– Я в меньшей степени удивлен тем, что случилось, – ответил Уильям, – потому что хорошо знаком с манерами людей действительно великих, а мое положение в обществе позволило мне тоже приобрести такие манеры. Среди людей, представленных к королевскому двору, такие примеры изысканной воспитанности встречаются довольно часто. Весь день и утро следующего дня все только и говорили, что о предстоящем визите в Розингс. Мистер Коллинз тщательно напутствовал гостей на то, чего им следует ожидать, чтобы вид пышных комнат, большого количества слуг и роскошного обеда не произвел на них потрясающего впечатления.
Когда дамы расходились, чтобы начать наряжаться, он обратился к Элизабет:
– Дорогая моя кузина! Не волнуйтесь по поводу вашего наряда! Леди Кэтрин вовсе не собирается требовать от нас той же изысканности в одежде, которая присуща ей и ее дочери. Я советовал бы вам просто надеть ваши лучшие вещи, потому что ситуация не требует чего-то большего. Леди Кэтрин ничего плохого о вас не подумает, если вы будете в простом наряде. Ей нравится, когда принимается во внимание различие в социальном положении.
Пока женщины одевались, он несколько раз подходил к двери каждой из них, настоятельно рекомендуя поторопиться, поскольку леди Кэтрин очень не любила, когда кто-то опаздывает к обеду и заставляет ее ждать. Такие страшные рассказы о ее светлости и о ее манерах привели в ужас Марию Лукас, которая не привыкла часто бывать в обществе, и поэтому она ожидала свое представление в Розингсе с не меньшими опасениями, чем ее отец перед представлением в Сент-Джеймсе.
Погода была хорошая, поэтому они с удовольствием прошлись по парку полмили. Каждому парку присуща своя особая красота и свои виды, и Элизабет увидела в нем много такого, что ей понравилось, но она не почувствовала того восторга от увиденного, на который надеялся мистер Коллинз. Не произвел на нее большого впечатления и его рассказ о тех крупных деньгах, которые в августе Льюис де Бург потратил на установку окон (рассказ сопровождался перечислением окон на фронтоне дома).
Когда они поднимались по лестнице в зал, волнение, которое испытывала Мария, возрастало каждую минуту; даже сэр Уильям – и тот выглядел несколько нервным. Что касается Элизабет, то она не потеряла присутствия духа. Она не услышала о леди Кэтрин ничего такого, что внушало бы ей благоговейный трепет перед ее чрезвычайными талантами или какими-то чудесными качествами, а «обычное» величие богатства и высокого социального положения она решила воспринимать без лишнего волнения.
Из входного зала, на великолепные пропорции и изысканный орнамент которого мистер Коллинз не преминул восторженно указать, они последовали за слугами через вестибюль в комнату, в которой сидели леди Кэтрин, ее дочь и миссис Дженкинсон. Ее светлость встала и поприветствовала их чрезвычайно великодушно; а поскольку миссис Коллинз договорилась со своим мужем, что обязанность представления выполнит она, то все прошло должным образом – без тех бесконечных извинений и благодарностей, к которым мистер Коллинз обязательно прибегнул бы.
Сэр Уильям, несмотря на то, что ему пришлось побывать в Сент-Джеймсе, был настолько удивлен окружающим величием, что у него только и хватило духу, чтобы низко поклониться и молча сесть; его же дочь, ужасно напугана, сидела на краешке стула, не зная, что делать. Элизабет нисколько не растерялась и вполне спокойно созерцала трех женщин, которые сидели перед ней. Леди Кэтрин была высокой, крупной женщиной с резко очерченными чертами лица, сохранившем следы былой красоты. Вид у нее был не слишком дружелюбен, а приняла она гостей таким образом, чтобы те не забывали, что находятся на низшей общественной ступени. Молчание не добавляло ей недоброжелательности, но все, что она говорила, произносилось властным тоном, который подчеркивал ее высокомерие и сразу же напомнил Элизабет о мистере Викхеме. Наблюдая за леди Кэтрин в течение дня, она пришла к выводу, что та была именно такой, какой он ее охарактеризовал.
Присмотревшись к матери, в лице и поведении которой она увидела определенное сходство с мистером Дарси, Элизабет направила свой взгляд на дочь и была почти так же, как и Мария, поражена ее худобой и невысоким ростом. Между телосложениями и лицами двух женщин не было никакого сходства. Мисс де Бург была бледной и болезненной, не только невзрачной, а какой-то неприметной. Говорила она очень мало, тихим голосом, и в основном с миссис Дженкинсон, во внешности которой не было ничего необычного и которая только и делала, что прислушивалась к сказанному ей и перемещала в нужном направлении ширму перед глазами мисс де Бург.
После того, как гости посидели так несколько минут, их послали к одному из окон, чтобы они имели возможность полюбоваться видом; мистер Коллинз сопровождал их и разъяснял, чем именно надо восхищаться, а леди Кэтрин милостиво поведала им, что созерцать этот вид лучше всего летом.
Обед был очень хорош: были все слуги и все те блюда, наличие которых предусматривал мистер Коллинз; а еще – тоже согласно его предсказаниям – он, по желанию ее светлости, занял место в конце стола, выглядя при этом так, будто сбылась заветная мечта его жизни. Он орудовал ножом, поглощал пищу и нахваливал ее с алчным энтузиазмом; восхвалялось каждое блюдо – сначала им, а потом сэром Уильямом, который уже успел отойти как раз достаточно для того, чтобы вторить всему, что говорил его зять, да еще и таким образом – как показалось Элизабет – крайне отвратительным для леди Кэтрин. Но похоже было, что их чрезмерный восторг леди Кэтрин очень нравился: она благодарно улыбалась, особенно когда они видели на столе какое-то до сих пор незнакомое им блюдо. Разговор в таком обществе как-то не получался. Элизабет и рада была бы заговорить при каждой новой возможности, но ей пришлось сидеть между Шарлоттой и мисс де Бург – первая только и делала, что слушала леди Кэтрин, а вторая за весь обед не обмолвилась с ней ни словом. Миссис Дженкинсон в основном следила, чтобы мисс де Бург ела как можно больше, пытаясь уговорить ее попробовать еще какое-то блюдо и опасаясь, что та откажется. Мария вообще боялась разговаривать, а джентльмены лишь поглощали блюда и нахваливали их.
Когда женщины вернулись в гостиную, им только и осталось, что выслушивать леди Кэтрин, которая говорила непрерывно, пока не подали кофе; по каждой теме она высказывалась так безапелляционно, что стало очевидно: она не привыкла, когда ей перечат. Леди Кэтрин довольно бесцеремонно и достаточно подробно поинтересовалась домашними хлопотами Шарлотты и дала ей много советов о том, как с этими хлопотами управляться; рассказала ей, как надо управлять всеми делами в такой маленькой семье, как их, и дала ей указания относительно ухода за птицей и скотом. Элизабет обнаружила, что эта гранд-женщина не упускала ни единой возможности навязать кому-то свое мнение. В промежутках между разговорами с миссис Коллинз она задала много разных вопросов Марии и Элизабет, особенно последней, о родственниках которой она знала меньше и которую она охарактеризовала миссис Коллинз как девушку чрезвычайно благонравную и воспитанную. Время от времени она расспрашивала Элизабет – сколько у нее сестер, они старше или моложе ее, не собирается ли кто-то из них замуж, красивы ли они, где получили образование, какая карета у их отца и какая девичья фамилия ее матери. Элизабет прекрасно понимала всю неуместность и грубость этих вопросов, но ответила на них сдержанно и вежливо. Тогда леди Кэтрин отметила:
