Хлопуня не спеша опустился на лавку, налил себе медовухи в простую серебряную чарку, выпил, откинулся спиной к бревенчатой стене.
– Ну, здравствуй, подьячий, – наконец произнес он низким, бархатно-вкрадчивым голосом. – Садись, угощайся, гостем будешь.
Якушка торопливо плюхнулся на свое место, также наполнил чарку до краев, судорожно выпил.
– Докладывай, с чем пришел ко мне, – продолжил атаман.
– Нужно начальству моему наивысшему, чтобы разбой зело кровавый этой ночью случился на Москве, но ватага во главе с предводителем известным должна быть стражей захвачена и казнена, – без обиняков и предисловий произнес Якушка. – Поэтому спросить осмелюсь: нет ли у тебя, атаман, кого из подручных твоих, супротив которого подозрение шевельнулось невзначай? Все одно, не жить ему под подозрением твоим, а тут и дело полезное совершилось бы.
Хлопуня на короткое время задумался. Он не стал спрашивать подьячего, зачем начальству, то есть ясно, что Малюте, понадобилось устраивать такое: если бы Якушка знал причину, он бы сказал сразу, без дополнительных вопросов.
– Есть у меня человечек, об котором сомнительный слушок прошел, – как бы совещаясь сам с собой, с расстановкой произнес Хлопуня. – Лихой атаман, Чумой прозываемый, то ли стареет, то ли глупеет, но поговаривают промеж себя молодцы, что встречался он зачем-то с плотницкой слободки стражем, а об чем беседу вел – неведомо. Может, конечно, он свои дела с ним решал, как вот мы с тобой… Но чем сомнением зря терзаться да человека невиновного подозревать, лучше уж отправить его к Богу в рай, а там уж воздастся ему за страдания безвинные!
Хлопуня хищно усмехнулся и пристально взглянул на Якушку. Тот, хотя и сидел с опущенными глазами, почувствовал его леденящий взгляд и мысленно перекрестился.
– Конечно, в участке городском, который Чуме для сбора дани да добычи мною определен, обывателей в страхе и повиновении держать кому-то надобно, чтобы не воспрянули невзначай, – продолжал атаман. – Ну, да, на твое счастье, появился намедни человек, которого на место Чумы поставить можно. Так что выполнишь ты, Якушка, достойно поручение начальства своего наивысшего! – опять недобро усмехнулся он. – Давай, излагай подробности.
Якушка встал из-за стола, подошел к печи, отколупнул кусочек извести, взял за ручку черную печную заслонку, повернул ее к Хлопуне, принялся чертить.
– Вот усадьба Задерея… Пройти в нее надобно по ручью, через мельницу… вот так… Здесь, на холме, над дорогой будет засада дружины поморской, но про то Чуме знать не следует. Сказать ему надобно, что дорога проверена и от застав свободна, и что лошадей и телеги для сундуков да рухляди нужно прямо в усадьбе и взять. Главное, чтобы он с ватагой по ручью неслышно прошел, а уж внутри их встретят.
Хлопуня внимательно выслушал подьячего, рассмотрел чертеж, коротко кивнул. Якушка, взяв висевший на стене белый вышитый рушник, протер заслонку. Перепачканный сажей рушник из дорогого тонкого полотна небрежно бросил в угол.
– Замысел твой, подьячий, мне понятен, – произнес Хлопуня после короткой паузы, дождавшись, когда собеседник вновь сел за стол напротив него. – Попадет Чума в засаду, там ему и конец. В плен, для допроса подноготного, как я понимаю, брать его не будут?
Якушка кивнул.
– Одно лишь мне неясно. Ты сказал, что начальству твоему кровавое злодеяние требуется. Но ведь известно тебе, наверное, что Чума почем зря людишек живота никогда не лишает: со стражей да охраной схватится, кого побьет – на то и битва, а ежели кто жив остался да мордой в землю лег – в спину не добивает, не говоря уж чтоб женщин да детей резать. За то и в налетах удачлив, людей своих не теряет. Как услышит охрана обоза или лабаза крик «Чума!» да посвист его молодецкий, так и грохается наземь, дабы судьбу не искушать.
– Все это я знаю, атаман. Когда Чума с ватагой зайдет в усадьбу, там от них ничего не потребуется, кроме как порубленными да порезанными на месте лечь. Все уже будет сделано опричниками государевыми. Для них боярина с чадами и домочадцами под корень извести – дело привычное и любимое. Живых не будет, не сомневайся.
Атаман задумался, затем снова пристально посмотрел на Якушку:
– Раз ты такую подстраховку заготовил, значит, знал наперед, что я Чуму, а не кого другого тебе в подставу предложу?
– Догадывался, – Якушка попытался прямо взглянуть в глаза Хлопуни, но тут же опустил взор. – Мне тоже сорока прикормленная на хвосте принесла, что был у него разговор некий со стражником слободским, после чего важное дело наше провалилось.
– Это когда поморские дружинники вдесятером полторы сотни каких-то орлов уложили? – уточнил Хлопуня.
Якушка кивнул.
– Кой черт этих поморов на нашу голову принес? Чуть мне все дела не порушили в Москве и окрестностях! – с едва сдерживаемой яростью произнес Хлопуня.
– Чего не знаю, того не знаю, атаман, – развел руками Якушка. – Тут какие-то высокие государственные соображения, видать, замешаны. С моего шестка не разглядеть. Но по предупреждениям моим ежедневным ты ведь давно уже стороной их обходишь?
– Пока что обхожу, но даст Бог – рано или поздно до горла их зубами дотянусь, вдоволь кровушки изопью!
Хотя угроза атамана относилось не к подьячему, Якушке стало не по себе.
– Позволь откланяться, хозяин? – стараясь подчеркнутым почтением скрыть невольную дрожь в голосе, обратился он к Хлопуне.
– Да нет, чего уж там, трапезничай, коль пришел, – милостиво разрешил Хлопуня. – Сведения твои про расположения застав и перемещения казны мне весьма полезны, особенно, как понимаешь, в последнее время, так что яства сии ты заслужил. Ну, а злато-серебро получишь в обычный срок.
Атаман легко и бесшумно поднялся, особым образом постучал в неприметную крышку люка и, когда та откинулась, отпертая изнутри, бесследно исчез под землей.
Якушка облегченно вздохнул, вытер потный лоб, жадно выпил медовухи прямо из ковша и принялся с ожесточением пожирать стоявшие на столе разносолы.
Подземный ход, через который Хлопуня покинул Кривой кабак, заканчивался в одной из неприметных избенок, примостившейся у подножия холма среди обширных огородов, вкривь и вкось пересеченных довольно высокими и до странности крепкими заборами, образующими настоящий лабиринт, в котором наверняка запутался бы чужой человек. Избенка представляла собой вросший в землю сруб из толстых замшелых бревен. Крохотные оконца больше напоминали бойницы. В низкую дверь можно было пройти только поодиночке, согнувшись почти что пополам.
Хлопуня сидел на широкой лавке возле печи в окружении нескольких наиболее доверенных предводителей крупных ватаг, которые в знак уважения к атаману стояли у него за спиной и по бокам, и с интересом наблюдал, как в дверь избы с трудом протискивался высокий широкоплечий детина, вынужденный не просто согнуться, но еще и присесть. Войдя в избу, детина не смог выпрямиться во весь рост, поскольку мешал низкий потолок. Он стоял наклонив голову, поневоле демонстрируя почтение атаману. За простым веревочным поясом у него был заткнут плотницкий топор. Один из членов свиты атамана, по прозвищу Вьюн, сделал неуловимое движение навстречу вошедшему и полувопросительно-полуутвердительно произнес, обращаясь ко всем присутствующим:
