Обратный путь лежал вдоль ручья. Вождь шёл быстро, не заботясь о мерах предосторожности, которые на Диком Западе всегда необходимы, следовательно, Токви Кава был абсолютно уверен в том, что поблизости не может быть ни одного врага.
Он шёл теперь под гору, возвращаясь к лагерю, который команчи разбили на краю долины. Ему нужно было пройти почти две английские мили, и это заняло у него довольно много времени.
Команчи, изгнанные из Фирвуд-Кемпа таким позорным образом, были ободраны и голодны так же, как и их вождь. Они лежали на земле, и его встретило множество голодных взглядов. Чёрный Мустанг увидел среди команчей и тех, кто отправился ещё раньше его ставить силки. Можно было не спрашивать о результатах — и так было ясно, что они ничего не добыли. Все индейцы поднялись на ноги и нетерпеливо принялись расспрашивать вождя:
— Удалось ли Токви Каве добыть что-нибудь? Принёс он мясо?
— Да, — ответил он. — Голоду пришёл конец. Я убил бизона и корову, а кроме того, ещё и телёнка.
После этих слов раздались радостные крики, всеобщее возбуждение охватило краснокожих настолько сильно, что они не сразу заметили всадника, который приближался с противоположной стороны лагеря, ведя в поводу ещё пару навьюченных лошадей. Это был Ик Сенанда, внук вождя, посланный в стойбище команчей за оружием и другими необходимыми вещами.
Эта миссия метиса была для вождя последней надеждой, чтобы хоть как-то скрыть от остальных команчей свой позор и удержаться у власти. В своём нынешнем состоянии он в любом случае не мог появиться в стойбище, но если бы он получил лошадей и оружие, поймал Виннету и Олд Шеттерхенда вместе с их товарищами, то это сразу бы вернуло ему утраченную славу, а если бы ещё вскоре после этого он организовал успешное выступление против каких-либо врагов, всё равно, белых или соседних апачей, то его страшное поражение быстро бы забылось и все его сегодняшние печали и опасения развеялись бы без следа. Всё зависело от результатов миссии внука, поэтому можно себе представить, с каким нетерпением и в каком напряжении он ожидал его возвращения.
Когда же Токви Кава увидел, что Ик Сенанда привёл только пару навьюченных лошадей, то побледнел, его красное загорелое лицо стало серым. Утихла и радость остальных команчей по поводу убитых бизонов. Когда метис слез с коня и пошёл в сторону вождя, то уселся под кустом на таком расстоянии, чтобы его воины не смогли услышать их разговор. Ик Сенанда подошёл к нему и молча сел рядом. Вождь пытливо посмотрел ему прямо в глаза и спросил приглушённым, полным разочарования голосом:
— А где лошади?
— Мне их не дали, — прозвучал ответ.
— А где десять раз по десять ружей и ножи?
— Я получил только два раза по десять.
— Значит, ты рассказал о том, что произошло в Фирвуд-Кемпе!
— Я ничего не рассказывал!
— Ты не послушался моего приказа, а значит, о нашем позоре стало всем известно!
— О нём уже было известно. Было известно ещё до того, как я туда прибыл.
— От кого? Если я узнаю, кто это был, то с живого сниму скальп!
Вождь яростно стиснул пальцы в кулаки, а его глаза заблестели от гнева.
— Тебе не достанется этот скальп! — ответил внук. — Огненный Скакун движется в сто раз быстрее, чем мы, и повсюду разносит эту весть.
— Разве Огненный Конь добрался уже и до команчей племени наини?
— Нет, но он бежит неподалёку и останавливается несколько раз в местах, которые бледнолицые называют станциями. На одной из таких станций было несколько наших воинов, и они узнали обо всём.
— Уф! Огненную Воду и Огненного Коня Злой Дух послал в край краснокожих, чтобы погубить их. И уже в скором времени повсюду от одной Большой Воды до другой будет известно, что меня лишили волос, и имя моё будет как смрад исходящий от падали, на которую не польстился даже стервятник. Но я отомщу, отомщу всем, кто превратил меня в такую падаль!
— Ты славный воин и останешься славным, — успокоил его внук. — Мы схватим Виннету и Олд Шеттерхенда, а потом нападём на апачей. Отнимем у них шкуры, оружие и лошадей и тогда сможем спокойно вернуться на территорию нашего племени.
— Уф! А сейчас мы разве не можем вернуться?
— На совете старейшин мне было сказано, что для этого вам нужно смыть свой позор героическим деянием!
— Уф! Уф!
Вождь закрыл рукой глаза и сидел так довольно долго, потом опустил руку и сказал:
— Я богат. Почему и мне ты не привёз ничего, кроме оружия?
— Мне не было это позволено.
— У меня сейчас нет коня, но ведь я владею множеством лошадей. Неужели тебе не позволили взять одного из них для меня?
— Не позволили.
Тогда вождь с изумлением взглянул внуку в глаза и спросил дрожащим от волнения голосом:
— Но моего Чёрного Мустанга, моего скакуна, который мне дороже жизни, неужели тебе не позволили отвести мне и его?
— И его тоже. Мне было сказано, что самого ценного коня племени нельзя доверить твоему легкомыслию.
При этих словах взбешённый вождь вскочил с места, но Ик Сенанда предостерегающе поднял палец и произнёс успокаивающим тоном:
— Токви Кава — великий вождь. Он знает, что воин всегда должен сохранять спокойствие. Что, если люди, которые там сидят и смотрят на нас, подумают, что их вождь не в состоянии сдерживать свои чувства?
Вождь сел и спустя некоторое время, в течение которого он полностью овладел собой, подтвердил:
— Сын моей дочери прав. Я больше не хочу думать об унижении, которое мне пришлось пережить, но когда-нибудь я всё припомню тем, кто мне это унижение доставил! Есть ли у тебя для меня ещё какие-нибудь известия, кроме того, что я уже услышал?
— Нет.
— Уф! Сколько старых воинов называли себя моими друзьями и я действительно считал их друзьями! Неужели ни один из них не велел мне передать что-нибудь через тебя?
— Ни один!
— Ну, значит, все они ещё узнают, как Токви Кава отвечает на такую фальшивую дружбу! Ты мой внук и хотя ещё молод, но смел и столь же мудр, как я. Если ты хочешь говорить со мной, то говори! Ты хочешь мне что-нибудь предложить?
— Нет. Распоряжения относились к тебе, а я всегда слушаюсь тебя. Как ты скажешь, так оно и будет, что ты решишь, то и будет исполнено.
В голосе метиса прозвучала самая искренняя привязанность, он опустил при этом голову, как бы в знак того, что готов служить Чёрному Мустангу душой и телом, но внимательный наблюдатель всё же сумел бы заметить появившиеся при этом предательские морщинки в уголках его губ. Метис был человеком, которому нельзя было доверять ни в чём, а если он к тому же был в чём-то заинтересован лично, то и собственный дед значил для него не больше, чем кто-либо другой. Вождь же, кроме того, что их связывали близкие родственные узы, считал Ик Сенанду своим лучшим другом и не испытывал к нему ни малейшего чувства недоверия. Поэтому он доверительно взглянул на него и сказал:
