– Я сказать, что мы – родичи,– весело подмигнул Квентин.– То не есть ложь. Ежели поискать, то у всех наших родов в пращурах непременно сыщутся и... как это по-русски? – нетерпеливо прищелкнул он пальцами.
– Представители других родов,– со вздохом подсказал я.
– Да, да,– кивнул он.– Тогда мы есть родичи.
«Час от часу не легче,– горестно подумал я,– вранье на вранье и враньем погоняет. Да если бы еще хоть врать научился по уму, чтоб никакая проверка не вычислила, а то ж одна несуразность на другой и все, можно сказать, в глаза бросаются. С какого перепуга мы так по-разному путешествуем, если двоюродные братья? Поругались? А чего ж тогда выручать кинулся? Да и в остальном столько вопросов можно задать, что... Ох, Квентин, Квентин...»
– А если дознаются? – уныло спросил я, но больше для порядка – и так понятно, что непременно дознаются.
– Кто? – удивился Квентин.
– Кто угодно,– проворчал я.– Ты хоть понимаешь, что я на вашем языке знаю от силы сотню слов и могу ответить лишь на самые элементарные вопросы, да и то если пойму, о чем именно спрашивают.
– Вот об этом я не думать,– виновато ответил Квентин.
– А надо думать. Ладно, если дальше станут спрашивать, то скажешь так. Мол, ты назвал меня кузеном потому, что... так принято между всеми королями,– нашел я выход. Слабенький, конечно, но хоть какой-то.– А если кому-то подумалось, что мы родичи, то он ошибся. И еще одно,– вовремя вспомнил я,– больше никогда никому ни слова о том, что ты сын английского короля.
– Почему? – опечалился Квентин.
– Потому,– сердито ответил я.– Представь, что будет, если слух об этом дойдет до царя.
– И что? – вновь не понял Квентин.
– Он обязательно захочет это проверить,– пояснил я,– хотя бы уже для одного того, дабы окружить тебя соответствующим почетом. Ну и заодно предупредить Якова, мол, сынок твой у меня гостит, но ты не волнуйся, нужды ему ни в чем нет, и вообще живет он тут как у Христа за пазухой. Понимаешь, что тогда с тобой будет? Да и с фамилией твоей тоже загадочная накладка – ведь он потребует объяснений, почему Яков – Стюарт, а ты – Дуглас. И что ты ответишь?
– Я сказать как есть,– невозмутимо пожал плечами Квентин.– Брак не было по причине смерть мой матери.
Может быть, следовало откровенно сказать ему то, что я услышал от лекаря Арнольда Листелла. Не знаю. Но пойти на такое я не решился – язык не поворачивался. В конце концов, сегодня парень меня здорово выручил, можно сказать, спас от смерти, а я вдруг ляпну эдакое. Да и не поверит он мне – кому охота самолично отказываться от столь радужных иллюзий, да еще замененных на не просто правду, но отвратительную правду.
Но если не говорить ему истины, которая чересчур горька, надлежит топать кружным путем, что я и делал, будучи уверенным на все сто, что, затяни он свою шарманку при старшем Годунове, и дело кончится плохо не только для него, но и для меня тоже.
– А ты уверен, что король вообще согласится признать тебя своим сыном? Вспомни, он же ни разу не сказал тебе ничего подобного,– наседал я, желая не мытьем, так катаньем добиться его молчания.
– То не его вина. У него плохие советники, и королева Анна – это они виноват,– огрызнулся Квентин.
– Да какая разница?! Никто не спросит тебя о причине, когда придет известие, что ты не имеешь ни малейшего отношения к королевской семье. И что тогда будет?
– Что?
– Поверят им, а не твоим объяснениям. И после этого тебя уже никто не станет слушать, а возьмут и с треском выгонят... в лучшем случае.
– А в худшем?
– В Сибирь сошлют. Будешь там снег убирать,– проворчал я и, вспомнив графа Калиостро из телефильма «Формула любви», мстительно добавил: – Весь.
– Как весь? – растерялся тот.– Я сам видеть, на Руси его очень много.
– Во-во,– поддакнул я,– и пока не уберешь, не отпустят. И вообще, кажется, пора к царевичу, а то он уже заждался.
Но еще до визита к нему меня ожидал приятный сюрприз – оказывается, вся моя одежда исчезла. В предбаннике раздевались только мы с Квентином, то есть особо и искать негде. Я заглянул под лавки, еще раз внимательно осмотрел стены и даже бросил беглый взгляд на потолок – нету. Испарились мои штанишки с кармашками, мой кафтанчик, мои сапожки, мое...
А что здесь лежит, аккуратно сложенное, такое нарядное, с блестящими пуговками, золочеными узорами и прочими выкрутасами? Странно, если учесть, что Квентин уже полуодет, то есть это не его, а помимо нас в мыльне ни души – у массажеров-банщиков свой закуток.
Вначале даже мелькнула мысль, что, пока мы самозабвенно наслаждались в парилке, сюда каким-то образом просочился некто из царевых слуг, причем самых знатных, если только не сам Федор, но недоумение развеял Квентин.
Весело улыбнувшись, он приглашающе указал на кипу одежды и заверил:
– Твое, твое, можешь не сомневаться. То подарок от Федора Борисовича. Со мной первый раз тако же было – вышел, а вместо моей совсем иное лежит.
Я озадаченно покрутил головой, вздохнул и... принялся одеваться.
Надо признать, что человек из Постельного приказа, подбиравший для меня гардероб, имел весьма наметанный глаз. Длина штанов четко соответствовала моим ногам, кафтан – плечам, рубахи оказались в меру просторными, сафьяновые сапоги с еще более остро загнутыми вверх носами, чем у меня были, ни капельки не жали. Да и шуба, обтянутая каким-то синим материалом, тоже была новенькой, не с чужого плеча, судя по специфической кислинке, которой она отдавала.
– Совсем иное дело,– одобрил Квентин.– Вот теперь ты точно князь Феликс Мак-Альпин.
«Интересно было бы узнать, как пишется моя фамилия – слитно или через дефиску? – подумалось мне, но я сразу выкинул эти мысли из головы как несвоевременные.– Тут впереди прием у наследника русского престола, а я о всякой ерунде, не стоящей выеденного яйца».
Провожатый, терпеливо поджидавший на улице, при виде нас радостно оживился, не смущаясь, шумно высморкался в ближайший сугроб, после чего, проворчав: «Эва, яко припозднились-то, а мальцу почивать пора», приглашающим жестом указал нам на темнеющую в вечернем полумраке громаду царских палат. Оказывается, тут с банькой поступают точно так же, как в деревне, выставляя ее наособицу, метрах в пятидесяти от прочих строений.
– Не поздно мы к нему? – опасливо спросил я у Квентина.
– А нам какое дело? – беззаботно отмахнулся шотландец.– Сказано опосля мыльни прийти, значит, придем. Вон он и доведет.– И кивнул на провожатого, уверенно топавшего чуть впереди.
Шли недолго, да и в узеньких коридорчиках царских палат почти не петляли. Лесенка, ведущая на второй этаж, пара проходов, галерейка, и вот перед нами уже палаты Федора Борисовича, как высокопарно выразился все тот же провожатый.
Комнату, в которую мы зашли, судя по ее размерам, правильнее было бы назвать комнатушкой – где-то четыре на четыре метра, не больше. Оглядеться я не успел, не до того – за столом сидел улыбающийся Федор Борисович.
– Ну, зрав буди, князь Феликс.– Он встал с лавки и подошел поближе.
– И тебе поздорову, ваше высочество,– промямлил я и повинился: – Ты уж прости, не ведаю, как здесь на Руси принято обращаться к царским особам.
– Батюшке земной поклон отдают да длань целуют, а со мной можно не чинясь. К тому ж ты, почитай, с завтрашнего дня мой учитель, так что это мне надлежит тебе кланяться, княж Феликс.
– Про учительство мне неведомо. Тута яко государь завтра повелит,– проворчал забытый нами провожатый, застывший у входной двери.– Да и молод он больно для учительства. Ни власов седых, ни бороды. Срамота голимая.
– А ты ступай себе, ступай,– небрежно кивнул ему Федор.– Привел и ступай. Неча тут.
– А обратно? – усомнился провожатый.– Они же иноземцы,– последнее слово он произнес тоном, явно выражающим все его неприятие нерусских людей,– заплутают тута у нас с непривычки-то.
– Ну за дверью их пожди,– предложил царевич.– А мы тута мигом.
– Ведаю я, яко оно. Поначалу завсегда мигом, ан глядь – час, а то и два. А времечко-то – почивать пора.
– Ну иди уж! – нетерпеливо повысил голос царевич, и провожатый, не переставая ворчать себе под нос что-то осуждающее, нехотя удалился.
– То дядька[69] мой, Ванька Чемоданов. Он завсегда ворчит, и на меня тож, потому ты на него не гляди,– пояснил мне царевич и весело махнул рукой.– А что до батюшки, то он мне в этом перечить не станет – поверь, а ты мне враз полюбился, егда мы еще с тобой в возке катили. Хоша ты и млад летами, а эвон где побывал. Мне-то, поди, за всю жизнь и десятой доли того повидать не доведется,– чуточку взгрустнул он, но тут же вновь повеселел и пригласил нас с Квентином к столу, на котором небрежно валялись разные свитки.– То мне батюшка на выбор прислал к Прощеному воскресенью, дабы я по своему усмотрению выбрал тех, кого помиловать,– пояснил он, начав собирать свитки в кучу, но затем, ойкнув, бросил их и испуганно уставился на меня.– Я-ста, чаю, ты ныне и не потрапезничал вовсе, княж Феликс.
