С воплем «Ратуйте, люди добрые!» тот с готовностью откинулся на спину и, жалобно причитая, стал отползать. Пространство возле меня расчистилось в мгновение ока.
– Ты почто мальца неповинного изобидел?! – грозно осведомился оказавшийся тут как тут один из здоровяков.– Мыслишь, коль вымахал в сажень, дак и изгаляться можно? Ан есть на Руси добрые люди, кои за сироту горемышную вступятся. Верно, Никандра? – повернулся он ко второму, неспешно подходившему следом.
– Верно, Никанорушка,– прогудел тот.– Мы ета, завсегда сироту того.
Ответа от меня не ждали ни тот, ни другой. Посчитав, что пары фраз для словесной прелюдии вполне хватит и пора переходить к делу, здоровяк Никанорушка, стоящий чуть спереди, для начала решил приложиться с левой, чтоб вышло послабее.
Однако желаемого соприкосновения его кулака с моей челюстью не получилось. Непонятно почему вместо нее оказалось одно из крепких дубовых бревен стены, в которое и врезались со всей дури костяшки его пальцев. Здоровяк охнул от боли, но, как оказалось спустя мгновение, это были цветочки. Впрочем, вкуса «ягодок» Никанор не ощутил, потеряв сознание от точного удара в подбородок, нанесенного острым носком сапога.
Моего, разумеется.
Второй из здоровяков, который Никандра, поначалу не понял, что происходит. Готовый подключиться и вволю помесить рожу наглецу, дабы к утру она и впрямь походила на квашню с тестом, он даже не успел вовремя отпрянуть, и затылок бесчувственного главаря основательно шмякнул его по зубам.
– Добить или пусть поживут? – громко произнес я, всецело полагаясь на мнение коллектива, и тот меня не подвел.
– А ты не трудись, добрый человек! – азартно выкрикнул кто-то невидимый – крохотные прорези-оконца, расположенные под потолком, к этому времени выдавали ровно столько, чтобы разглядеть очертания тел соседей, но не более.– Остатнее мы и сами доделаем.– И призывно выкрикнул в темноту: – Робя, навались-ка!
Во мраке со всех сторон что-то зашелестело, и сползшиеся черные тени через несколько секунд сомкнулись над лежащими громилами. Лупили с душой, увлеченно, но молча, предпочитая не тратить силы на пустопорожние присказки. Время от времени слышалось только азартное хэканье и гаканье. Ах да, еще и оханье, но это из-под самого низу.
– Славную ты вырубил дубинку на их спинку. Да яко лихо их уложил-то! – В голосе тяжело дышавшего соседа, вернувшегося минут через десять после побоища на прежнее место, явно чувствовалось восхищение.– Никак из ратных холопов, не иначе.
– Считай, что так,– не стал я его разубеждать.
– Вот я и сказываю: лихо,– подтвердил тот.– Благодарствуем тебе от всего нашего опчества, а то спасу от их не было. Ишь ты! – крякнул сосед.– Они мыслили, будто силушкой всего добьются, ан, стало быть, на силу всегда иная, что поболе, сыщется. А по виду, признаться, и не скажешь, что ты умелец до кулачного бою.
– Могем,– солидно согласился я.
– А сюды тебя за какие грехи? – осведомился сосед.
– Да все за то же – боярские дети полезли, ну я им и...– кратко пояснил я, решив, что в подробности ударяться не с руки.
– Вона как! – пришел в еще больший восторг сосед.– Енто ты молодца! Хошь и не видал, но верю – не брешешь. Ты, егда в острог попадешь, ежели ранее меня, так и поведай тамошним людишкам, мол, Игнашка Косой чрез меня всему сурьезному народу привет шлет да обещается вскорости сам подойти. Ну а коль мне ранее туда доведется попасть, я и сам тебя встречу.
– А что же вы до меня их терпели? – не выдержав, поинтересовался я.
– Да оно, вишь, поздновато я сюды угодил,– повинился Игнашка.– Они к тому времени народец так запужали, что те и помышлять не смели, дабы отпор дати... Тока егда ты Никанору ентому врезал, расчухали, что их времечко пришло.
– За доброе слово спасибо,– вежливо поблагодарил я,– но мне кажется, что у меня обойдется и без острога.
– За боярчат-то? – усомнился Игнашка и задумался.– Ну так даже лучшее,– несколько разочарованно заметил он чуть позже.– Хотя... ты – молодец из бедовых, стало быть, не ныне, дак завтра все одно в острог угодишь, потому мое слово попомни. А почто ты решил, будто с тобой по совести поступят? Приказной народ поганый. Бывает, обещает одно, а на деле...
– Да нет, просто выяснили, что не виноват,– пояснил я.– Потому дьяк вроде бы и обещал отпустить. Но тут иное худо – один из бояр уж больно злобствует, что я его сыну рожу начистил, да вдобавок еще и зуб выбил. К тому же я и ему самому нос набок свернул. Чую, сговор у них с дьяком, чтоб тот предупредил боярина заранее, когда меня выпустят. Так что ждать меня будут, а это куда хуже.
Я бы не стал делиться с первым встречным своими опасениями, но, учитывая передаваемый привет всему сурьезному народу острога, стало понятно – среди блатного мира Игнашка, может, и не первый, но и не в задних рядах, поэтому как знать – глядишь, и посоветует что-нибудь эдакое. Однако и тут меня постигло разочарование – тот лишь шумно вздохнул и грустно заметил:
– Были б на воле, я супротив них за единый часец[65] вдвое боле молодцов сыскал, да таких, что... Но тута сидючи, сам пойми...
– Я понимаю,– согласился я.– Только от того мне не легче. Хоть посоветуй тогда, куда бежать да где через забор сигануть.
– Тын тут, почитай, повсюду крепок да высок,– буркнул Игнашка.– А вот куда идти...– протянул он и задумался, но потом встрепенулся.– Погодь, а тебя игде ждать-то станут?
– Они мне не докладывали, но, скорее всего, сразу на выходе отсюда.
– А то и вовсе худо,– вновь сильнее прежнего вздохнул Кривой.– Там тебе и впрямь не вырваться. На резвость бери. А бить первого старайся старшого, да так, чтоб с ног долой. Прочие непременно потеряются, замнутся, вот тут ты оным и попользуйся. Запомнил?
– Да уж не забуду,– твердо заверил я.– А ты сам-то за что здесь?..
Разговор затянулся далеко за полночь, сопровождаемый время от времени жалобными стонами зверски избитых здоровяков и тоненькими всхлипываниями мужичка-провокатора, которому, судя по всему, тоже досталось на орехи.
Зато на следующий день я предстал пред Оладьиным целым и невредимым. Дьяк не удивился – караульные сторожа уже успели доложить о ночном побоище. Неодобрительно покрякав, Оладьин кисло осведомился:
– Надумал ли, мил-человече, про ключик поведать?
И оторопел, когда я согласно кивнул:
– Надумал.
– Ну вот и славно,– засуетился он.– Сказывай, где лежит да каков из себя, чтоб не спутать.
– А ключик прямо в часы вделан,– пояснил я.– Давай покажу, да заодно заведу.
Дьяк недоверчиво впился глазами в мое лицо, но взгляд мой был бесхитростным и простодушным, как взор младенца! Помедлив, он передал мне иноземную диковину.
Я невозмутимо завел часы и показал их дьяку:
– Вот и все. Видишь, снова затикали.
Дьяк вдумчиво подержал их возле уха, после чего изумленно протянул:
– И впрямь...– Он еще некоторое время умиленно разглядывал их, после чего недоуменно поинтересовался: – А на што тута две стрелы, да обе прямо из середки торчат?
– Малая большие часы отсчитывает, а та, что побольше, дробные часцы,– растолковал я.
– Ишь ты,– уважительно заметил дьяк.– Умеют же иноземцы удивить.– И тут же озабоченно попросил: – Тока ты ключик все ж вынь, касатик. Не ровен час, выпадет, и что тогда делать?
– А он,– начал было я, но тут входная дверь неожиданно распахнулась и в нее вошел совсем молодой юноша – почти подросток, с виду не старше четырнадцати лет, а следом за ним... Квентин.
– Я ж сказал...– раздраженно буркнул дьяк, но сразу осекся, пару секунд ошеломленно хлопал глазами, после чего кинулся на колени.– Счастье-то какое,– бормотал он.– Сам царевич пожаловал! Эва, подвалило-то...
– Ныне Прощеное воскресенье,– ломающимся баском пояснил вошедший.– Потому батюшка дозволил мне десяток татей волей одарити, дабы и они в молитвах государя помянули.
– Да енто мы мигом,– засуетился дьяк.– Туда-то заходити тебе невместно – грязно там, а я их чичас во двор выведу, да сам и изберешь. А ежели соизволишь, Федор Борисович, дак я с твоего согласия сам достойных изберу да...
Квентин меж тем что-то торопливо шептал на ухо царевичу, после чего тот согласно кивнул и, прервав угодливую речь Оладьина, повелительно ткнул в меня пальцем:
– Княж Феликса первым отпускай, а прочих выводи, погляжу.
Квентин радостно просиял и, не выдержав, устремился ко мне, замыкая меня в объятия.
– Ну вот и славно.– Царевич по-мальчишески озорно улыбнулся и... подмигнул мне.
Честно признаться, от такого поворота событий я несколько обалдел. Спросить, зачем Квентин вдруг решил перекрестить меня в какие-то Феликсы, я не мог, опасаясь подвести Дугласа, поэтому продолжал молчать и только хлопал глазами, но потом очнулся и, слегка притормозив на выходе, повернувшись к Оладьину, требовательно протянул руку:
– Часы.
Дьяк не кочевряжился. Напротив, будто только этого и ждал, сразу сунул их мне в руку и жалко улыбнулся.
