сторону.
Она не использует слово "наставник", но Барбара по паузе уверена, что именно это она имеет в виду, и это на основе одного-единственного стихотворения!
— Чудесно! Спасибо большое!
— Желаете печенье на дорогу?
— О, я пришла пешком, — говорит Барбара. — Я много хожу. Это хорошая физическая активность, особенно в такие теплые дни, и это даёт мне время подумать. Иногда я езжу на учебу на машине, получила водительские права в прошлом году, но не так часто. Если я опаздываю, то еду на велосипеде.
— Тогда возьмите два.
Эмили дает Барбаре печенье. Барбара поднимает кружку и пьет последний глоток так, чтобы Эмили увидела.
— Спасибо, Профессор... Эмили. Чай был очень вкусный.
— Рада, что вам понравилось, — говорит Эмили с той же тонкой улыбкой. Барбара думает, что в этой улыбке есть что-то знающее. — Спасибо, что поделились своим творением.
Барбара уходит в расстегнутом красном пальто, её красный шарф свисает, а не завязан, вязаный красный берет небрежно нахлобучен на голову, маска забыта в кармане.
«Миленькая», — думает Эмили. – «Миленькая маленькая черномазенькая девочка».
Хотя эти слова (и другие подобные) приходят ей на ум естественным образом, если бы она их произнесла вслух, это, несомненно, испортило бы ее репутацию на всю оставшуюся жизнь в эти пуританские времена. Тем не менее, она понимает и прощает себя, как простила себе определенные недобрые мысли о покойной Эллен Краслоу. Годы формирования Эмили Дингман Харрис пришлись на эпоху, когда единственными чернокожими актерами, которых она видела в кино или по телевизору, были слуги, когда некоторые конфеты и стишки со скакалкой содержали неприличное теперь слово на букву «н», когда ее собственная мать была гордой обладательницей первого издания Агаты Кристи с настолько расистским названием, что позже книгу переименовали в «Десять маленьких индейцев», а еще позже — в «И никого не стало».
Такое было мое воспитание, вот и всё. Я не виновата.
А та маленькая девочка талантлива. Неприлично талантлива для своего возраста. Не говоря уже о том, что она черненькая.
2
Когда Родди возвращается, Эмили говорит:
— Хочешь увидеть кое-что забавное?
— Я живу этим, дорогая, — отвечает он.
— Ты живешь наукою и питанием, но думаю, что это тебя очень позабавит. Пошли со мной.
Они заходят в кабинет Эмили. Здесь она прочитала стихотворение Барбары, но это было не всё. Эмили подходит к "КАМЕРАМ", вводит пароль и выбирает видео с камеры, которая скрыта за панелью над холодильником. Оттуда видна вся кухня под небольшим углом. Эмили перематывает до того момента, как она выходит из комнаты с поэмой Барбары в руке. Затем она нажимает кнопку воспроизведения.
— Она ждет, пока не услышит, как я закрываю дверь кабинета. Смотри.
Барбара поднимается, быстро оглядывается, чтобы удостовериться, что она одна, затем выливает чай в раковину. Прежде чем вернуться к столу и сесть на свое место, она берет миндальное печенье из банки с печеньем.
Родди смеется.
— Это забавно.
— Но неудивительно. Я наполнила свой заварочный шарик с верха банки, где чай свежий. А на дне чай лежит, не знаю, как долго. Семь лет? Десять? Это то, что я дала ей, и оно было, наверное, чертовски крепким. Видел бы ты ее лицо, когда она сделала первый глоток! Ха-ха-ха, это было эпично! Теперь подожди. Тебе это тоже понравится.
Она перематывает вперед. Они с девушкой обсуждают поэму с удвоенной скоростью, затем Эм идет к банке с печеньем. Девушка поднимает свою чашку... подносит ее ко рту...
— Вот! — говорит Эмили. — Видишь, что она сделала?
— Подождала, пока ты повернешься, чтобы ты увидела, как она допивает всю чашку. Умная девушка.
— Хитрая девушка, — говорит Эмили с восхищением.
— Но зачем давать ей старый чай?
Она бросает на него свой взгляд "не терплю тупиц", но на сей раз смягчает его любовью.
— Любопытство, дорогой, простое любопытство. Тебе интересно проводить различные эксперименты в области биологии, касающиеся питания и старения; мне интересна человеческая природа. Это находчивая девушка, умная и красивая. И... — Она стучит по его глубоко морщинистому лбу. — У нее хорошие мозги. Талантливые мозги.
— Ты же не предлагаешь внести ее в наш список, или как?
— Перед этим мне нужно узнать многое о ее прошлом. Для этого и сделано вот это. — Она похлопывает по компьютеру. — Но, вероятнее всего, нет. Всё же... в крайнем случае...
Вопрос остается висеть в воздухе.
24 июля 2021 года
1
Обе парковки кемпинга "Канонсионни", одна для автомобилей, а другая для кемперов и домов на колесах, полностью заняты, будь проклята пандемия. Сам палаточный лагерь выглядит забитым под завязку. Холли проезжает четверть мили по старому шоссе N 17 и припарковывается на обочине. Она звонит Лакейше Стоун, которая говорит, что будет ждать в теневой стороне магазина кемпинга. Холли говорит, что она недалеко, в пяти или десяти минутах.
— Прошу прощения за парковку, — говорит Лакейша. — Думаю, что половина машин на стоянке – это наши. В этом году нас целая компания. Большинство из нас работают в колледже или учились там.
— Я не против, — говорит Холли. — Могу прогуляться.
Это правда. Кажется, она не может избавиться от запаха дома матери... или, может, она не может избавиться от него в своей голове. Она надеется, что свежий воздух выветрит его. И, возможно, избавит от неприятных эмоций, в которых она не хочет признаваться.
Она постоянно думает о первых месяцах после смерти Билла. То, что осталось от ее доверительного фонда, ушло на "Найдем и сохраним", несмотря на вопли протеста ее матери. Она помнит, как молилась о клиентах. Она помнит, как разбирала счета со скоростью игрока в блэк-джек, платила то, что нужно было заплатить, откладывала то, что можно было отложить, даже когда счета приходили с красной отметкой «ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ УВЕДОМЛЕНИЕ». Мать ее тем временем скупала ювелирные изделия.
Холли осознает, что идет так быстро, что почти бежит, и заставляет себя остановиться. Прямо впереди маячит вывеска палаточного лагеря — ухмыляющийся вождь коренных американцев в ярком красно-бело-синем головном уборе протягивает то, что, вероятно, является трубкой мира. Холли задается вопросом, понимают ли те, кто ее установил, насколько это выглядит абсурдно расистски. Наверняка, нет. Они, вероятно, считают, что старый вождь, курящий трубку мира, — это способ почтить память коренных американцев, которые когда-то жили на озере Упсала,
