— Ну, девка!.. Ну, брат… А я-то, дура, пугать выдумала. С виду-то не скажешь! Зато я теперь тебе всю стройку покажу, по-настоящему… Пошли!
— Подождите! — смеясь, отмахивалась журналистка. — А про этих-то героинь я должна написать?
Экскурсия оказалась интересной даже для самого Кирилла. Куда только не водила Лушка журналистку!
Они побывали на полигоне сборного железобетона, слазали в автоклав, где, как в бане, держалась немыслимая жара и клубился рыхлый, обжигающий пар.
Затем Лушка раздобыла две пары резиновых бахил и повела журналистку на укладку бетона. Кирилл храбро лез вслед за ними сквозь переплетения железной арматуры, карабкался по доскам опалубки и почти ничего не понимал из их разговора. Это была беседа специалистов. Впрочем, Кирилл почти не прислушивался, — он только наблюдал за Лушкой.
Какое-то необыкновенное удовольствие, почти гордость были на ее лице. Казалось, Лушке доставляет наслаждение показывать знающему человеку, что она может и что умеет.
А умела она много. Десятки работ были ей известны до тонкостей; с одинаковой уверенностью она брала в руки вибратор, плотницкий топор или стальной мастерок. И этот инструмент, взятый от разных людей, вдруг оказывался ей удивительно впору, словно она давно уже привыкла к нему и знала его особенности…
И, наверное, оттого, что работа доставляла наслаждение Лушке, смотреть на нее было тоже приятно. Журналистка давно забыла о своей нарядной одежде, успела испачкаться, сбить прическу, но не обращала внимания на это и азартно хватала из Лушкиных рук все инструменты, — ей хотелось тоже попробовать…
А Кирилл к концу путешествия совершенно измучился. Он прикидывал, какие объекты остались неосмотренными, и боязливо поглядывал на Лушку, вытираясь платком.
Журналистка заметила его вид, пожалела:
— Может, отдохнем?
— Что вы, что вы! — прошептал Кирилл и тотчас опустился на траву, даже не посмотрев, чистая ли она.
Лушка села рядом, закурила. Молчать было неловко, Кирилл спешно придумывал, о чем бы завести безопасную беседу…
— Вот сколько раз ходил здесь, — проговорил он бодро, — а до сих пор не знаю, что там за флажок висит.
Они сидели возле главного корпуса; прямо перед глазами вставала к небу его недостроенная стена, зашитая волнистыми листами шифера. Под кровлей, на одном таком листе, казавшемся снизу не больше почтовой марки, болталась белая тряпка.
— Это я вывесила, — сказала Лушка.
— Зачем?
— Так, баловство. Была тут прошлой осенью комедия.
— Расскажите, Луша! — попросила журналистка.
— Да чего… Ну, не достроили корпус, одной стены нет. А уже холод, вода на машины льет. Начальство решило стенку шифером обшивать. Прилепили струнные леса, вызвали плотников. А те — шиш! — не лезут.
— Отчего?
— Леса-то какие! Живопырка. Тросы из проволоки, а поперек досочки простелены. Ступишь — и закачается все, зазвенит, как гитара. Вздохнуть боязно… Дождь хлещет, ветер, а надо во-он куда лезть да там шифер приколачивать. Дали страху плотники.
— Тогда ты полезла?
— Ну да. Позвала свою бригаду, зашили стенку. А напоследок у плотницкого бригадира отняла рубаху да и вывесила под крышей. Пускай, говорю, люди на твою капитуляцию глядят! Так и висит рубаха, снять не могут.
Кирилл посмотрел на далекую, еле видную с земли тряпку. Смог бы он сделать то же самое? Он, молодой, сильный? Вряд ли…
Он представил себе Лушку, работающую на страшной высоте, — как подымает она мокрые листы шифера, как переходит по шатким доскам, как кричит, отворачиваясь от ветра и брызг… Что заставило ее выдержать? Почему она смогла?
— Знаете, Луша, — засмеялась журналистка, — право, мне хочется про вас написать. Но я одной вещи пока не пойму… Давайте начистоту, напрямик!
— Давай.
— Сколько вы лет на стройке?
— Двенадцать.
— Ого! И неужели нельзя было на другую работу перейти… ну, чтобы полегче, поспокойней… Я же сама работала, знаю, как это достается! Можно год поработать, два, три… А потом пусть другие! Откровенно говоря, я бы не осталась так долго.
— Ну, вот, — ответила Лушка, гася в ладони окурок. — В этом все и дело.
— Я не понимаю.
— Очень просто. Так всегда бывает, — которые уходят, а которые остаются. Уйти проще; сколько раз меня звали…
— Так в чем же дело?
Лушка аккуратно закапывала окурок в землю, долго заравнивала ямку.
— Вообще-то можно… — сказала она неохотно. — Только кто заместо меня работать будет? За двенадцать-то лет я кой-чему научилась… И могу такое, чего другие не могут. Как же уйдешь, жалко ведь.
— Не знаю… — задумчиво сказала журналистка. — Не знаю…
Она закрыла блокнот и еще раз подняла глаза вверх — на белую тряпочку под крышей. Тряпка дразнилась, как длинный язычок: то скрывалась, то вылезала из-под кровли.
— Не знаю…
А Кириллу отчего-то представилась утренняя живая дорога, полная людей, и он вспомнил свои мысли, вызванные этой дорогой. И он подумал, что если и в правду когда-нибудь исполнятся его мечты, и он — командир целой армии людей и машин — опять встретит среди своих подчиненных Лушку, точно такую же, как сейчас, занимающую свой маленький бригадирский пост, то, вероятно, окажется, что Лушка все равно счастливей и удачливей его. Он это чувствовал, но хотел думать иначе, потому что так было проще и спокойней.
— Ну что ж, — сказала журналистка. — Пусть, Луша, будет так. А написать я все-таки хочу. Пройдемте на ваш объект, я с бригадой познакомлюсь.
Кирилл неожиданно вспомнил об оставленном дома чертеже. Он совсем забыл, что бригада простаивает, что надо искать копию! Вскочив на ноги, он торопливо забормотал:
— Вы идите, а я побегу за чертежом… Совсем забыл!
— А чего так спешно? — удивилась Лушка.
— Понимаешь, крепеж не могу выписать. Не знаю без чертежа, как перегородки крепятся.
— И бегать нечего, — сказала Лушка. — Я уже давно выписала крепеж-то твой.
Чужая гвоздика
В Дом отдыха Павел Петрович попал случайно.
В конце июля ему позвонил старинный приятель по академии, инженер Лисовский, сказал, что у него пропадает путевка, волшебная путевка в бархатный сезон, приобретенная с половинного скидкой. Павел Петрович уже давно отвык от подобных поездок, начал отказываться, но Лисовский наседал, спорить с ним было трудно; Павел Петрович упал духом и купил волшебную путевку.
Едучи к Риге в лакированном вагоне дизеля, среди очень шумных, очень вежливых и очень жизнерадостных курортников, Павел Петрович все время ужасался и ругал себя за глупый поступок. Он предполагал, что в доме отдыха будет вот так же шумно, суетливо, неудобно, окружать его будут вот такие же компанейские, слишком общительные люди, а он окажется среди них какой-то белой вороной, случайно попавшей в чужую стаю.
Однако предположения его обманули. Дом отдыха был небольшим, тихим; он стоял в глубине старого парка, полускрытый листвою кленов и лип. Отдыхали здесь редакторы каких-то издательств, театральные служащие, преподаватели, — люди почтенные и в большинстве своем пожилые. Узнав про это, Павел Петрович немного успокоился.
Поутру он вышел из своей комнаты в парк. Было немного туманное, теплое утро, одно из тех, когда безросными стоят деревья и травы, совсем неподвижен воздух, чуточку пахнущий дымом, а небо окрашено в блеклый сиреневый цвет, неизвестно что предвещающий: то ли хорошую погоду, то ли дурную.
Павел Петрович не спеша обходил парк; позеленевшие кирпичи, которыми была вымощена дорожка, едва слышно похрустывали у него под ногами.
Дорожка свернула вбок, пошла вдоль забора; за ним был чей-то небольшой дачный участок. Павел Петрович увидел кусты смородины с розовыми, словно бы стеклянными кистями ягод, несколько грядок земляники, запущенную клумбу. А у самого забора мелькнуло вдруг что-то слепяще-белое. Павел Петрович даже остановился. Ему показалось, что в углу двора наметен большой сугроб рыхлого, искристого, недавно выпавшего снега.
Это были цветы — заросли белой гвоздики.
Павел Петрович присел, держась за штакетник; тонкий запах долетел до него — какой-то очень свежий, чистый, словно бы холодящий в горле. Цветы были удивительны; никогда он не видел таких. Росли они тесно, им не хватало света, сорная трава заплетала их, и все-таки махровые головки гвоздик были огромными, сияющими, почти нахальными в торжествующей своей красоте…
Павел Петрович представил себе, как хороши были бы эти цветы у него дома, на окне. Гвоздики цветут долго; если умеючи выкопать их из клумбы да перевалить в горшок — до половины зимы будут они разворачивать бутон за бутоном. Хорошо бы увезти с собою несколько штук!
Он обошел весь парк вокруг дома отдыха, надеясь отыскать такие же гвоздики. Но на парковых клумбах и рабатках цвели, неряшливо роняя лепестки, обычные однолетники да неизменные георгины. Здешний садовник, вероятно, не замечал чуда, появившегося на соседнем участке.
