Г-н Дювиль прочел это письмо жене. Всем соседям от нее стало известно, что на невесте будет платье на цыганский манер из золотистого муслина с воланами. Сама же невеста, узнав об этом тоже из письма, смеялась одна в своей комнатке, представив себе, какое лицо будет у родителей, когда они увидят на ней такое экстравагантное платье.
Нужно ли говорить, что эта молодая особа давала некоторые основания ее окружению держаться от нее подальше? Ее неторопливые взгляды, ее манера поворачивать голову, мантилья по воскресеньям и все то, что родители ее осуждали, называя обобщенно «испанским кокетством», смущали покой не одной крепкой семьи. Делая вид, что ей ничего не ведомо о порождаемых ею вспышках чувств, она как бы намекала на готовность сблизиться, никогда, однако, себя не компрометируя. Подобная игра ее объяснялась скорее всего желанием как-то развеяться и избавиться от тоски одиночества. А в том, как она держала перед собой скипетр иллюзий, было даже нечто, отдаляющее ее от людей. Ее сдержанность притягивали к ней мужчин, а это никак не могло понравиться женщинам. Ни в чем упрекнуть ее они не могли, но недоверие тем не менее к ней питали. А при этом у нее было доброе сердце, и она была способна любить.
Луи вернулся в Вальронс только 4 октября. Невеста приехала 18-го утром, вместе с родителями, братом и его женой, а 20-го вечером на машине подъехал увешанный подарками г-н Зарагир, высокий красавец, прекрасный как ясный день. Дверь гостиной распахнулась, и появился он, внушительный, свободный, с высоким лбом, овеянным ветрами приключений. Те, кто его еще ни разу не видели, сразу прониклись сознанием значительности этой личности. Он здоровался, обнимал, целовал руки, и все его движения свидетельствовали, что он чувствует себя превосходно, что друзья ему дороги и что ему приятно выражать им свою любовь. Невеста, приготовленная беседами о нем полюбить его, его полюбила. Он же полюбовался ею, отпустил родителям комплимент по поводу того, что они произвели на свет такую дочку, а Луи Дювиля поздравил с такой прекрасной победой.
В тот вечер за ужином в Вальронсе были только супруги Дювиль с сыном, невеста и ее семья, полковник и Зарагир. Грандиозные и шумные приемы, так тщательно подготовленные хозяйкой дома, должны были начаться лишь на следующий день, однако чтобы создать у гостей праздничное настроение, она приказала зажечь в столовой свечи. Внешность присутствующих от этого, естественно, выигрывала. Особенно такое освещение смягчало унылые лица родственников невесты. Им не понравилось, что дочка получила от жениха лишь скромный золотой перстень с топазом, и они с недоверием приглядывались к нему, подозревая, что он не так богат, как хочет выглядеть. Их угрюмость делала общее радостное настроение немного менее радостным, и за столом царила тишина, которую первым нарушил полковник. Залюбовавшись цветами, украшавшими стол, он не выдержал и воскликнул:
— Черт побери, ну и цветы!
— Да, природа часто преподносит нам удивительнейшие сюрпризы, — сказал г-н Зарагир. — Ее воображение явно превосходит человеческое воображение.
— Простейший цветок бросает вызов всем претензиям людей с их изобретениями в области механики, — заявил г-н Дювиль. — Машины рождаются уже устаревшими, отставшими, вышедшими из моды, и даже находясь в движении, они инертны, тогда как неподвижные растения гордо проходят сквозь века со скоростью мимолетных видений. Ничто не может сравняться с цветком в новизне и одновременно в древности.
Полковник тут что-то заметил по поводу японских деревьев, от которых ему нетрудно оказалось перейти к русско-японской войне 1905 года. Благодаря его болтовне и репликам его собеседников первая часть ужина прошла довольно оживленно. Настоящее веселье наступило, когда перед десертом Луи встал и надел на палец невесте перстень с крупным рубином. Она поцеловала жениха. Глаза ее, столь многоопытные в выражении любви, затуманились слезами радости, и она обошла стол, то и дело кладя руку на скатерть между сидящими и повторяя: «Вы только посмотрите!» Ее родители признали в этом подарке доказательство внушительного состояния, которое призвана была разделить недооцененная ими дочь. Понимая, что пришло время сблизиться с ней и проявить родственные чувства, они оживились, их лица из вытянутых сделались круглыми, и они без зазрения совести стали разыгрывать комедию горячих чувств.
Еще до начала ужина Луи Дювиль показал г-ну Зарагиру обручальное кольцо и прочие драгоценности, которые он собирался вручить невесте на следующий день.
— Пусть у нее будет два сюрприза, — сказал г-н Зарагир. — У каждого из нас будет своя минута удовольствия вручать подарки. Мне не терпится вручить вам обоим кое-какие безделушки.
Он вышел из-за стола и принес молодоженам поднос с несколькими шкатулками.
— О! Это все нам? — воскликнули те.
Подарки г-на Зарагира были бирюза и бриллианты в золотой оправе. В коробочках лежали браслеты, броши, запонки, но особым великолепием поражало прекрасное ожерелье в виде переплетающихся заглавных букв, составляющих целую фразу: «Боги вам это предназначили, а дружба вручает». Во всех этих драгоценностях были видны изобретательность г-на Зарагира, его властный вкус и горячее желание сделать приятное, что еще более увеличивало их ценность.
— Ах, какая прелесть! Сколько прелестных вещей! Великолепно! Это слишком, слишком красиво! Спасибо, спасибо!
Невеста взяла ожерелье и протянула его г-ну Зарагиру со словами: «Наденьте первым». Луи и его отец поаплодировали этому жесту. Тогда Зарагир надел колье на шею невесты, и все услышали щелчок застежки.
— Ваше счастье составит мое счастье, будьте счастливы, — сказал он ей.
Неожиданно из сада послышались аккорды музыки. Раздвинув шторы, все увидели в дыму бенгальских огней четырех юношей и четырех девушек, которые пели, аккомпанируя себе на гитарах и скрипках.
Г-н Дювиль открыл окно и крикнул им:
— Там холодно, идите сюда!
Музыканты отвечали, что просто хотели исполнить серенаду молодоженам. На самом же деле юношам было любопытно взглянуть на женщину, ради которой Луи отказался от холостяцкой жизни, а девушки пришли только из-за г-на Зарагира. Ему нравилась их шумливость, он с удовольствием отвечал на их вопросы и смеялся вместе с ними. Он был их другом, они обступили его со всех сторон. Он занялся ими, отчего невеста в глубине души почувствовала нечто вроде ревности. Потом юноши взялись за свои скрипки, а девушки — за гитары. Все уселись, чтобы их послушать, а невеста отвела Зарагира в темный угол гостиной.
— Вы напоминаете мне какое-то мое воображаемое воспоминание, — сообщила она ему.
— Воображаемое воспоминание? Вы тоже для меня являетесь таким воспоминанием, — ответил он.
Подобно тому, как он очаровывал многих женщин особым сочетанием присутствия и своеобразной отчужденности, что оказывается обычно самой опасной приманкой, ее он притягивал к себе какой-то определенной неопределенностью, чем-то абсолютным, что называют обаянием и что составляет, возможно, гений души. Ее тянуло к нему все, что было в нем неуловимого и, подталкиваемая неприязнью к юным музыкантшам, в обществе которых ему было хорошо, она хотела, чтобы он предпочитал ее всем остальным.
— Да, воображаемое воспоминание, — повторила она, вновь очаровав его своим акцентом.
Праздничный вечер заканчивался долгими объятиями и поцелуями, а между тем в воображении г-на Зарагира поселился и никак не желал его покидать некий образ. Пожелав спокойной ночи обитателям Вальронса, он пошел прогуляться один по парку.
Мечты способны опьянять. И он было размечтался, но потом спохватился, проанализировал свои чувства и возмутился ими. Понемногу сердце его успокоилось. Обычно не склонный поддаваться капризам, он решил, что сейчас стал именно игрушкой каприза, решил, что сумел разгадать интригу последнего, и, успокоившись, вернулся в дом, погасил всюду свет и поднялся в свою комнату.
Г-жа Дювиль попросила полковника пригласить на следующий день невесту и ее семью пообедать у него.
— Задержи их в Дантеле как можно дольше, — сказала она.
Это был канун свадьбы. Г-н Дювиль с сыном должны были обедать в городе с г-ном Зарагиром; таким образом в Вальронсе никого не оставалось, и она могла свободно заниматься последними приготовлениями к торжеству.
Зарагир испытывал угрызения совести. Мысль о том, что он полюбил невесту Луи, вызывала в нем отвращение, он презирал себя и переносил это чувство на нее. «Как она смеет мне нравиться? Это — бессердечная женщина. В том, что я ее полюбил, виновата она. Я предпочел бы скорее умереть, чем прикоснуться к ней», — думал он и в то утро смотрел на нее без каких-либо эмоций. Выходя из дома, она сказала:
— Я сейчас еду в Дантель. Ведь можно любить, не развлекаясь, вот я и люблю дядюшку, но скучаю у него. Дни там тянутся бесконечно. Почему бы вам не приехать и не освободить меня?
