Но она тотчас отсекла её, вновь взглянув на мужчин. Было видно, что меньше всего Виктору нужна чья-то самодеятельность или инициатива — он всеми силами пытался держать ситуацию под контролем, но у него не получалось.
Гость наклонился к бесу и что-то сказал ему, отчего Виктор побледнел еще сильнее. Кем бы ни был подросток, это явно кто-то очень опасный.
Нет, определенно, лезть с предложением — не лучшая идея.
И тут, как назло, один из гостей свистнул в сторону Киры. Она помнила его ещё по столичному клубу, завсегдатай, оставлял неплохие чаевые, да и на комплименты никогда не скупался. Видимо, приехал вслед за Виктором на открытие этого.
Он подошел к Кире, нетрезво глянул на чертовку глазами, полными обожания.
— Эй! Кирюш! — поманил её пальцем. — Смотри-ка, шест свободен. Покажи этим бабенкам, кто тут настоящий профессионал. А? Зажги, как ты умеешь.
— Заткнись, идиот, — шикнул на него Виктор, но было поздно, гость уже услышал.
— Кажется, у нас появился первый смертник… желающий, — он сделал вид, что оговорился.
— Она никуда не пойдет. — Он повернулся к завсегдатаю, сделав движение глазами, и процедил: — Свали.
Виктор вдруг поправил костюм и сам поднялся на сцену. Подошел к микрофону. Громкая музыка вдруг стихла. Он нелепо смотрелся рядом с микрофоном из-за своего горба, тот перетягивал на себя все внимание.
— Всех рад видеть на нашем открытии. Небольшая композиция в честь сегодняшнего праздника.
Прожектор с потолка заскользил по черному костюму, беря беса в ореол света. Он вздохнул глубоко и вдруг спустился со сцены к темному пианино, стоящему внизу.
Открыл со стуком крышку.
Музыка рождалась прямо под его пальцами. Нота за нотой мелодия разрасталась, разносилась по залу, наполняя его. Перебор клавиш заканчивался высокой нотой. Снова перебор, и снова высокий, пробирающий до самого нутра звук. Словно капли крови, падающие в бокал. Словно последние удары сердца перед смертью.
А затем Виктор запел. Высокий мелодичный голос. Тонкий, словно женский. Но чувственные переливы были неожиданно прекрасными.... Он пел о том, что невозможно угодить судьбе. О том, что та все равно обманет, лишь посмеется над планами.
Текст был отдаленно знаком. Кажется, какой-то отрывок из мюзикла.
Затем припев — мелодия стала жестче, резче. Голос стал громче и еще выше. Напряженное лицо отражало суть слов припева, переделанного из известной крылатой фразы: «Делай что должен, и будь что будет!».
Да, пожалуй, эти слова действительно могли бы стать девизом беса.
Кира заметила, как обнимающиеся парочки начали медленный танец, даже не поняв, что что-то не так. Голос звучал эффектно и пронзительно искренне, он проникал в самую душу.
Последние ноты песни затихли, погрузив зал в глубокую тишину.
Кира сглотнула, пребывая в полнейшем шоке. Раздались медленные хлопки — это хлопал странный подросток.
А затем начали хлопать и остальные.
— Чего хлопаете? Как певичка из кабаре. Паук бы до такого никогда не опустился. Смотреть тошно! — громко возмутился кто-то. Кажется, один из охранников.
Виктор словно не слышал, встал из-за пианино, подошел к охране, вытащил у Макса из-за пояса пистолет и выстрелил недовольному два раза в середину лба.
Тот опрокинулся на спину, начался шум, визг.
Только один человек продолжал хлопать — странный гость с нарисованными красными слезами на лице.
— Вот это перфоманс! — восхитился он, подошел к трупу и одним движением оторвал ему голову, подставив под нее стакан, вновь наполняя до краев. — Идеально. Мне все понравилось. Хочу узнать, как тебя зовут.
— Виктор. Виктор Ковтун, — произнес Виктор, слизав попавшие на его лицо капли крови.
— Виктор Ковтун, — повторил парень певучим звонким голосом. — Я запомнил. А я Нику Альбеску.
И Нику протянул бесу ладонь для рукопожатия.
***
Полдня я бесцельно шлялась по городу (точнее — сначала добралась до него и прыгнула в первый попавшийся автобус, который вез в центр). Первое зелье действовало, поэтому я не боялась быть замеченной — но чувствовала, что скоро его придется обновлять. А трезвых идей, куда податься, так и не было.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Порывалась сначала наведаться к отцу (заодно и на жену бы его посмотрела), но быстро одернула себя. Я не хочу, чтобы они пострадали из-за меня. Там младенец, он не заслуживает смерти, и отец не заслуживает, и его супруга, так удивительно похожая на мою мать.
Я ходила по узеньким улочкам старой части города, мимо всех этих старых пекарен, из которых несло запахами корицы и ванили. Мимо дворов-колодцев, внешне красивых, а внутри — испорченных вандалами, загаженных хулиганами. Мимо лепнины на стенах зданий, мимо классических статуй со строгими взглядами, которые удивительным образом соседствовали с исписанными граффити домами. В этом году всё специфическое, как будто чинная старина пытается соседствовать с новизной, а та оттесняет её, гудит автомобилями, зазывает рекламными вывесками.
Я шла по большому центральному проспекту и пыталась впитать в себя этот город. Я не видела его никогда раньше, не гуляла по нему. И хоть даже сейчас мне постоянно казалось, что вот-вот меня поймают, углядят под маской истинное лицо — но я напоминала себе, что зелье действует безукоризненно. Я могу просто погулять и подумать. Найти способ выжить.
Почему-то именно во время ходьбы думалось легче. Я могла бы сесть, спрятаться в любом из этих неприметных однотипных дворов, но мне требовалось куда-то бездумно идти.
Хоть ненадолго ощутить себя свободной.
Так сказать, надышаться перед смертью.
Тяжелее всего было понимать, что история с Платоном закончилась вот так. Предсказуемо, но почему-то мне становилось до безумия грустно, когда я думала об орке, что вскружил мне голову, а затем попросту выгнал взашей. Вроде бы это ожидаемо, логично. Ну чего ты ждала, дурында? Что станешь хозяйкой этого особняка, займешь место в сердце его пленника?
А всё равно до тошноты плохо, и хотелось выть белугой, проклинать себя за доверчивость. Я вспоминала наши разговоры, в которых видела так много тайного смысла. Наши случайные касания, вполне неслучайные поцелуи. Всё то, что впиталось в меня, сделало мягче. Ослабило броню.
Как будто другая жизнь. Как будто я прожила её и вернулась туда, откуда начала: бега, страх быть пойманной, ужас от неопределенности.
Куда деваться?
Меня привлек указатель, показывающий, что невдалеке находится главный вокзал города.
А что, если уехать куда подальше?! Денег не было, но я напоследок забрала парочку побрякушек из дома Платона. Не особо ценных, и, конечно, я не гордилась своим поступком. Но жить захочешь — и не на такое пойдешь. Будем считать, что это компенсация морального ущерба.
Я стояла на вокзале и долго изучала электронное табло. Поезда ездили в самые разные направления, я могла бы через несколько дней оказаться на другом конце страны. Засесть в любом мелком городке, куда Нику не добрался бы никогда и ни за что.
Только вот билет без паспорта мне не продадут — а паспорта у меня не имелось. К сожалению, Альбеску своим пленникам его не выдавал. Бежала я от него налегке, без каких-либо документов.
Я осмотрелась по сторонам. Невдалеке от касс, обложенная сумками, стояла женщина лет сорока. Совершенно неприметная внешность, таких женщин — тысячи. Неместная, потому что испуганно стреляла глазами то налево, то направо и постоянно глядела на информационное табло в ожидании поезда, сверяясь с билетом, лежащим в середине паспорта. Затем она убирала паспорт обратно в сумку, вздыхала, вновь поглядывала на табло.
— Миша, Катя, не бегайте! — крикнула женщина, и двое детей-погодок, носящихся вокруг неё кругами, на секунду застыли.
— Маааа, а кушать есть? — спросила капризно девочка.
— Пиииить, — захныкал мальчонка.
Мать с причитаниями потянулась к необъятному баулу и начала вытряхивать его в поисках требуемого. При этом сумку с паспортом она отложила на соседнее сиденье, даже позабыв закрыть.
