повернулся, чтобы посмотреть на меня, и подождал возражений. Когда ничего не последовало, приподнялся на локте и взял потрепанную книгу в мягкой обложке со своего маленького письменного стола рядом с кроватью. Протянул мне ее: старый определитель птиц восточной части США, принадлежавший Али.
– Где ты это взял?
Я вздрогнул от собственного тона. Казалось, я хотел привлечь сына к уголовной ответственности. Он взял ее с книжной полки в моей спальне – где же еще?
– Я могу учиться сам, папа. Назови мне птицу, и я скажу, как она выглядит.
Я пролистал книгу: теперь рядом с видами, которые он знал, стояли крошечные галочки. Один из родителей Робби уже обучал его на дому.
– Я хочу быть орнитологом. В четвертом классе этому не учат.
Справочник казался тяжелым, словно мы находились на Юпитере.
– Школа готовит тебя к гораздо большему, чем просто к работе. – Сын посмотрел на меня, обеспокоенный тем, как неубедительно и устало звучал мой голос. Я сложил пальцы в знак хэштега, которому он меня научил. – Жизненные навыки, Робби. Например, научиться ладить с другими детьми.
– Если бы в школе действительно этому учили, я бы хотел туда ходить. – Он придвинулся и утешительно погладил меня по плечу. – Вот что я думаю, пап. Мне почти десять. Ты хочешь, чтобы я научился всему необходимому для взрослой жизни. Значит, школа должна обеспечить мое выживание в этом мире через десять лет. И… как, по-твоему, он будет выглядеть?
Петля затянулась, я не мог ускользнуть. Наверное, он вызубрил этот довод, пока смотрел ролики с Ингой Алдер.
– Ну правда. Мне надо это знать.
На Земле было два типа людей: те, кто знал толк в математике и разбирался в науках, и те, кто с радостью верил в свою, особую истину. При этом день за днем, в каких бы школах мы ни учились, в глубине души каждый из нас был убежден, что «завтра» будет клоном «сегодня».
– Скажи мне, что ты думаешь, папа. Потому что этому я и должен учиться.
Мне не нужно было ничего говорить вслух. С его недавно приобретенными способностями Робби оставалось лишь посмотреть мне в глаза, переместить и увеличить свою внутреннюю точку, прочитать мои мысли.
– Помнишь, как Папайе становилось все хуже и хуже, и он не пошел к врачу, а потом умер?
– Помню.
– Весь мир ведет себя так же.
Мне не очень-то хотелось вспоминать своего отца. Я также не хотел обсуждать масштаб катастрофы со своим девятилетним ребенком. В доме царила тишина, ночь была спокойная. Я полистал книгу Али с десятками новых галочек.
– Древесница Бахмана.
– Древесница Бахмана, – медленно повторил он, будто на викторине по правописанию. – Самец? Оперение на голове черное, переходящее в серое. Тело зеленое, животик желтый, под хвостом – белый.
Я выбрал неправильную школу. За лето, в одиночку, он узнал больше, чем за год занятий в классе. Он сам обнаружил то, что государственное образование пыталось отрицать: все живое в этом мире чего-то от нас хотело. А время подходило к концу.
– Вид находится на грани полного исчезновения, – заключил Робби. – Возможно, уже вымер.
– Ты победил, – сказал я, словно это изначально было соревнование. – Вот первое домашнее задание: выяснить, как все устроено с этим твоим домашним обучением.
Мы подали заявление о намерениях в Департамент публичного образования. Я составил небольшую учебную программу: чтение, математика, естественные науки, обществознание и здравоохранение. Она была лучше школьной. В тот день, когда мы забрали его оттуда, он бегал по дому, распевая «Когда святые маршируют». Он имитировал все инструменты и знал все слова.
Перемены потребовали времени, пота и многих нянек. Мое расписание было гибким, и он любил приходить со мной в кампус. На крайний случай всегда оставалась библиотека. Однако в том семестре я не блистал на лекциях и семинарах. Моя работа над собственными публикациями застопорилась. Пришлось отменить выступления на конференциях в Бельвью, Монреале и Флоренции.
Я удивился, что нам требовалось всего 875 часов обучения в год. Поскольку Робби теперь хотел учиться чему-то даже по выходным, на уроки уходило менее двух с половиной часов в день. Он без проблем поспевал за государственной учебной программой. С ликованием сдавал экзамены онлайн. Мы путешествовали повсюду, куда чтение, математика, естественные науки, обществознание и здравоохранение позволяли нам путешествовать. Мы учились дома, в машине, за едой и во время долгих прогулок по лесу. Даже забивая друг другу пенальти в парке, учились физике и статистике.
Я соорудил ему транспондер для исследования планет – точнее, выкрасил мой дряхлый планшет эмалевой краской, чтобы выглядело футуристично и круто. Я создал для него специальный профиль, позволяющий пользоваться браузером для младшеклассников, открывающим доступ только к нескольким сайтам, ориентированным на детей, и нескольким обучающим играм. Он не возражал против ограничений. Это был выход на орбиту, пусть и околоземную.
Разрываясь между попытками обучать его по программе, подготовкой лекций для студентов и семинаров по биосигнатурам для магистрантов, бесполезной борьбой с визовым кризисом в связи с аспирантами-азиатами и написанием множества электронных писем коллегам с извинениями за пропущенные дедлайны, я чувствовал себя как НАСА после катастрофы «Челленджера». Страйкер отказался от меня и аннулировал наше исследовательское партнерство. Впервые после переезда в Висконсин мне пришлось подавать годовой отчет о научной деятельности без значимых публикаций.
Робин разбудил меня однажды в субботу, за полчаса до восхода солнца, положив конец первым нескольким часам глубокого сна, которые у меня случились за несколько дней. По крайней мере, он будил меня с радостью, а не в истерике.
– Куда я отправлюсь сегодня, папа? Ну же. Придумай мне новую охоту за сокровищами.
Я покопался в памяти в поисках чего-нибудь, что заняло бы его на достаточно долгий срок, чтобы я мог разобраться с собственными накопившимися делами.
– Нарисуй мне очертания восьми стран Западной Африки. Затем внутри каждого очертания –
