Первого апреля 1960 года я получил ордер на квартиру №27 и в тот же день, опять же, как и при переезде на 8-ю Советскую, мы вместе с моим приятелем Женей Февралевым разгрузили пришедший из Ростова контейнер с мебелью и вещами прямо в мою квартиру. Нонна и Миша приехали через несколько дней. Интересна реакция нашего Миши. Несколько дней, по крайней мере, два дня, он не хотел выходить на улицу. Нет, и все. Все наши квартирные “страдания”, оказывается, не прошли мимо детского сознания. Возможно, он интуитивно почувствовал ту ситуацию с подтверждением факта владения советской квартирой, о которой я говорил выше. “Будет лучше, если я посижу дома за закрытой дверью”, таковы, вероятно, были его мысли.
Апрель. Всю жизнь я любил этот месяц и ждал его прихода. И, думаю, не только потому, что в апреле я родился. Апрель, по моему мнению, самый весенний месяц и на юге, в Ростове, и на севере, в Ленинграде. В марте, хотя уже и появляются признаки пробуждения природы, но еще совсем рядом зима, и обычно хочется, чтобы холода побыстрее прошли, а вместе с ними и сам месяц. Май – это предвестник лета, иногда погода в мае бывает более теплая, чем в июне, во всяком случае, так часто случается в Ленинграде. А вот апрель – это настоящая весна: и воздух, и дожди, и трава, и птицы и, главное, настроение, все весеннее. И ощущение света и надежды. Апрель 1960 был особенным апрелем, он сделал мне с интервалом в несколько дней два замечательных подарка. Как же тут не радоваться.
IV. ШЕСТИДЕСЯТЫЕ
В новом статусе
Итак, я добился того, к чему стремился. Очень быстро меня перевели в должность старшего научного сотрудника, несколько месяцев спустя Ученый совет института ходатайствовал перед Высшей Аттестационной Комиссией о присвоении ученого звания “Старший научный сотрудник”. Мне установили оклад в 250 рублей – ставку, соответствующую минимальному стажу работы в этой должности. Но и эта минимальная ставка превышала мою предыдущую зарплату на 70 рублей, добавка по тем временам весьма значительная. А если к тому же учесть, что мы перестали платить хозяйке за снимаемую комнату, то материальное положение нашей семьи существенно улучшилось. Не говоря о моральном.
Да, удовлетворение было полным, но не был сделан главный вывод, который обязан делать каждый молодой человек, поднявшийся на одну ступеньку, – а теперь еще выше! То, что я мог претендовать на получение степени доктора наук, я не сомневаюсь сейчас и, как ни странно, не сомневался тогда.10 Так в чем же дело, почему очевидное и вероятное не стало действительным? Я вижу три причины: эйфория от успеха, сознание, что основная задача решена; переоценка сложности проблемы, нежелание опять ввязываться в новые “крутые повороты”; отсутствие научного руководителя, заинтересованного наставника или друга. Конечно, если честно, то это, скорее всего, отговорки. Мой товарищ, Женя Ельяшкевич, был в таком же положении, как и я, но умудрился буквально на кухне коммунальной квартиры написать докторскую диссертацию и успешно ее защитить. А я, хотя и не поставил перед собой конкретной задачи, но про себя все же думал, что если я подготовлю побольше строительного материала, то здание воздвигнется почти само собой.
Так я и работал, и “лепил кирпичи”. И что же? Строительного материала набралось много, на несколько хороших домов, но до постройки хотя бы одного, руки так и не дотянулись.
Как обычно, любая организация начинается с формирования коллектива сотрудников. По намечаемому направлению работы моей группы я собирал специалистов по автоматическому регулированию, аналоговому моделированию и просто электронщиков, способных разрабатывать и настраивать схемы и приборы. Я уговорил несколько сотрудников моей бывшей лаборатории на заводе “Северный Пресс” составить мне компанию: Славу Черникова, тогда уже аспиранта, Юру Гусева, еще студента СЗПИ, и Валерия Красуленкова, техника, мастера на все руки. В течение первой пары лет работы в лаборатории Рабкина в мою группу вошли молодые инженеры и три-четыре техника, всего около пятнадцати человек11.
Самые теплые отношения у меня сложились с Сашей Синяковым, Юрой Гусевым, Славой Черниковым, Борисом Гуриным, Борисом Гринчелем и Тамарой Григорьевой. О некоторых из моих сотрудников я буду рассказывать далее в этой главе, а также за ее пределами, сейчас же только сообщу данные о научных достижениях, которые, как мне кажется, характеризуют атмосферу, царившую в группе. Одним из показателей этой атмосферы является то, что почти все сотрудники группы стали авторами или соавторами изобретений и научных разработок. В течение первых пяти-десяти лет защитили кандидатские диссертации пять сотрудников моей группы (Черников, Синяков, Скомарцева, Гринчель, Мальц), а двое из них (Гринчель и Синяков) стали впоследствии докторами наук. Но больше всех в научной карьере продвинулся Саша Синяков, который стал заведующим кафедрой и проректором по науке Государственного университета Авиационного Приборостроения (бывшего ЛИАП), научным руководителем международных программ “Безопасность полетов” и “Интеравиакосмос”.
Основной задачей моей группы и было определение характеристик аппаратуры управления крылатыми ракетами12. Кроме того, нам поручались организация и проведение так называемого моделирования с реальной аппаратурой, при котором на АВМ набиралась математическая модель всей системы, за исключением каких-либо реальных приборов, которые “живьем” подключались к АВМ и взаимодействовали с ней так, как это происходит в реальной системе.
Примерно в это же время мне пришла мысль об использовании этих идей для контроля аппаратуры, уже находящейся в ракете, которая готовится к пуску. Имелось в виду, что АВМ, на которой набраны уравнения движения ракеты и цели, должна быть связана электрически через бортовой разъем ракеты с бортовой аппаратурой, то есть с автопилотом, головкой самонаведения и рулевыми механизмами. Производится условный “пуск”, и ракета, управляемая своими собственными приборами, “летит”, и по результату “попадания” в цель судят о качестве сборки и настройки аппаратуры. Этот метод, названный впоследствии “контрольным моделированием”, предполагавший экономию времени и средств при предпусковой подготовке ракеты, получил поддержку, и работа закипела. Дело было очень серьезное, так как предстояло работать с ракетами, готовившимися к испытательным пускам по кораблям-мишеням, выведенным в Белое море. Какая-либо задержка по нашей причине категорически исключалась. И вот, начиная с 1961 года, мне и некоторым сотрудникам моей группы пришлось поработать значительное время на полигоне и наблюдать пуски этих ракет.
Так получилось, что я побывал в этих местах во все времена года – и зимой, когда день длится два часа, и летом, когда солнце вообще не заходит – и я, говоря высокопарным языком, полюбил Север. Мне понравилась и небогатая северная растительность, невысокие деревья, даже постоянное желание согреться и обсохнуть. Сюда, конечно, добавлялись и большая значимость проводимых испытаний, и интересная работа, и экспедиционная товарищеская обстановка, и многое другое, что можно было бы объединить одним словом “романтика”. Вот несколько интересных, с моей точки зрения, событий и зарисовок того периода моей жизни, оставшихся в моей памяти.
Добираться до испытательного полигона было непросто. Маршрут нашего перемещения был таков. До Архангельска на самолете или на поезде, от Архангельска до Северодвинска поездом или, в теплое время года, пароходом по Северной Двине. Поезд проходил в непосредственной близости от заброшенных, без окон и дверей, черных, как будто после пожара, бараков, в которых еще относительно недавно содержались заключенные. От Северодвинска до деревни на берегу Белого моря нас чаще всего подвозили на дрезине. Правда, после того, как в этих краях разбился вертолет и появился приказ, запрещавший высоким армейским чинам пользоваться этим видом транспорта, нам иногда удавалось очень быстро преодолевать последний участок пути на вертолете, пролетая над морем.
В одну из первых поездок нам было поручено перевезти какой-то секретный прибор. Но так как нам предстояло пользоваться обычными гражданскими видами транспорта, то для соблюдения так называемой безопасности один из нас должен был быть вооружен. Выяснилось, что из всей нашей команды только один человек имеет право на ношение оружия – бывший офицер Юра Гусев. Вид у Юры был неказистый, да и какой он мог быть у советского техника начала шестидесятых? Поношенные брюки и такой же пиджачок, серая кепка. Надо сказать, что лицо у Юры, очень симпатичного парня, было под стать его одеянию: широкое и совсем простое. Конечно, в пути без шуточек в адрес нашего “охранника” не обошлось, но все шло, как обычно, нормально. Мы долетели до Архангельска, добрались до Северодвинска под вечер и остались там переночевать в гостинице. Утром следующего дня кое-кто из нас решил прогуляться по городу. В том числе и Юра, у которого с правого бока пиджака что-то откровенно выпирало. И вот, не прошел он и одного-двух кварталов, как заметил что-то неладное. Заметил, что за ним кто-то следит. Ему удалось определить, что его преследователь одет в гражданское и ведет себя достаточно странно: если Юра идет по улице, то этот человек прячется за ближайшим углом, и видны только его нос и один глаз. Дело плохо, по-видимому, кто-то из блатных охотится за оружием. Юра приподнимает свой пиджачок, выхватывает из кобуры наган и орет благим матом, конечно, с использованием и обычного мата: “Выходи из укрытия и ты получишь. то, что ты хочешь.” “Пешеходов с улицы как ветром сдуло, но кто-то из наших не мог себе разрешить не досмотреть зрелище до конца. Стоящий за углом прокричал что-то вроде: “Бросай оружие”, и к двум выступающим из-за угла его элементам добавился третий – дрожащая кисть руки, державшая красную книжечку: “Я из милиции”. – “Я тебя. вместе с твоей книжкой. Я добровольный пожарник и могу показать тебе красный. и красную книжку нашего общества”. Раз пошли переговоры, значит, стрельбы не будет. Оба переговорщика, ругаясь и угрожая, постепенно и очень осторожно приблизились друг к другу, и. инцидент был исчерпан. Ничего не было удивительного в том, что Юру приняли за вооруженного уголовника. Но хороши методы отважной советской милиции.
