по-прежнему дозволяется говорить такие вещи, но не мужчине".
Ее мужу, например. Он ее внимательно рассмотрел, но за это мужчину не обвинишь в ЯТоже[68]. Тогда пришлось бы обвинить почти всех. К тому же он стар. И безобиден.
— Спасибо, что нашли время для меня, профессор. Мне нужна всего минута. Я надеюсь на вашу помощь.
— Ну, давайте посмотрим, могу ли я вам чем-то помочь. Если это не касается программы писательского мастерства. Пройдемте на кухню, мисс Робинсон. Я только что заварила чай. Хотите чашку чая? Это мой особый купаж.
Барбара — фанатка кофе, пьет его ведрами, когда работает над своим, как ее брат Джером называет, "совершенно секретным проектом", но она хочет оставаться в хороших отношениях с этой пожилой (но очень зоркой) женщиной, поэтому говорит "да".
Они проходят через уютную гостиную и попадают на столь же уютную и хорошо оборудованную кухню. Плита — от "Вульф". Барбара хотела бы такую дома, где она пробудет еще немного, прежде чем отправится в университет. Ее приняли в Принстон. На передней конфорке пыхтит чайник.
Пока Барбара распутывает шарф и расстегивает пальто (слишком теплое для такого дня, но придающее ей идеальный вид), Эми насыпает чай из керамической банки в пару заварочных шариков. Барбара, которая никогда не пила ничего, кроме чайных пакетиков, завороженно наблюдает за происходящим.
Эмили наливает и говорит:
— Дадим ему настояться немного. Всего минуту или около того. Он крепкий. — Она прислоняется узким задом к столешнице и скрещивает руки под едва заметным бюстом. — Так чем я могу вам помочь?
— Ну... дело касается Оливии Кингсбери. Я знаю, что она иногда наставляет молодых поэтов... по крайней мере, раньше...
— Возможно, и сейчас, — говорит Эмили, — но я сомневаюсь. Теперь она очень стара. Вы можете подумать, что я старая — не смущайтесь, в моем возрасте нет необходимости лакировать правду, — но по сравнению с Ливви я — молодежь. Ей уже за девяносто, насколько мне известно. Такая худая, что ее сдует даже слабое дуновение ветерка.
Эм убирает заварные шарики и ставит кружку перед Барбарой.
— Попробуйте. Но сначала снимите пальто, ради всего святого. И садитесь.
Барбара кладет папку на стол, снимает пальто и перекидывает его через спинку стула. Пьет чай маленькими глотками. У него неприятный вкус, с каким-то красноватым оттенком, который напоминает ей кровь.
— Как вам? — спрашивает Эми с ясными глазами. Она садится на стул напротив Барбары.
— Очень вкусно.
— Да, это так, — соглашается Эмили. Она не попивает, а пьет большими глотками, хотя их кружки еще дымятся. Барбара думает, что у женщины, должно быть, кожаное горло. «Видимо, вот что происходит, когда стареешь», — думает она. – «Притупляются ощущения и теряешь чувство вкуса».
— Вы, насколько я понимаю, служительница Каллиопы и Эрато[69], — продолжает Эмили.
— Ну, не столько Эрато, — отвечает Барбара и решается еще глотнуть. — Я, как правило, не пишу любовную поэзию.
Эмили издает восторженный смех.
— Девушка с классическим образованием! Как необычно и восхитительно редко!
— Не совсем, — отвечает Барбара, надеясь, что ей не придется выпить всю эту кружку, которая выглядит, как бездонная бочка. — Я просто люблю читать. Дело в том, что я обожаю творчество Оливии Кингсбери. Именно это побудило меня писать стихи. "Совершенно уверен", "Встык", "Сердечная улица"... Я прочла их все до дыр. — Это не просто метафора; ее экземпляр "Сердечной улицы" действительно развалился, отделившись от дешевого переплета издательства «Белл колледж» и разлетевшись по полу. Ей пришлось купить новый экземпляр.
— Она очень талантлива. В молодости она выиграла кучу премий и недавно входила в число претендентов на Национальную литературную премию. Кажется, это было в 2017 году, — Эмили прекрасно помнит, что это было в 2017 году, и она была рада, что победил Фрэнк Бидар. Ей никогда не нравилась поэзия Оливии. — Она живет недалеко от нас и... ага! Картина проясняется.
Входит ее муж, второй профессор Харрис.
— Я собираюсь заправить нашу свежевымытую колесницу. Тебе что-нибудь нужно, моя любовь?
— Кусочек тебя, — говорит она.
Он смеется, посылает ей воздушный поцелуй и уходит. Барбаре не нравится чай, который ей подали (на самом деле она его возненавидела), но ей приятно видеть пожилых людей, которые до сих любят друг друга и выражают свою любовь такими глупыми шутками. Она поворачивается обратно к Эмили.
— У меня не хватает смелости просто подойти к ее дому и постучать в дверь. Мне едва хватило мужества прийти сюда — я почти развернулась.
— Я рада, что вы этого не сделали. Вы украшаете это место. Пейте чай, мисс Робинсон. Или я могу называть вас Барбара?
— Да, конечно. — Барбара делает еще один глоток. Она видит, что Эмили уже выпила половину своей чашки. — Дело в том, профессор...
— Эмили. Вы — Барбара, я — Эмили.
Барбара сомневается, что сможет называть эту глазастую старушку по имени. Рот профессора Харрис улыбается, а в ее глазах мерцает огонек, но Барбара не уверена, что это веселый огонек. Скорее, оценивающий.
— Я пошла на факультет английского языка в колледже Белла и поговорила с профессором Бёркхарт — ну, вы знаете, деканом кафедры...
— Да, я знаю Роз довольно хорошо, — сухо говорит Эмили. — Последние лет двадцать или около того.
Барбара краснеет.
— Конечно, да, конечно. Я обратилась к ней с просьбой познакомить меня с Оливией Кингсбери, и она сказала мне поговорить с вами, потому что вы и миссис Кингсбери — подруги.
"Ливви может думать, что мы подруги", — думает Эмили, — "но это было бы преувеличением. Опасным преувеличением". Но она кивает.
— На протяжении многих лет наши кабинеты соседствовали, и мы были коллегами. У меня есть подписанные копии всех ее книг, и у нее есть подписанные копии моих. — Эмили глотает чай, затем смеется. — Двух моих, честно говоря. Она была гораздо более плодовитой, хотя, насколько мне известно, она ничего не опубликовала в последнее время. Ищете знакомства с ней, не так ли? Я подозреваю, что гораздо большего. Вы хотите, чтобы она была вашим наставником, и это понятно, вы её фанатка и всё такое, но боюсь, вы будете разочарованы. Ум Ливви по-прежнему острый, по крайней мере, насколько я могу судить, но она сильно хромает. Едва может ходить.
Что не объясняет, почему Оливия не появилась на прошлогодней рождественской вечеринке,
