Вместо того, чтобы отдать документы, Нинель действительно сделала такое движение, словно хотела порвать их. Грэм, быстро наклонившись, схватил ее за запястья и вытащил из сжавшихся пальцев бумаги.
— Осторожнее, сестрица. Мне не хотелось бы ехать к уважаемому господину Клайссу за копией. Он и так перенервничал. Вот так. Спокойно. Тебе дать воды?
— Убирайся к Безымянному!
— Что-то не хочется. Да без истерики! Возьми себя в руки. Разве тебе и твоим детям мало оставил твой опочивший супруг? Так выйди замуж второй раз.
— Ты ничего не понимаешь! Этот замок — мой дом. Мой, понятно, а не твой, безродный приблуда! Я не позволю тебе выгнать меня и моих детей отсюда!
Грэм расхохотался, откинувшись на спинку кушетки.
— Да кто говорит о том, чтобы выгонять тебя?! Оставайтесь, мне-то что… Хотя, — он стал серьезным. — У меня есть большой соблазн прогнать тебя на конюшни. Как ты поступила с этим мальчиком…
— С каким мальчиком? — Нинель подозрительно быстро успокоилась. Можно было подумать, что ее истерика — напускная и хорошо продуманная.
— Здесь так много мальчиков на конюшнях? Я говорю о Мэнни. О своем — и о твоем, кстати, тоже — племяннике.
Глаза Нинели прищурились, тонкие изящные губы некрасиво скривились, и Грэм подумал, что сейчас она стала похожа на него самого так, как никогда не походила. Не слишком приятное зрелище.
— Племяннике? Никогда не назову его так! Он — ублюдок, и порождение ублюдка! Гата опозорила себя и меня, и всю нашу семью, прижив ребенка от этого грязного наемника, которого ты притащил с собой! Его следовало удушить в колыбели или отдать крестьянам в деревню, но Гата так вцепилась в него, словно он был величайшим сокровищем.
— Он был ее сыном. Странно, что ты этого не понимаешь, у тебя же самой двое детей, — процедил Грэм сквозь зубы. Он с трудом удерживался, чтобы не ударить сестру, пальцы его сжимались и разжимались; но, несмотря на обычно отрезвляющую боль, он чувствовал, что понемногу теряет контроль над собой. — А если кого-то и следовало удушить в колыбели, так это тебя. Так-то ты чтишь память умершей сестры? Помыкая ее сыном? Будь твоя воля, ты и ее запихнула бы на конюшни, не так ли? Между прочим, как она умерла? Ты подсыпала ей яду в вино?
— Думай, что говоришь, бастард! — вспыхнула Нинель. — О боги! Я… я не желаю больше слушать тебя! Если бы не болезнь матери, я не осталась бы здесь ни секунды долее! — она вскочила и стремительно направилась к двери. — Надеюсь, когда я вернусь, тебя уже не будет здесь. Я имею в виду — в моей спальне. Из дома, боюсь, тебя уже не прогнать.
Нинель вышла, хлопнув дверью так, что задребезжали стекла. Грэм с полминуты сидел неподвижно, потом медленно сгорбился на кушетке, уткнул лицо в ладони. Мало того, что разговор с Нинелью не принес никакой радости, — а он этого и не ждал, — но не оставил и чувства удовлетворения. Он надеялся насладиться злостью Нинели, ее бешенством, но вместо этого чувствовал какую-то… пустоту, что ли. Так было в первые дни после освобождения из подвалов Северной — полное безразличие и равнодушие…
И зачем мне дом, если в нем нет ни одного человека, которому я был бы нужен? — подумал Грэм. Это не дом, это и впрямь склеп… Да в склепе, пожалуй, будет даже уютнее, ведь там лежит Гата. Для которой я был братом, а не остался незаконнорожденным ублюдком и выскочкой.
Он несколько раз глубоко вздохнул и выпрямился. Нет, не для того он заполучил наследство, чтобы теперь сидеть и киснуть. Есть дом, а чтобы в нем появились любящие люди, это уж его забота. Ведь он стал князем для того, чтобы получить возможность приблизиться к Ванде, значит, о ней и надо думать. А есть еще и Мэнни, которого, конечно же, нельзя оставлять среди слуг. Не хватало еще, чтобы он стал таким же, как его отец.
Грэм встал, взял со стола бумаги и вышел из комнаты, прихватив с пола сумку и прикрыв за собой дверь. Постоял немного в коридоре, раздумывая, куда направиться теперь. Стоило бы поставить в известность о своем появлении старую княгиню, но он не хотел сейчас разговаривать с ней. Кроме того, Нинель обязательно расскажет ей, а значит, нужды торопиться нет. Да и не играет уже старая княгиня никакой роли…
Коридор был пуст и темен. Грэм огляделся в поисках слуг, не увидел никого и медленно пошел в сторону своей комнаты. Точнее, в сторону той комнаты, где жил раньше, когда жив был отец. Он намеревался занять ее, пусть даже она заросла пылью и паутиной. Позже можно найти слуг и заставить их все вычистить.
Комната оказалась запертой, но Грэма это не остановило. Пальцы слушались плохо, но все-таки простой замок он вскрыть еще мог. Через минуту дверь распахнулась перед ним, и он увидел знакомую комнату: большая кровать, старый, но все еще пышный ковер на полу, стол темного дерева у окна, полускрытого темно-синими портьерами. Никакой пыли и паутины, но вид совершенно нежилой. Грэм бросил сумку на пол у кровати, бумаги сунул в запирающийся ящик стола, ключ забрал с собой и снова вышел в коридор. С одной сестрой он уже поздоровался, теперь хотел поздороваться со второй. Рассказать ей, как умер отец ее ребенка.
Глава 2
Нельзя сказать, чтобы посещение склепа принесло Грэму успокоение, хотя он и просидел там до темноты, мысленно беседуя с мертвой сестрой. Это было чистой воды безумие, но не раз и не два он уже слышал о себе: "он тронулся умом". Еще раз сказать это было некому, а если бы и нашелся кто… что ж, снова повторенные слова ничего не изменили бы. Грэм и сам знал, что мозги у него после Северной не совсем в порядке, и не нуждался в подсказках.
В склепе было темно, хоть глаз выколи, но Грэм не взял с собой ни свечи, ни фонаря. Ему, проведшему в могильной тьме четыре года, света вполне хватало, чтобы различить очертания надгробий, а большего и не требовалось. Он, правда, не знал, где лежит его сестра, но на камнях были вырезаны имена покоящихся здесь людей, а пальцами он умел читать не хуже, чем глазами. Во всяком случае, раньше умел, да и сейчас, к счастью, пальцы его, переломанные и плохо зарубцевавшиеся, не утратили чувствительности полностью. Так что надгробие Гаты он разыскал.
Когда он выбрался наружу, была ночь. Осенью в Наи, когда садилось солнце, становилось темно и холодно, но сентябрьская ночь показалась днем после склепа. Что до холода, то Грэма научила не замечать его та же Северная крепость.
С минуту он стоял рядом со склепом, размышляя, куда же ему теперь пойти. В душе царило полное опустошение, усугубившееся еще безумным разговором с мертвой сестрой, и он был близок к тому, чтобы вернуться в склеп, лечь среди покойников и лежать так, пока… Он не знал, что кроется за этим «пока».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
