- У вас в столе литератор есть!
- Кто это такой?
- А вот! - и указал на меня.
- О чем? - спросил меня Клюквин.
- Это простой рассказ. - Клюквин также удостоверился, что есть моя фамилия, и, сказав: надо прочесть,- доложил об этом столоначальнику, ткнув в мою фамилию, напечатанную под статьей, как он тычет на статьи закона, показывая их Черемухину. Столоначальник только промычал; а!! - и отбросил газету в сторону. Он не любил "Насекомую".
Мне показалось обидным, что чиновники пренебрегают моим сочинением. Когда я ходил курить, то мне казалось, что все на меня глядели и думали: вот сочинитель! Теперь чиновники нашего отделения заговорили со мной вежливо, спрашивали, не печатал ли я еще где-нибудь статей, а Соловьев и Клюквин напрашивались на поздравку.
Когда Черемухин стал собираться домой, Клюквин доложил ему:
- Ваше превосходительство, у нас литератор есть в отделении.
- Кто такой? - спросил он как будто с испугом и с удивлением.
- Господин Кузьмин. Он в "Насекомой" вот эту статью напечатал, - и он показал ему газету.
- Подпись есть?
- Точно так-с, ваше превосходительство, - и он ткнул пальцем на подпись.
- Скажите ему, что я прочитаю.
В этот день я блаженствовал. Купил я нумер газеты за десять копеек, прочитал и нашел в ней много своих ошибок: мне казалось, что я бы теперь лучше сочинил; много было типографских опечаток, и хорошие места не были напечатаны. Хозяин тоже поздравил меня и попросил вежливо остальные деньги за квартиру, а у меня, несмотря на то, что я питался черным хлебом и чаем, теперь денег было только двадцать одна копейка с грошем. Соколову очень не понравилось, что напечатана моя статья, и он со мной был неразговорчив, а выпив на мой счет косушку вишневки, которая, впрочем, отзывала клопами, он сказал мне, что и он понесет туда свою статью, лучше моей, но какую - этого он не объяснил. На другой день чиновники со мной здоровались, кроме столоначальников; особенно увивались около меня Клюквин, Пьюжкин, Соловьев и Алексеев, - и даже подсмеивались над моим костюмом. Соловьев говорил мне, что он часто бывает у П. и даже переписывал ему одно сочинение; что он друг брата П., который служит в таком-то департаменте, и что у меня нет настоящего литературного слога. "Но,- говорил он мне, - вы выработаетесь; я вам помогу; мы вместе будем читать". Я думал, что меня не заставят переписывать, но заставляли, а начальник отделения своими руками отдал мне черновую бумагу и велел переписать и прочитать с ним. Клюквин объяснил мне: это означает то, что начальник отделения расположен к вам… Случилось так, что я переписал не стараясь, некрасиво. Чиновники постарше подшучивали надо мной и говорили, что Черемухину не понравится моя переписка. Оно так и вышло: когда я подал ее Черемухину, он сказал, как всегда говорил чиновникам: положите, я вас призову, - и немного погодя сказал Клюквину: "Скажите господину Кузьмину, что так не годится переписывать: ведь ее будет господин директор читать". Я переписал снова, старательно. Черемухин попросил меня сесть, я сел и чувствовал неловкость. Черемухин сказал:
- Смотрите в мою черновую, - и стал читать громко. Я думал, что мне смотреть на его черновую незачем, потому что он сам знает, что им сочинено, и стал глядеть на его портфель.
- Что же вы в мою черновую не смотрите? смотрите, пожалуйста!
Он продолжал читать еще громче и медленнее, останавливаясь на каждом слове.
- Вот у вас тут тире не поставлено… это нехорошо,- сказал он обидным голосом. Я покраснел, чиновники глядели на меня и Черемухина.
- Вы, верно, без транспаранта пишете?
- Я и так умею.
- А вот эта строчка косо. Нельзя: ведь господин директор будет читать, - сказал он наставительно.
- Тут вот опять тире. Как же вы, сочиняете еще, а этого не знаете… - И он подписал свою фамилию, важно расчеркнувшись.
Я умильно глядел на его росчерк.
- Вы можете идти на свое место.
Я вздрогнул, покраснел и ушел. Чиновники меня ошикали:
- Что, каково? Вот те и сочинитель!
В этот день был у меня Соловьев, и мы долго толковали с ним о литературе. Он оказался неглупым человеком, но говорил, что знает литературу вдоль и поперек, только не хочет сам сочинять: лень. Он мне поправил другую статью и взял один очерк для прочтения.
На другой день я отдал другую статью в ту же контору "Насекомой", в которую подал и первую.
Итак, я торжествовал. Послал я Лене письмо, в котором подробно описывал свою радость и надежды выйти в люди своими сочинениями. Письмо вышло дельное, и в нем я уже называл Лену милою моею будущею подругою. В этот день чиновники получили жалованье. Половина чиновников получили не все жалованье, потому что на них были долги. В приемной толпились разные кредиторы, и особенно нахальничал чиновник департамента, который подписывается на газеты и журналы и у которого чиновники подписываются на эти умопросвещающие и умоотупляющие вещи. Так как он обыкновенно затрачивает много своего капитала, а чиновники пользуются этими вещами в долг, то он и теребит с них деньги при получении жалованья.
- Деньги пожалуйте!
- Теперь не могу отдать, подождите до следующего.
- Да что же мне все ждать! Отдайте, ради бога. Чиновник-газетчик похож был теперь на жида, просящего свой долг, а чиновники-подписчики на бессовестных должников, старающихся во что бы то ни стало отсрочить уплату платежа или не заплатить деньги.
Другой был пирожник, у которого чиновники брали на книжку целый месяц и даже целый год пироги.
- Ну, подожди! Теперь нет, самому мало, - говорили одни.
- Ради бога! - Он чуть не плакал.
- Ты, каналья, на меня пять пирогов лишних насчитал, - говорили другие, рассчитываясь с пирожником.
- Как это возможно? Ведь я не в первый год торгую у вас.
Были здесь портные, сапожники и другие люди, но чиновники старались как-нибудь улизнуть от них. Одна какая-то госпожа очень плакалась на одного чиновника.
- Да ведь он здесь служил!
- Да. Теперь он в отставке, уже с месяц.
- Он мне назад тому шесть месяцев вексель дал в тридцать рублей!
- А мне расписку во сто рублей. Я ему платье шил вот по ихной рекомендации, - отозвался портной, указывая на госпожу.
- Я была у него назад тому неделю; говорит: вы ничего с меня не возьмете, я, говорит, еще двадцати лет, несовершеннолетний.
- Да, он еще несовершеннолетний, - сказали чиновники.
- Ничего не получите, - сказал один молодой чиновник.
- Как же? он имеет чин, а я не могу с него, не имею права взыскивать деньги! Зачем же ему чин дали, коли он несовершеннолетний? - горячился портной.
Чиновники пожали плечами и ушли.
- Где же справедливость? - сказала госпожа и вышла с портным на площадку, а потом и из департамента.
Мне пришлось получить жалованья только пять рублей с копейками. Всего жалованья мне назначили восемь рублей, и из них около двух рублей вычли за негербовую бумагу, а один рубль в эмеритурную кассу. Об этой кассе, как я слышал от чиновников, чиновники не имели понятия, потому что им не сказали правил; поэтому многим не хотелось платить денег - из двенадцати рублей шесть процентов, но с них вычитали, говоря, что годов через десять они будут получать проценты, а через двадцать пять - пенсию. Спросил я чиновников: а могу я брать взаймы оттуда? - "Нет". - "А если я умру нынче или выйду в отставку через год?" - "Ничего не получите. Ждите, вот правила собираются печатать". - Я сказал экзекутору, что я не желаю платить денег, потому что мне жить не на что.
- Не ваше дело, - сказал он и говорить больше не хотел.
Шайка, состоящая из Клюквина, Пьюжкина, Соловьева и Алексеева, пригласила меня омывать жалованье. Трактир очень приличный. В каждой комнате сидят чиновники, военные, гражданские. Мы вошли в какую-то маленькую комнату, в которой было темно. Служитель зажег газ и любезно приветствовал чиновников. Оказалось, что мои товарищи этот трактир посещают чуть ли не каждый день.
Потребовали графин водки и закуски. После выпивки, по рюмке, они стали рассуждать, чего бы им потребовать или чем пообедать. Потребовали сперва карточку и еще графин водки; перебрали на карточке все кушанья, кушанья дорогие, и потребовали каждый по своему вкусу; я же попросил щей, и мне принесли борщ в тридцать копеек.
- Это, господа, дорого, - сказал я товарищам.
- Погоди, оботрешься. Вот как будешь получать много денег из редакции, лучше нашего заживешь. - Товарищи в компании говорили всем "ты" после стуканий рюмка об рюмку.
Выпивши по четыре рюмки водки, чиновники, и так говорливые, но чем-то измученные, теперь размахнули свою чиновничью натуру; каждый высказывался, как умел, что он решительно никого не боится; каждый высказывал, что его обижают, что он заслуживает хорошего места и много знает; потом следовали попреки друг другу.
- Ну, как тебе не стыдно подличать!
- Чем я подличаю? Ты перед Черемухиным, как лиса, увиваешься. Стыдись!
