…Поэтому, промучившись где-то до полуночи, я вышла из хижины и легла спать рядом с Виаро. Честно говоря, мне было наплевать на то, что он мог подумать о моей нравственности. Да он и не подумал ничего, молча прижал к своему боку — так, чтобы я могла согреться.
***
…Бывает же так — с вечера ложишься спать, прекрасно засыпаешь, а потом среди ночи тебя что-нибудь будит… И все, прощай, сон.
А еще говорят так: спит хорошо тот, кто мало думает. Увы, Шерхем Виаро не относился к числу этих счастливцев. Он проснулся, когда ощутил прижавшуюся к боку девчонку, холодную как вынутая из воды лягушка. Бедняга мерзла, а кое-какие новые инстинкты, появившиеся вместе с камнем под сердцем, безошибочно привели ее к ближайшему источнику живого тепла. Что ж, ничего не поделаешь. Все-таки он, Шерхем, никогда не был некромантом, а то, что он успел сделать с убитой Ирбис Валле, и без того выходило за все дозволенные пределы.
Шерхем лежал неподвижно, боясь спугнуть сон — ее и свой собственный. Но потом Ирбис Валле заснула, смешно засопев носом, а он… К сожалению, его начали изводить мысли, приходящие по ночам.
Он вспомнил свою жену Луизу и славного, щекастого карапуза, которым их наградил Хайо. Тело Луизы ему показывали, а вот сынишку — нет. К чему была эта совершенно бессмысленная жестокость? Шерхем так и не смог понять, даже спустя годы, когда боль чуть притупилась. Жив ли Дан, славный мальчуган? А если жив, то по каким дорогам ходит? Увы, не узнать. В ту роковую ночь, когда схватили Луизу и подросшего, шустрого мальчугана, пропал и тихоня Арнис, об участии которого в эксперименте помимо него, Шера, знал только Улли Валески. Много позже выяснилось, что он тогда отбыл по срочному делу в свое имение — и хорошо, что отбыл, он хотя бы не рисковал понапрасну, находясь рядом с главным козлом отпущения. С Шерхемом Айланом Виаро, то есть.
… Доколе бегать по лесам, водя за собой гончих? И есть ли в этом смысл, когда не осталось тех, ради кого он бы терпел любые муки? Определенный смысл, конечно, был: его величество не сможет спать спокойно, пока Шерхем на свободе. Но зачем мстить королю, когда тот не сделал ничего такого, к чему бы его не обязывала корона? Охр возьми, все как обычно: тысяча вопросов, и нет, ну совершенно нет ответов.
А теперь еще эта девочка с мерцающим магией коконом вместо сердца. Он уже и сам начал сомневаться в том, что принял верное решение, возвращая ее к этой недожизни. Ребячество, иначе и не скажешь. Возомнил, что так будет лучше, что у нее хватит сил, чтобы достучаться до эльфов и уже этим свершить самое большое чудо этого мира. Не смог бросить тело единственного милосердного человека в королевстве. Думал, что дает надежду, истинную надежду на воскрешение в Великом лесу… Ну не дурак ли, а? И она, похоже, поверила. Как ослик, перед носом которого держат морковку на веревочке, шагнула вперед, в это подобие жизни. Теперь вот хочет стать великим магом, вышивать неповторимые талисманы, закладывать в них песнь своего сохранившегося дара…
Который, как ни крути, у Ирбис Валле имелся. Даже в избытке. Сам он никогда не пробовал разбираться в магии вышивальщиков, но почувствовал, что талисман регенерации на самом деле не так уж и прост. Она сказала, что поломается, если его примерит кто-то другой. Весьма нетривиальное, так сказать, решение. Но поломается ли? Шерхему казалось, что он будет действовать, но как-то иначе. И почему-то, глядя в зеленые глаза неживой девушки, он не осмелился устроить допрос на предмет ее искренности. Главное, что на нем талисман сработал как надо. С небольшой, правда, задержкой — но правильно.
А еще где-то в лесах Веранту кружил охотник из Великого леса.
Кружил, конечно же, не зря. Вот бы разыскать его… Но пытаться обнаружить в лесу эльфа не будучи королевской гончей — все равно что искать иголку в стоге сена. Охр!
Шерхем безуспешно пытался уснуть, убеждал себя в том, что вот-вот наступит новый день, и ему надо будет отправляться на охоту — вернее, на заработки, пока не пришла пора уходить в другое место. В небольшой и глухой деревне серебра не водилось, но зато там имелись дивные, откормленные гуси и утки, которых господин лекарь ел с большим удовольствием. А позавчера по деревне молодка на сносях ходила. Может быть, ему уже пора торопиться со своими лекарскими услугами?
Ирбис Валле спокойно посапывала под боком. Шерхем снова вспоминал Луизу, которую уже не вернуть. Думал о щекастом мальчугане, которого потерял. Об эльфе. Об Арнисе Штойце. И еще раз об эльфе.
А потом он вдруг снова увидел себя, молодого, наивного чародея, полкового лекаря, сгорбившегося у походного костра. Да, тогда им пришлось несладко: орки шли, шли, шли… Живые, мертвые. Те, кто падали, на следующее утро поднимались и снова шли в бой. А он, Шерхем Виаро, лечил, лечил и еще раз лечил. Закрывал рубленые и колотые раны, вправлял вывихи, обезболивал — чтобы к ночи сидеть перед костром и смотреть на танцующее пламя. Спать он уже не мог. И вот тогда из тьмы соткался эльф — неслышно, прямо посреди лагеря. Подошел, мягко ступая, к костру, и уселся напротив Шерхема.
— Ты маг, — напрямую сказал он, — ты можешь опрокинуть орков, смять их и победить.
— Интересно, каким образом? — Шерхем даже не удивился тому, что перед ним житель Великого леса. Сил не осталось даже на это, — я не смогу усыпить целую армию.
— Мы не вмешиваемся в войну людей и орков, — мягко прошелестел эльф, — но можем дать совет. Мертвые перестанут подниматься, если вы сможете завладеть тем камнем, который шаман носит на шее, не снимая.
— Ну, и как я это должен сделать? — он поднял брови, — пойти к ним и сказать, мол, отдайте вашего шамана?
— Думай, человек, — эльф вздохнул, — на то тебе и голова дана, чтобы думать.
Он неспешно поднялся и шагнул обратно во тьму, так же незаметно, как и появился.
«Но меч — штука обоюдоострая», — сонно подумал Шерхем.
Он проваливался в сон, невзирая на то, что вокруг светлело. А потом ему привиделось нечто, состоящее как будто из радужных пузырей, в которых непрестанно мешались цветные пятна. И, вспомнив, Шерхем закричал от ужаса и отчаяния, понимая, что теперь он совершенно, абсолютно беспомощен.
***
Нет, в самом деле любопытно, что должно присниться, чтобы вот так кричать. И лицо такое… беспомощное, что ли. Когда он бодрствует, то просто злой и жесткий как черствый хлеб. А во сне как будто молодеет лет на десять, морщины разглаживаются, и — этот страх, обреченность. Что ж, судя по всему, тени войны с орками все еще бродят по долинам его памяти, и уходить никуда не собираются. Я легонько потрясла Шерхема за плечо, он сжался в комок и открыл глаза, уставившись на меня мутным со сна взглядом, в котором продолжал метаться ужас.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
