Олег насторожился. А я тянул, чтобы самому до конца уяснить, Что собирался сказать. Ибо на этот счет нет критериев: правоту личности мы понимаем каждый по-своему. Не всегда по совести. Подчас пасуя перед фактом нечаянно навязанной чужой воли. И когда действительно нужно бороться за человека против него самого, мы застенчивы и стеснительны до преступления. Все правильно. Все так. И как ученый Олег, безусловно, прав. Нельзя завязывать науке глаза и давать в руки ножницы в надежде дождаться нужной безделушки с веревочки, как в известном аттракционе “Подойди и отрежь!”. Бессмысленно заталкивать науку в рамки сиюминутной необходимости, заданности. Побочные результаты часто важнее искомых. И все-таки самое страшное — холодное любопытство и азарт, когда человек с равнодушным сердцем режет и шьет живое по принципу “что получится?”. Этакая современная биоалхимия на уровне просвещенного ведовства! Впрочем, слова, которые я для него приготовил, остались во мне: он их все равно не поймет, да и не надо. Я должен был оказать Олегу иную помощь: я должен впустить обыкновенное человеческое счастье в его тщательно отделанный грот. Счастье — даже ценой разбросанных по комнатам игрушек, сверзившейся с буфета корейской вазы и стыдливо торчащих с батареи детских штаников!
— Я пойму, Олег, — сказал я, — и даже прощу, если ты построил свою трехголовую образину в честь сказки. Сознайся, тебе хотелось, чтоб у моей Алены и у других детишек резвился в клетке ручной дракончик, а? Совсем крохотный и безобидный Змей Горыныч, а? Ну скажи, что ты вспомнил о чуде?
— Фу, какая пошлость! — рассердился Олег. — Мы все помешались на чуде, от жажды чуда, в угоду чуду! Ты мне смешон, идеалист несчастный!
Вдруг в лобовое зеркало при мерцающем свете приборной панели я заметил какое-то движение на заднем сиденье. Сова лежала на спине с безжизненно разбросанными крыльями и полусогнуто приподнятой вверх когтистой лапой. И вот в тот момент, когда она подтянула одно крыло и стала опускать лапу, на сиденье, повторяя общий контур ее позы, оказалась девочка лет двенадцати в ладном ситцевом сарафанчике, в блестящих туфельках и странной формы мотоциклетных очках. Она вместо совы лежала теперь на спине, разбросавшись, неудобно подогнув тонкую девчоночью ногу. Проследив мой взгляд, девочка выпрямилась, быстро прикрыла рукой исцарапанную коленку, обтянула сарафан. В какой-то момент я успел уловить, как сова, бледнея, еще просвечивала сквозь не сразу сгустившееся человеческое тело: обе фигурки целый миг существовали вместе, будто на испорченной фотографии с дважды зафиксированным изображением, пока пернатая не исчезла вовсе.
Я резко нажал тормоз, ударился грудью о руль, но зеркало бесстрастно отразило все то же: в машине сидела незнакомая девочка.
— Сколько времени? — деловито спросила она.
Я автоматически взглянул не часы, успел перехватить отчаянное изумление в глазах Олега и даже мысленно поправил: “Надо говорить, который час?” — прежде чем ответил:
— Четверть второго.
— Ух ты! Старая Стешиха убьет меня за опоздание!
Она отперла дверцу, вышла, посмотрела на звезды, сделала шаг к обочине.
— Постой, какая Стешиха? Куда ты? — закричал я, выскакивая следом.
— Некогда мне. Потом. Я тут близко! — возразила девочка.
— Ничего не понимаю. Да кто же ты в конце концов?
Она вернулась немного:
— Не время объяснять, успеется. Ты в следующий раз убирай свет. Очень больно.
Она подпрыгнула, раскинула руки, сжалась и, мгновенно уменьшившись, взлетела в ночное небо совой. Это было чудо полета. Она парила по кругу на недвижных крыльях, в легчайшей кольчужке удивительного оперения, беззвучно и точно вписанная в ночь подобно Духу Воздуха.
— Не бойся, я приду! — донеслось из темноты.
Сзади бабахнул выстрел.
Я обернулся, прыгнул и успел пригнуть ружье к земле до того, как прогремел новый выстрел. В ногу мне что-то ударило, но боли я сгоряча не почувствовал.
— Ты… — Я запнулся. Даже спасительная во всех случаях брань не шла в голову.
— Идиот! Не догадался придержать дверцу! — прорычал Олег. — Может, единственный в жизни шанс…
Я все еще тянул на себя горячие дымящиеся стволы, а сам прислушивался. Нигде не было ни шороха, ни падения, ни стона ни крика А полет у сов совсем беззвучный…
Олег швырнул ружье на заднее сиденье и ждал, поставив ногу на ступеньку и налегая подбородком снаружи на открытую дверцу пока я возился со стартером. Машина не хотела заводиться, видно подсели аккумуляторы. Я сплюнул и, хромая, побрел крутить ручку
— Давай я, — с готовностью предложил Олег.
На мое счастье, мотор завелся.
— В крыло ей целил, — беспокойно пояснил Олег, когда машина тронулась.
— В руку, — машинально поправил я, притормаживая у павильона автобусной остановки. Кто-то разбил здесь лампочку, но с помощью спички в расписании можно было разобраться.
— Ты зачем остановился? — спросил Олег.
Я молчал, сложив руки на баранке. Прошла минута, другая. На степь накатывала предутренняя сырость, заставившая меня поежиться. Где-то вверху рокотал рейсовый самолет Ташкент–Дели.
Олег понял. Открыл дверцу машины и вышел.
— Ружье возьми, — напомнил я.
Но он уходил к павильону и не оглянулся.
ЭРНЕСТ МАРИНИН
Узник[6]
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
В грохоте и реве рвущейся атмосферы, заслоняя звездное небо взмывшим горизонтом, планета с маху обрушилась на корабль и помчалась дальше по орбите, унося на себе смятую жестянку с полураздавленным человеком в кабине.
Это была всего лишь неудачная посадка, но именно так воспринял Олег момент столкновения. Он был один в корабле, возвращавшемся на Землю. Остальные восемь звездолетов экспедиции еще работали в системе Регула. И сотня с лишним космонавтов. А его отправили на Землю за трусость. Не в наказание, нет, просто трус в экспедиции — слишком большая потенциальная опасность. И командор Янсен был прав, когда утвердил решение экипажа действительно, лучше потерять корабль, чем рисковать всей эскадрой. Лучше подвергнуть опасности одного человека, чем сотню. Ошибка Янсена была в другом: Олег не был трусом. Вернее, он не был просто трусом. Ему была свойственна осторожность, он предпочитал обойти опасность, а не преодолеть ее. Такое предпочтение еще не трусость. Когда другого выхода не оставалось, у него находились и смелость, и мужество. Олега подавляло не в меру богатое воображение. Оно было его главным талантом, источником идей и решений Благодаря этому дару он и попал в состав Звездной. Но после посадки, в условиях реальных опасностей и риска оно обернулось другой стороной, превратилось в источник страхов и подозрений, непрерывно отыскивало все новые и новые опасности, в том числе и совершенно невероятные. А Олег по склонности характера старался этих опасностей избежать. Со стороны все выглядело элементарной трусостью, времени — да и желания — на глубокие психологические изыскания не хватало, и его отправили на Землю. Дали корабль, рассчитали маршрут — все шесть нуль-переходов до Земли, но в космосе можно рассчитать не все.. “Дельта” вышла из второго броска слишком близко к планете. Будь это первый бросок, Олег сразу ушел бы в подпространство, но после второго нужно было хорошо пройтись заборником по обычному пространству, чтобы возобновить запас вакуума, расщепление частиц которого давало энергию для нуль-переходов. Авария была действительно тяжелой, но воображение Олега превратило ее в непрекращающийся кошмарный катаклизм.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
