— А это мы скоро узнаем. — Обращаясь к Клавдии, Рейнхельт спросил: — Ну, как прикажешь поступить с этой златокудрой?
— Я ее ненавижу! — истерично взвизгнула Клавдия. И в лицо Ирине: — Видишь, настала моя очередь посмеяться над тобой. Ха-ха-ха…
Ирина спокойно ответила:
— Тебе, Клавдия, и сегодня не весело, а придет время — наплачешься.
— Не верь ей, Клара, — усмехнулся Рейнхельт. — А вам, сударыня, — обратился он к Ирине, — мы окажем особую милость. Мои солдаты любят русских девушек. Очень!..
Под утро Ирину втолкнули в камеру, где уже находились Валя Полякова и медицинская сестра. Платье на ней было изорвано, волосы растрепаны. Она упала на пол и, вздрагивая всем телом, беззвучно рыдала.
К ней бросилась Валя. Ирина испуганно отстранилась от нее:
— Не прикасайся… Не прикасайся. Я поганая. Когда была без сознания, он… — и стала биться головой о стенку.
Ее успокаивали, но Ирина долго не унималась. Затем затихла, умоляюще спросила:
— Вы меня любите?
— Любим. Всегда, всегда будем любить.
— Тогда прошу вас, задушите меня. Задушите, я хочу умереть! — И опять забилась в судорогах.
Успокоившись, еле слышно проговорила:
— Сообщите нашим… Клавка Лунина предательница.
Пришли солдаты и увели Валю Полякову.
МОСТ
Позавтракав, Метелин вышел из домика бакенщика: не терпелось взглянуть на незнакомую местность. Стояло серое, неуютное утро. С неба одновременно срывались снежная крупа и дождь. «Успеть бы. Река вот-вот льдом покроется», — подумал он.
Дом находился в лесу, на излучине. Река, казалось, налита жидким свинцом: ни волн, ни течения, становись и переходи на тот берег — тяжелая вода выдержит.
Метелин вернулся в дом. Бакенщик мыл посуду. Владимир Владимирович, склонившись у окна, неумело зашивал порванный рукав фуфайки.
— Река не сегодня-завтра станет, — сказал Метелин.
— Торопиться нам надо, — ответил Сидоров. — Жаль, что нет второго костюма, с тобой бы поплыл.
— Один управлюсь, — заверил Семен.
Со двора донесся звук шагов. Вошли двое мужчин с четырьмя пустыми канистрами, с гранатами за поясом и автоматами на груди. Это были партизаны, которых ожидал Владимир Владимирович.
После обеда партизаны о чем-то поговорили наедине с Владимиром Владимировичем, а затем быстро собрались в обратный путь.
Трое оставшихся в домике спустились к реке. Бакенщик забрался на высокое дерево, осмотрел местность — нет ли чего подозрительного.
Под ветками ивы, нависшими над водой, Метелин разглядел уткнувшуюся в берег торпеду-сигару около, двух метров длиной. И тут же взялся за изучение инструкции.
Часовой механизм взрывателя включится, если удалить чеку из паза в верхней части мины. Затопление ее производится при помощи особой кнопки: нажми ее — и торпеда послушно ляжет на грунт.
Потом попарно связали канистры, подвели под мину и закрепили их. Торпеда приобрела необходимую плавучесть.
Когда вернулись в домик, бакенщик подробно описал Семену фарватер реки, указал, где имеются мели, какие встречаются повороты. Семен мысленно несколько раз проделал путь, который предстояло ему проплыть вместе со взрывным снарядом…
Метелин одевался тщательно. Из принесенного им узла достал шерстяное белье и надел его. Потом натянул свитер, ватные брюки и фуфайку. Только после этого с помощью бакенщика и Владимира Владимировича принялся облачаться в водоплавательный костюм — тот самый, в котором работал Костя Трубников при взрыве дока.
Еще засветло Метелин погрузился в воду. По течению двигаться было легко. Мина-торпеда вела себя послушно. Семен старался держаться середины реки. На поворотах сила течения заметно усиливалась, и его прибивало то к одному, то к другому берегу.
Находясь все время в напряжении, он не замечал времени. Облака скрыли звезды.
На воду стали падать снежные хлопья. Они мельтешили перед глазами, залепляли маску. Приходилось часто окунать в воду голову, чтобы смыть снег.
По прибрежной темной стене леса Семен определил, что подплывает к городскому пляжу. Знакомые места: в студенческие годы здесь купался. Он вспомнил наказ, что тут надо было остерегаться мелей. Семен стал держаться правого берега, где было поглубже.
Неожиданно мина остановилась. Так и есть — напоролся на перекат. Торпеда легла на песок, превратившись в тяжеленную болванку. Отсюда недалеко до городской набережной, если бы не ночь и снегопад, его могли б заметить.
Став на колени, Метелин принялся руками разгребать перекат — прокапывать в песке желоб. Время от времени немцы освещали реку ракетами, дырявили воду автоматными очередями. Тогда Семен ложился на живот рядом с миной и замирал. «Не дай аллах, если пуля угодит в мину: костей не соберешь», — подумал он.
Наконец стащил мину с переката. Он обрадовался, когда на фоне тусклого неба вдруг возникли фермы моста. Они высились над водой, как верблюжьи горбы… Проявляя особую осторожность, Семен перестал двигать ластами. Теперь надо ожидать поезда. Мост перегружен, каждые пять минут через него проходит воинский состав. Его грохот сослужит ему службу.
Течение медленно несло его к среднему быку, Метелин знал, что по мосту расставлены часовые. Если они что-нибудь заподозрят — сразу же откроют огонь, вызовут дозорные катера.
Упираясь руками в мину, Семен изо всех сил тормозил ее ход.
К мосту с грохотом приблизился поезд. Семен поставил торпеду поперек реки, и течение подхватило ее. Металлический корпус слегка стукнулся о деревянную обшивку, которая защищала опору от льдин и дрейфующих мин. Шум проходящего по мосту поезда погасил все звуки.
Выровняв торпеду, Семен вытащил чеку взрывателя, приложил ухо к корпусу: механизм часов равномерно тикал. Открыв клапан, Метелин утопил мину. Корпус ее лег на дно у основания каменной кладки среднего быка.
Все складывалось хорошо. Именно так и было задумано. При взрыве обязательно обрушатся обе фермы моста.
До взрыва — час. За это время надо как можно дальше уйти из опасной зоны. Помогая течению руками и ластами, Семен поплыл к лиманам.
Эхо взрыва догнало его далеко от моста.
ВАСИЛИЙ
Три часа Энно Рейнхельт бился с Василием Трубниковым. Несколько раз порывался отправить его в костоломку, но сдерживал себя: что толку, там этого Трубникова забьют насмерть, только и всего, а нужны сведения — имена, адреса, явки. Нужны, а как их добыть?
Происходит, как на грядке: выдернул морковь, а она голенькая. Все, что ее питало, чем жила, осталось в земле.
Голенькими оказались Трубниковы, их знакомые и сослуживцы, томящиеся сейчас в фашистских подвалах. Рейнхельт вырвал их из народной гущи, а нити, связывающие с подпольем, оборвались, нет никаких сил соединить их узелком, добраться до основы основ.
Чем сильнее Рейнхельт раздражался, тем спокойнее становился Трубников. Перелистывая его показания, гауптштурмфюрер диву давался:
— Ты утверждаешь, что один печатал листовки и распространял по городу. А кто снабжал текстами? — спросил Рейнхельт.
— Сам писал.
— О, ты писатель? Не сказал бы, судя по способностям.
— Если идет от сердца, оно подскажет.
Рейнхельт перевернул несколько страниц из обстоятельных протоколов, составленных помощниками, недоверчиво покачал головой, убежденно проговорил:
— Врешь, Трубников. Ни одному твоему слову не верю. Вот ты показываешь, что один взрывал док. Откуда мину взял?
— Моряки привезли.
— Допустим, я поверил. Каким путем проник в гавань?
— Перелез через мол.
Рейнхельт расхохотался, хотя ему впору было от досады рвать на себе волосы.
— С миной? Не плети, Трубников, чего не знаешь. Диверсанты пробрались в щель между заградительными сетками. Твое участие во взрыве такое же, как и мое. Не наговаривай на себя лишнего. Метелина не выгородишь, а себя погубишь. Что касается родных твоих, то спасешь их в том случае, если скажешь правду, одну только правду.
— Они перед немцами не виноваты.
— Об этом разреши нам судить.
— Диверсии совершены мною.
— Ума не хватит. Вот цена твоим показаниям! — Он разорвал исписанные листы на мелкие клочки, бросил в корзину. — Начнем все сначала. У кого скрывался Метелин до того, как поселился у твоей жены?
— Он мне не докладывал.
— Мины изготовлял Поляков? Кто снабжал его взрывчаткой?
— Спросите у него.
— Листовки от имени горкома печатались тобою?
— Да, мною.
— Кто возглавляет горком?
— Верный ленинец.
— Его фамилия?
— Не знаю. Если бы знал, все равно не сказал.
— И все-таки придется вспомнить. Ты, Трубников, напрашиваешься на крайнюю меру. Неужели тебе не дорога жизнь?
