— Нет же! — с досадой возразил Сидоров. — Как ты не поймешь, что над тобой, сильнее чем над кем-нибудь из нас, нависла суровая опасность.
— Почему именно надо мной? — недоумевал Метелин. — А Ружу немцы пощадят? Полякова, Маслова, всем другим нашим подпольщикам разве не угрожает такая же, как и мне, опасность?
— Да, конечно, опасность угрожает им, — согласился Сидоров, — но ты у врагов в фокусе. Они тебя ищут. Из всех подпольщиков ты им в первую очередь нужен. Вчера Максим Максимович нам передал последние новости. Фашисты приняли против тебя новый поход. В газете опубликовали портрет Ивана Бугрова, за выдачу которого обещана огромная сумма.
— Бугрова? — удивился Семен. — Такого портрета в природе не существует.
— Существует, да к тому же, как утверждает Максим Максимович, Бугров сильно похож на Метелина.
— Как же это могло случиться? — поразился Семен.
— Очень просто. Немцы взяли твою старую фотографию, которую Клавдия Лунина выкрала из альбома Трубниковых, потом расспросили, как выглядел Иван Бугров. Вот тебе и готов портрет.
— По такому портрету меня не найдут. Бороду сбрею, другие усы заведу. По паспорту я теперь никто иной, как столяр мебельной фабрики Филиппов Иван Мартынович.
— Положение серьезнее, чем ты себе представляешь, — произнес Сидоров. — Я как ни прикидывал, а пришел к одному выводу: для тебя, товарищ Метелин, Приазовск пока закрыт наглухо.
— Отступить! — воскликнул Метелин. — Никогда!
К столу с шипящим на сковороде картофелем подошел хозяин домика, старый бакенщик.
— Вот и ужин готов, — сказал он. — Угощайтесь.
— Упрямый ты, Сема… Хорошо. Мы к этому разговору еще вернемся. — И перешел на другое: — А почему Максим Максимович не направляет к нам Костю Трубникова?
— Горком комсомола принял решение активизировать диверсии на железной дороге. Начнем, так сказать, «рельсовую войну». Оборудовали мастерскую по изготовлению мин. Теперь Костя — отличный минный мастер, целиком поглощен этим делом.
— А где живет Трубников?
— У одной старушки, там же у него и мастерская. Был у нее единственный сын, да погиб на границе в первые дни войны. Костю она сынком называет.
— С арестованными удалось установить связь?
— Еще нет…
Они долго молчали. За стеной шумел ветер, в окно монотонно стучал дождь.
— Семьей Трубниковых, их судьбой, — проговорил Сидоров, — обеспокоены штаб отряда и обком партии… Большое горе постигло лично тебя, Семен Степанович. Мы теряем друзей, ты — любимого человека…
Семен опустил голову: «А что сейчас с Ириной? Каково-то ей?»
Желая отвлечь Метелина, Владимир Владимирович заговорил о другом:
— С «гостинцем» у нас осечка вышла.
— Что вы сказали? — Семен поднял голову. — Какая такая осечка? Мне сказали: сигара фирменная. Немцы народ точный…
— Мы сразу не разобрались. Наши ребята подорвали очередной фашистский эшелон. В сохранившемся вагоне обнаружили мину. Трофей задумали приспособить для твоей экскурсии. Не получается: мина не держится на плаву — тонет. Немцы готовили ее для диверсий на море, там вода плотнее, а речная ее не держит.
— Что же будем делать?
— Вот, — Сидоров кивнул в сторону бакенщика, — Роман Иванович подсказывает выход. Из пустых канистр порекомендовал устроить понтон. Утром хлопцы доставят канистры. А сейчас давай спать — завтра предстоит хлопотливый день.
— Охота поговорить… Давно не виделись…
Сидоров подошел к Семену, как тогда в горкоме партии, мягко опустил ладонь на плечо:
— Я прямо из обкома, полтораста километров по грязи прошлепал. Важное совещание было.
— Извините, Владимир Владимирович, вам, конечно, отдохнуть надо. Вы ложитесь, а я, скорее всего, не усну…
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ИРИНА
В ночь, когда Метелин находился в доме бакенщика, Ирину повели на допрос. Предвидя, что от такой девушки, как Трубникова, допытаться, где скрывается жених, — пустая трата времени, гауптштурмфюрер передал ее главному вахмистру, тем более, что Василий сломлен, согласился дать показания. Правда, с перепугу при допросе матери потерял сознание, пока нечленораздельно мычит, но скоро заговорит, откроется.
Рейнхельт не ошибся. Ирина спокойно вошла в кабинет.
Когда главный вахмистр предложил ей сесть, она осталась стоять, на предложение закурить отрицательно покачала головой.
— Вот как! А мне думалось, что все комсомолки курят, — издевательски сказал он. — Итак, предварительно познакомившись, приступим к делу.
Из ящика стола он достал книжку Николая Островского «Как закалялась сталь». Перелистав, спросил:
— Читала?
— Училась по ней жить.
— Твоя?
— Забрали при аресте. Зачем спрашивать?
— Вернуть хочу.
Приблизившись, он ударил ее книгой по лицу:
— Получи, получи!
Ирина не отвела лица, так и осталась стоять с поднятой головой. Дряблые, выпуклые щеки главного вахмистра тряслись, как в лихорадке, глаза налились кровью.
— У кого радиоприемник? — спросил он.
— Мне не докладывали.
— Где хранятся мины, оружие?
— Там, где при необходимости удобнее взять.
— Отвечай! — И он сильно рванул ее за косу.
— Отойди, от тебя дурно пахнет, — сквозь зубы сказала девушка.
Схватив за косы, главный вахмистр бросил ее на пол. Ирина, закусив губу, твердила себе: «Не заплачу, все равно не заплачу».
— Отставить! — Из комнаты отдыха показался Рейнхельт.
Главный вахмистр выпил стакан воды, вытирая пот, отступил в угол.
Остановившись перед Ириной, Рейнхельт с подчеркнутым восхищением проговорил:
— На редкость красивое тело. Жаль уродовать. Поднимите!..
Ирину усадили на стул.
Пройдясь по кабинету, гауптштурмфюрер не спеша уселся в кресло. Пустив дым сигары, он устало, как бы незаинтересованно, спросил:
— Скажите, где склады оружия, приемник — и вам дадут денег. Много денег. Поедете в Киев, Берлин, вся Европа ваша. Вы молодая, красивая, на вас залюбуешься. Накупите шикарных платьев. Политику оставьте нам, мужчинам.
В кабинет вошла Клава Лунина, увидела Ирину, затаилась у двери.
— В Киев, Берлин я поеду, когда вас там не будет, — сказала Ирина. — Насчет платьев, денег? Спутали, господин офицер, я не из тех… У вас есть кого награждать и наряжать…
Сарказм Ирины возмутил Клаву. Слова ее приняла на свой счет. Давняя злоба снова вспыхнула: так бы и кинулась, по волоску выщипала бы ненавистные косы соперницы.
Побледнев, она подошла к столу, подала папку:
— Вы просили бумаги на подпись, вот они.
Приняв папку, Рейнхельт успокоил Лунину:
— Не обращайте, Клара, на ее слова внимания. Она скоро станет вежливее.
— Плюю я на нее, — брезгливо проговорила Клава. — Она всегда поперек моей жизни вставала. Слишком идейная! То в пионеры, то в комсомол тянула. И Валя такая же, ни в чем этой не уступит.
— Что еще за Валя?
— Бесценная ее подруга. Вместе заправляли, куда там! Жена комсомольца Михаила Полякова.
— Постой-ка! Инженера Полякова?
Клава утвердительно кивнула головой.
— Того, что я на завод устраивал? Его из комсомола исключили за буйство в ресторане.
— Он в рот спиртного не брал… Праведник.
— Интересно… Так-так. Здесь что-то есть! — вслух рассуждал Рейнхельт. — А где эта Валя?
— На бирже труда работает… Пыль вам в глаза пустили.
— Понятно, откуда ветер дует! Из комсомола, видите ли, исключен за недостойное поведение, — вспоминал офицер. — Лоялен! В цехе у него порядок! Околпачили, значит?
Повернувшись к главному вахмистру, Рейнхельт приказал:
— Арестовать. Немедленно! Тот сейчас же выбежал. Ирина выкрикнула:
— Клава, учти, стены эти имеют уши! В городе узнают, что ты сделала.
Ирина даже о себе забыла, ужаснувшись за Поляковых. Какой провал! Комитет сделал все, чтобы законспирировать Полякова. На улице, где он жил, его называли «немецким прихвостнем». Его группу освободили от диверсионной и агитационной работы. Михаил Поляков занимался подделкой документов, изготовлением мин. Минная мастерская была оборудована недалеко от его квартиры, на Северной улице, в подвале дома престарелой вдовы. Миша хранит набор штампов и печатей для изготовления документов.
У Ирины закружилась голова. Чтобы не упасть со стула, она ухватилась за край стола.
— Ага, сдрейфила! — торжествовала Клава. — Валю пожалела? Или твой женишок Метелин у Поляковых скрывается?
— А это мы скоро узнаем. — Обращаясь к Клавдии, Рейнхельт спросил: — Ну, как прикажешь поступить с этой златокудрой?
— Я ее ненавижу! — истерично взвизгнула Клавдия. И в лицо Ирине: — Видишь, настала моя очередь посмеяться над тобой. Ха-ха-ха…
