— Мооз, — помолчав, говорю я.
Считаю до десяти и открываю.
— Распишитесь.
Он тянет мне бумажку из желтого света подъезда.
— Это еще?.. — не договариваю вопрос я.
— Расписываться будем или нет? — устало спрашивает он.
— По поводу? — грубо говорю я.
— По поводу перевода, — грубо говорит он.
— Ка... — говорю я.
И медленно вдыхаю, стараясь, чтобы незаметно от него. Форма и правда синяя, но светлее, чем у полицейских.
— Почтовая служба ДХО, — терпеливо вздохнув, начинает он бубнить, — первая служба доставки корреспонденции и ценностей в регионе, мы рады приветствовать вас, распишитесь, пожалуйста, здесь и примите... Отправитель — журнал Федеральной службы связи России, — снова становится грубым он.
— Да, — растерянно говорю я.
— Да-да, — киваю я.
— Да-да-да, — припоминаю, что когда-то отправлял пару рассказов, я.
— Да-да-да, — вспоминаю, что они долго молчали и я уж просто решил, что не напечатают и, значит, не заплатят.
— Да, — расписываюсь я.
— Да-да-да, — принимаю конверт я.
— Да-да-да-да, — улыбаюсь, пересчитывая деньги, я.
— Да?! — поражаюсь размеру суммы я.
И еще что-то говорю.
Кажется, снова “да”.
Отблики от телевизора скачут по одеялу, под которым лежат тесть с Игнатом. Малыш причмокивает во сне и бормочет “оз, ооз, мооз, соник”. Хихикает, смеется... Тесть начинает похрапывать. Я выключаю телевизор и стою минут пять в темноте.
Жду, пока глаза привыкнут.
Потом иду в коридор, осторожно выхожу в подъезд. Собираюсь пойти в супермаркет поблизости, купить Игнату обувь — мы уже мерили, подошло, были бы деньги тогда. Игрушек еще. Не к Новому году. Сейчас. Закрываю двери, спускаюсь на десять ступенек и останавливаюсь, чтобы взглянуть в междуэтажное окно. В стекле отражаюсь я. Сын мой, не бойся...
Какой я? Крупное, надменное, усталое лицо. Уголки губ чуть вниз. Жестокое, равнодушное лицо. Ничего общего с тем ангелом, что пускает сейчас слюни на подушку в детской. Хотя есть кое-что. Нос. Глаза. Губы такие же...
Постепенно черты Игната начинают проступать в том лице, что я вижу перед собой.
Долго смотрю ему в глаза. Потом отворачиваюсь и иду в магазин.
За слоником.
Мученик тополей
Кублановский Юрий Михайлович родился в 1947 году в Рыбинске. Окончил искусствоведческое отделение истфака МГУ. Поэт, критик, публицист.
* *
*
Н. Поленовой.
Знаешь ли ты, что, ласковый теля,
знамя сворачиваю, пора.
Пусть в тридцати верстах от Марселя,
в местечке с абрисом Коктебеля
идёт большая игра
меж стариками с бывальщинкою на ряшках,
в кепках а la Габен,
в потёртых вельветовых на подтяжках...
Знаешь ли ты, что крен
жизни уже подступил вплотную,
когда на звёздчатые огни
смотришь — то бишь на зыбь морскую
в октябрьские с поволокой дни...
С этюдником схожий ларец рыбачий.
Спиннинг невиданной длинноты
клoнится над прибоем, значит,
следует ждать рыбарю удачи.
Знаешь ли ты...
Там, заглядевшись в любви последней
на в скалы впившуюся сосну,
под козырьком я скалы соседней,
поджав колени к груди, — усну.
31.Х.2007, Cassis.
* *
*
В полузабытой империи
что нашей юностью двигало?
Улица и кинозал.
Набриалиненный жигало
у онемевшей Кабирии
сумочку там отнимал.
Долгой зимою цинготною
в ленте с печальным концом
как не оплакать залётную
птицу с белёным лицом?
Как она с миной болезною
вдруг поняла наконец,
что на плато перед бездною
с нею не друг, а подлец.
В эту минуту готовое
броситься на остриё
в тощей груди бестолковое
сердце мужало моё.
И неизвестные дивные
там громоздились вдали
снежные кряжи обрывные —
кардиограммы земли.
Март 2007.
* *
*
Мы смолоду были с тобой самородки,
но вот оказались на дне —
твоей нерасчётливо скорой походки
отчасти, считай, по вине.
Ведь помнишь, как, бодро шагая вначале,
ты вдруг задохнулась в пути:
— Россию, которую мы потеряли,
уже никогда не найти.
Я был только автор ненужных нетленок.
Ты — русая птица ночей.
Зачем же тогда в либеральный застенок
таскали выпытывать: чей?
Когда, прокурорствуя, Пемзер в колонках
мне на спину вешал туза,
возилась со мной ты, что с малым ребёнком,
рукой прикрывала глаза.
...Два лебедя здешних куда-то уплыли,
лишь домик понтонный стоит.
Запутаны кроны плакучие были,
как старые сети, ракит.
Да разве нет хлипкой надежды на чудо,
на новый лимит бытия?
И у новодевичьих башен: — Откуда
ты знаешь? — упорствовал я.
Хранятся у Грозного в библиотеке,
которую всё не найдут,
прижизненное руководство Сенеки,
как с жизнью прощаться должны человеки,
и Хроники будущих смут .
* *
*
Кленовый лист попытался в фортку
проникнуть было — и с глаз исчез,
ушёл куда-то на дно, в подкорку,
плавильню сумеречных словес...
Физалиса огоньки под снегом —
как будто связь с отдалённым брегом.
Зато синицы и зимородки
все из одной небольшой слободки.
В посёлках большего же охвата
во тьме накат и обрывки мата.
В хронометрические мгновенья
необратимые измененья
там происходят с венцом творенья.
...Сердце зовёт на светлую с тёмной тропки,
тропки с палым листом — на снежную до границ.
Скоро десять лет, как убит кулинар Похлёбкин
у себя в Подольске.
И никто не ищет убийц.
* *
*
Поклёп на правду — что мы болтливы,
на безответные испокон,
как в старину говорили, нивы
и легендарный вечерний звон.
Ведь не случайно в земном прилоге,
видать, не светит уже сквозь хмарь
узнать — ни правду о той дороге,
ни честно умер ли в Таганроге
малорешительный государь,
вдруг простудясь под Бахчисараем.
В свалявшихся колтунах дружок
приветствует, пробегая, лаем
физалиса огоньки...
И, тая,
уже попробовал лечь снежок.
23.IX.2007.
Зимняя сказка
Чтобы мне вдаваться в работу, не покидая жизни — нужно, чтобы у меня были некоторые совершенно необходимые вещи, как то шуба, белье, часы и проч.
Григорьев — Погодину (1855 г.).
Снега досыта насыпaлось
за день, — ближе к его концу
ты под соснами пробиралась
без тропы к моему крыльцу.
Начинала тонуть лампада,
