Я отмахнулся:
– То пустяки, царевич. К тому же домой вернусь, там до отвала накормят.
– Не-е, то не дело, чтоб гости из царского дворца с пустым брюхом отъезжали. Разве ж можно. Ну-ка посидите тута, а я мигом с дядькой обговорю. Время и впрямь позднее, но он чего-нибудь придумает.– И, не обращая внимания на наши с Квентином протестующие возгласы, выскочил из комнаты.
От нечего делать я взял со стола наугад один из свитков и попытался прочитать его. Кириллица давалась с превеликим трудом, но я не сдавался, подключив всю логику. Затем, плюнув, взял другой. Та же абракадабра.
А как с третьим? Тут писец постарался, почерк прямой, твердый, буквы не прыгают, и завитушек вокруг них вроде бы поменьше. Постепенно мне удалось сложить их в слова, а там и осмыслить. Получалось следующее:
«По государеву цареву и великаго князя Бориса Федоровича всея Pycи грамоте, воеводы, князь Борис Петрович Татев да Василей Тимофеевич Плещеев, спрашивали детей боярских резанцов: хто на Дон донским атаманом и казакам посылал вино и зелья и серу и селитру и свинец и пищали и пансыри и шеломы и всякие запасы, заповедные товары...»
Так-так. Выходит, с донскими казаками торговать чем хочешь нельзя – имеются ограничения. Будем знать. У меня-то пока в наличии лишь одна пищаль и сабля, которые самому нужны, но мало ли как дальше сложится.
И что там дальше? Кто у нас нарушитель? Я вновь уткнулся в свиток.
«Захарей Лепунов вино на Дон казакам продавал и панцирь и шапку железную продавал...»
Ишь какой фулюган. Ну и какой срок ему за это светит? Я углубился в самый конец свитка:
«Захара с товарыщи бить кнутом...»
Ну кнутом – это по-божески. С другой стороны, как лупить – можно ведь и до смерти засечь. М-да-а, влип парень. Пусть мужик и знал, на что шел, но все равно. Тем более масштабы продажи не впечатляли. Такое ощущение, что человек не спекулировал, а продавал свое, не исключено – последнее. Может, ему хлеба для семьи купить надо было, а тут...
На секунду мне стало остро жалко этого неведомого Лепунова, к тому же фамилия показалась на удивление знакомой. Погоди-погоди, а не тот ли это Ляпунов, который был во главе первого народного ополчения, которое собиралось в Рязани? Хотя нет, того вроде звали иначе. Как-то на «П», то ли Петр, то ли...
Но все равно, возможно, родственник, а может, вообще отец[70]. Помнится, Ляпуновы и в свержении Шуйского участвовали, если только я ничего не путаю. Короче, видная фамилия. Может, подсказать царевичу? Или не стоит с первого дня так бесцеремонно соваться в его дела?
Но тут одно за другим стали вносить блюда для трапезы. Чемоданов расстарался на славу – на столе перед нами оказалось пяток здоровенных блюд, преимущественно мясных, и еще пяток поменьше – с солеными грибочками, мочеными яблочками, хрусткими огурчиками, квашеной капусткой – словом, что-то вроде средневековых салатов.
Жаль, не было моей любимой селедки под шубой. Хотя да, тут, по-моему, свекла то ли еще не завезена, то ли не тот овощ, который допускается на царский стол.
На отдельном блюде красовались сладости – изюм, сушеный инжир, чернослив, вяленые полоски дыни и прочее.
– И вовсе они лишние,– ворчал Чемоданов, выставляя перед каждым из нашей троицы пустую тарелку.– Можно и оттеда ложкой черпануть да в рот, яко в старину. А то ишь удумали баловство.
Беседа, после того как я утолил первый голод, проходила строго в одном ключе – любознательный Федор, которому все было интересно, выспрашивал нас с Квентином о том о сем, а мы отвечали.
Вызывает антиресВаш технический прогресс:Как у вас там сеют брюкву —С кожурою али без?[71]
Вопросы царевича преимущественно адресовались мне, поскольку из шотландца, как я понимаю, царевич выжал что мог раньше, в первые дни его пребывания в должности учителя. Затронули почти все, включая гастрономию.
Вызывает антиресВаш питательный процесс:Как у вас там пьют какаву —С сахарином али без?..[72]
Правда, о какаве с сахарином разговора не было, врать не стану, но просветил я его изрядно.
На сей раз меня с интересом слушал даже дядька Федора, не упуская ни слова из моих рассказов. При этом Чемоданов иногда спохватывался и выразительным покрякиванием демонстрировал, что сам-то он безоговорочно осуждает и бестолковых немчинов, и суетливых англичан, и чопорных гишпанцев... И вообще ему невдомек, отчего чудной иноземный народец доселе не понял, как правильно надо жить, чтоб по уму да по старине, и не хочет брать пример со святой Руси.
Но слушал внимательно.
Он же первым и спохватился насчет позднего времени, в которое дитятку полагалось видеть уже десятый сон, а он еще и к первому не подступился.
– К завтрему жду,– напомнил мне разрумянившийся Федор, с явной неохотой прощаясь с нами.
Я кивнул, стоя уже у выхода, вежливо поклонился, а распрямляясь, вспомнил про свитки.
– Ежели дозволишь, царевич, небольшой совет, и ежели ты еще не определился с выбором тех, кого хочешь избавить от наказания, то я бы обратил внимание на Захара Ляпунова.
– Да я ентот выбор яко гадание творю,– откровенно поделился со мной Федор.– Свитки все беру и вверх над столом кидаю. Кои свалились, те пущай маются, а кои на столе лежать осталися, тех и жалую.
«Ой как весело и непредсказуемо происходит на Руси процесс помилования!» – восхитился я эдакой непосредственности. Ну что ж, раз тут помилование осуществляется методом тыка, мне же проще, и я еще раз настоятельно посоветовал сделать так, чтобы список с приговором Ляпунову «остался лежать на его столе, а не упал на пол».
– Погоди-погоди, Ляпунов – это из рязанских, кажись,– проявил свою эрудированность Федор.– А он что, из твоих знакомцев?
– Да нет,– пожал я плечами.– Мне и видеть-то его ни разу не доводилось. Просто Ляпуновы хорошо известны в тех краях, вот и посчитал возможным дать совет его простить.
– От плахи? – уточнил Федор.
– От кнута,– поправил я и, увидев, как разочарованно присвистнул Федор, заметил: – То еще страшнее, царевич. Плаха – это смерть, а кнут – оскорбление, и свое унижение мало кто прощает, обида остается на всю жизнь.
– И пускай серчает,– улыбнулся Федор.– Что мне с его обидок?
– Зато и человека, который избавил его от этого унижения, он тоже никогда не забудет. Разве плохо? – осведомился я и не удержался от небольшого комментария: – А ты не задумывался, царевич, что когда ты милуешь убийцу, если список с ним, к несчастью, остался на твоем столе, то тем самым принимаешь участие в дальнейших убийствах, которые он совершит, выйдя на свободу?
– Об том я и вовсе чтой-то...– растерялся Федор.
– Вот и подумай,– предложил я.– А пока – и считай это нашим с тобой первым уроком практической философии, царевич,– запомни, что благодеяния надо не разбрасывать, а распределять, ибо главное не в том, что ты дал, а в том, кому ты дал.– Но для юноши, который только-только перестает быть подростком, желательно сделать учебу более привлекательной, поэтому я сразу сменил тональность и продолжил в ином ключе: – И совсем хорошо, когда это случится так, как ныне. В самый последний миг, когда Ляпунова приведут на площадь и уже станут снимать с него одежду, готовя к казни[73], вдруг откуда ни возьмись появишься ты на белом коне...
– На коне запретил царь-батюшка,– внес коррективу Чемоданов.– Токмо в возке кататься дозволено.
– Хорошо,– не стал спорить я.– Появляется откуда ни возьмись твой возок, останавливается близ места казни, из него выходишь ты и, держа в одной руке указ о помиловании, другой указываешь на Ляпунова и громко говоришь...
Разумеется, расписанный мною в стихах и красках процесс больше напоминал игру, но юный Федор загорелся сразу. Судя по мечтательному выражению его глаз, он уже представил, как оно все будет происходить, как он выйдет да как скажет...
– Разузнай к завтрему про ентого Ляпунова,– вернувшись из мира фантазий, деловито приказал он Чемоданову.– Когда да где, да упреди ката[74], дабы ежели заминка с моим приездом приключится, чтоб он не удумал за кнут хвататься, пущай ожидает.– И вновь обернулся ко мне.– Благодарствую, княж Феликс, за задумку веселую. Будет чем в пост позабавиться.
Я же говорю – для него это все игра. Ну и пускай. Главное – цели я своей добился, человека от позора выручил. А там кто знает – может, и вспомнит когда этот Ляпунов при случае, кому он обязан своей целой спиной и спасением от позора.
– А как же ты по нощным улицам-то, чрез рогатки? – вдруг вспомнил Федор.– Княж Дуглас-то в Кремле, у лекарей батюшкиных проживает, а тебе...
– Эва, спохватился,– проворчал Чемоданов,– я уж давно стрельцов позвал, кои битый час ожидают, покамест вы тута не того. Поди уж злобиться учали, потому давайте-ка поскорее.– И принялся настойчиво подталкивать нас с Квентином на выход.
