запутанней, прямо как этот лес.
За разговором они и впрямь зашли довольно далеко и как будто немного заблудились в знакомом лесу.
– Темная история, – кивнул сэр Ричард, – но конец у нее не такой уж мрачный.
Итак, мы с Хью привели себя в порядок и отправились в большой шатер, чтобы прислуживать королю во время пира. Все приглашенные уже стояли навытяжку и трубачи приготовились возвестить появление государя, как вдруг долговязый Раэри направился, пританцовывая, прямо к нам и ударил Хью по плечу своей погремушкой.
«Всем потеха, одному не до смеха, – проговорил он вполголоса. – Впрочем, кто черного дня не видал, тому и веселье не в радость. Послушай-ка дурацкого совета, ступай отсюда и составь компанию моему дураку. А коли Генрих тебя хватится, я уж как-нибудь отшучусь. Для архиепископа Ансельма я этого не сделал, а для тебя сделаю».
Хью поднял на него тяжелый взгляд.
«Раэри? – пробормотал он. – Королевский шут? О святые! Какой позор для моего короля!» – и он стиснул руки.
«Ступай, ступай, проветрись в темноте, и да помогут тебе твои саксонские святые за то, что ты был добр к несчастному безумцу».
Раэри вытолкнул Хью из шатра, и тот ушел, шатаясь будто пьяный.
– Но почему? – спросила Уна. – Я ничего не понимаю!
– В самом деле, почему? – улыбнулся ей сэр Ричард. – Поживи с мое, девочка, и ты узнаешь ответы на много всяких «почему»… В тот раз я и сам ничего не понял, но мой долг был оставаться с гостями и прислуживать королю за почетным столом.
Его величество удостоил меня благодарности за добрую охоту, что я помог для него устроить. От Де Акилы он узнал достаточно о моей семье и родовом замке в Нормандии, чтобы милостиво притвориться, будто он встречал там и даже любил моего младшего брата. Короли это умеют: такая у них работа.
Немало выдающихся людей сидело в тот вечер за королевским столом: государь выбирал сотрапезников не по знатности, но по уму. Я позабыл их имена и не запомнил их лиц, ведь я видел их всего один раз. Но Раэри в его черно-алом наряде, мелькавшем, как пламя, среди гостей – Раэри, с раскрасневшимися от вина смуглыми, худыми щеками – долговязого, смеющегося Раэри и его печальное, застывшее лицо, когда он не гримасничал, – этого я не забуду никогда!
После окончания трапезы Де Акила пригласил меня последовать за королем, его епископами и двумя знатными баронами в малый шатер. Для развлечения двора мы наняли музыкантов и жонглеров, но Генрих предпочитал степенную беседу с бывалыми людьми, а Де Акила успел уже рассказать ему о моем плавании с датчанами на край света. Для нас развели огонь из ароматных яблоневых поленьев, за откинутым пологом шатра играла музыка, и блестели при свете факелов рыцарские доспехи и наряды придворных дам.
Раэри лежал на полу за королевским креслом и забрасывал меня вопросами, меткими и быстрыми, как молнии. Я как раз дошел до сражения с демонами – или, как вы их называете, гориллами.[11]
«Но где же тот саксонский рыцарь, что путешествовал с вами? – спросил Генрих. – Он должен подтвердить нам, что все эти чудеса – не выдумка».
«Он занят! – подал голос Раэри. – На него свалилось еще одно чудо».
«Довольно чудес на сегодня, – сказал король. – Раэри, пока я тебя не повесил, ступай приведи саксонского рыцаря».
«Пропади оно все пропадом, – проворчал Раэри. – Ну и жизнь у королевского шута! Ладно, братец, я схожу за ним, а ты присмотри, чтоб твои доморощенные епископы не выпили вино из моего кубка».
И звякнув своими бубенцами, он протиснулся мимо воинов, охранявших вход.
Генрих сам назначал английских епископов, не спросясь у римского папы. Уж не знаю, имел ли он такое право, но никто, кроме Раэри, не решился бы подшутить над этим. Все мы ждали, что скажет король.
«Похоже, Раэри тебе завидует», – обратился он, улыбаясь, к Найджелу, епископу Или. Там был еще один епископ, Вильям Эксе терский (саксонцы прозвали его Вэлвист, всезнайка): он долго смеялся королевской шутке.
«Мой Раэри в душе священник, – продолжал король. – Может, сделать его епископом? Что скажешь, Де Акила?»
«А чем он хуже других? – отвечал сеньор Пэвенси. – Он-то уж не стал бы брать пример с Ансельма».
Этот Ансельм, архиепископ Кентерберийский, отправился жаловаться римскому папе на короля: зачем он сам назначает епископов без его, Ансельмова, разрешения? Я не очень-то разбирался в этих кознях, но Де Акила знал, что говорит. Король расхохотался.
«Бедняга Ансельм хотел как лучше, – сказал он. – Ему бы монахом быть, а не главой Церкви. Я не стану вздорить с Ансельмом, с папой и всей их братией, лишь бы они оставили Англию в покое. Если нам удастся сохранить мир и порядок, пока мой сын не взойдет на престол, к тому времени едва ли кто решится повздорить с Англией!»
«Аминь, – сказал Де Акила. – Но мир и порядок кончаются со смертью короля».
Он был прав. Мир и порядок в стране умирают вместе с королем. Наступает смута, все законы оказываются вне закона и люди творят что хотят, пока не будет избран новый король.
«Я это все переиначу! – вспыхнул Генрих. – Я сделаю так, что пусть даже сам король, и сын его, и внук будут убиты в один день – все равно в стране сохранится порядок! Что такое смерть одного человека, чтоб из-за нее помешался целый народ? Нам необходим Закон».
«Верно», – сказал Вильям Эксетерский: этот на всякое слово короля говорил «верно».
А двое знатных баронов ничего не сказали. Такие речи были им не по нутру. Ведь когда в стране начинается смута, бароны берутся за оружие и умножают свои владения.
Тут послышался голос Раэри, напевавшего непотребную саксонскую песенку про Вильяма Эксетерского:
Вильям-всезнайка, ласковый пес, Посох епископа в пасти унес…
И под общий хохот он ввалился в шатер, одной рукой обнимая за плечи Хью, а другой – старого паломника из Незерфилда.
«Вот тебе твой рыцарь, братец, – заявил он, – а для пущей забавы я прихватил и своего дурака. Ну что, саксонский Самсон, тяжелы ворота Газы?»
Хью вывернулся из-под его руки, бледный как смерть, и пристроился рядом со мной. Старик растерянно заморгал.
Все мы взглянули на короля, но он улыбался.
«Раэри, – сказал он, – чтоб загладить свою нынешнюю провинность, обещал мне показать после ужина кое-что любопытное. Так это и есть твой человек, Раэри?»
«Он самый, – ответил шут. – И я был его господином и покровителем с того самого часа, как подобрал его на Стамфордском мосту, где он сидел возле виселицы и рассказывал коршунам, что он – Гарольд, король английский!»
Тут все замолчали, и Хью, точно женщина, спрятал лицо на моем плече.
«Это правда, – прошептал он мне на ухо, – ужасная правда! Старик доказал мне это дважды: во время гона, когда ты ушел, и сейчас, в нашей хижине. Он и вправду Гарольд, мой король!»
Де Акила выступил вперед. Он пригляделся к старику, обошел вокруг него – и будто сглотнул комок в горле.
«Клянусь святыми мощами!» – пробормотал он.
