Обращает на себя внимание и тот факт, что домонгольская Русь часто помещает рядом с Христом или Богоматерью каких-либо местночтимых святых, «тезоименитых» заказчику или заказчице того или иного произведения. Простой смертный человек так или иначе проникает на иконы, занимает место рядом с Христом, Богоматерью, апостолами, святыми и т. д. Создается впечатление, что иконы того времени стремятся прежде всего изображать человека в его обращении к Богу, в его мученичестве (ср. изображения князей-мучеников Бориса и Глеба), в его устремлении к духовному идеалу... Это подтверждается такими изображениями, как «Богоматерь Печерская» с фигурами основателей Киево-Печерского монастыря Антония и Феодосия; как «Богоматерь Одигитрия» с оборотным изображением Георгия Победоносца из Успенского собора Московского Кремля; «Богоматерь Знамение» с оборотным изображением мученицы Наталии или еще одна икона «Богоматерь Знамение» с мученицей Ульяной на обороте из Новгорода.
Об антропоцентризме культуры XI–XIII вв. можно судить и по целому ряду новых явлений, в которых проступает подчеркнутое желание лично прикоснуться к христианским святыням, совершив паломничество в Свяую Землю или же создавая свои местные святыни. Хождения в Иерусалим, Царьград и др. рассматриваемого времени, сохранившиеся в древнерусских источниках, отличаются сильным личностным началом, проявившимся как в отборе сюжетов для рассказов, так и в стиле изложения. Первым из сохранившихся хождений было паломничество игумена одного из черниговских монастырей Даниила начала XII в. (возможно, 1104–1106 гг.),
известное более чем в ста пятидесяти списках, начиная с XV столетия. Мотивация Даниила раскрывается в первых же строках повествования – походить «своима ногама» по местам, где прошел Христос, и увидеть все «своима очима». Эта мотивация антропоцентрична, она подтверждает стремление к самостоятельному постижению евангельской истории: «понужен мыслию своею и нетрьпением моим, похотех видети святый град». Игумен подчеркивает, что он решил рассказать о своем путешествии не с целью описать свои добрые поступки и прославиться: «да си исписах путь си и места сии свята, не возносяся, ни величаяся путем сим, яко что добро створив на пути сем, не буди то: ничто же бо добра створих на пути сем, но любве ради святых мест сих...».[350] Отсюда и рассказ его наполнен любовью и пристальным вниманием к описываемым местам. Проведя год и четыре месяца в Иерусалиме и пропутешествовав в общей сложности два года, он призывает паломников не торопиться, ибо «сего пути нельзе вскоре створити». Он подробно, вплоть до количества шагов, фиксирует расстояние; скрупулезно описывает храм Гроба Господня, уделяя особое внимание обряду возгорания священного огня и не забыв упомянуть, что он поставил свечку от всей Земли Русской. Подобное вчувствование, переживание каждого момента как соприкосновения с вечностью дает образец особого восприятия «мимоидущего» и вечного времени как единого целого, слитного и нерасторжимого в святом месте. Это двувременное ощущение себя подкрепляется описанием святынь, реликвий, которые «не подвержены порче, живут вневременной жизнью, вечновещественны...».[351]
Другой известный памятник – «Книга Паломник» – связана с именем новгородского архиепископа Антония, имевшего мирское имя Добрыня Ядрейкович и умершего в 1232 г. Свое хождение (или два) в Царьград (в 1200 г. и после 1204 г.) он описывает столь же лаконично, как и Даниил, как бы осознавая, что священные локусы и предметы не совместимы с многословием и суетливостью. При этом он столь же старательно собирает сведения о них, включая в повествование устные легендарные предания, услышанные от современников. Жажда узнать как можно больше, впитать все в себя и передать другим характерна для Антония так же, как для Даниила. Приписываемая ранее Добрыне Ядрейковичу «Повесть о взятии богохранимого Константинаграда от фряг», описывающая разграбление Царьграда крестоносцами в 1204 г., сейчас атрибуируется другому, неизвестному, автору, наблюдавшему несколько отстраненно и посему описавшего довольно беспристрастно трагические события.[352]
Безусловно, паломников на Восток было в первые века христианизации Руси очень много, но далеко не все они осмеливались писать об этом, чувствуя свою «греховность» и «худость». Порой по косвенным данным или упоминаниям в других источниках можно судить о посещении русскими Царьграда и Иерусалима, а также других святых мест. Так, из «Жития Феодосия Печерского», созданного Нестором, известно о пребывании епископа Переяславля Южного Ефрема в середине XI в. в одном из константинопольских монастырей, что предполагает его посещение и храма Софии, и других святынь.[353]
Делается попытка и всю Русь приобщить к благословенным землям, достойным поклонения. Будущая «Святая Русь» начинается с легендарного посещения киевских гор Андреем Первозванным. При этом, как подметил Д. С. Лихачев,[354] Нестор в «Чтении о Борисе и Глебе» отмечает, что «не беша бо ни апостоли ходили»[355] на Русь, а Сильвестр при переработке «Повести временных лет», напротив, доказывает, что он не только был на месте будущего Киева, но и добрался до Новгорода, где удивился «мовенью» русских в бане: «И того ся добьють, едва слезут ли живи и облеются водою студеною и тако оживуть... И то творять мовенье собе, а не мученье».[356] Святую Русь подготавливают и церковно-государственные праздники Спаса и Покрова: первый по случаю победы Андрея Боголюбского в 1164 г. над волжскими булгарами, второй – в связи с покровительством Богоматери князю и всей русской земле. В «Слове великого князя Андрея Боголюбского о милости Божией», составленном им самим, что следует из контекста, открыто говорится, что русский князь поступает по примеру византийского императора Константина, и подчеркивается право Андрея на царский сей акт как внука Владимира Мономаха – «царя и князя всея Руси».[357] Учреждение праздника Покрова основано на чуде явления Богоматери Андрею Юродивому во Влахернской церкви, спасшей Константинополь своим омофором. Сюжет, почерпнутый Андреем Боголюбским из «Жития Андрея Юродивого», повернут в сторону Руси, которую осеняет покров Богоматери как знак особого покровительства и защиты. В честь праздника Покрова были созданы краткое «Сказание» для Пролога, церковная служба и пять похвальных слов, не говоря уже об иконах.[358]
Русская культура XI – середины XIII вв. может быть обозначена как культура «личностного типа». Она носила программный характер: перед русскими неофитами стояла задача освоения мировой религии – христианства. Основным в этом процессе было избавление от «ветхого» человека старого языческого образца эпохи космической телесности и формирование человека «нового» христианского идеала с абсолютным преобладанием души над плотью. Термин «новые люди» неоднократно встречается на страницах «Повести временных лет»: в речи «философа», в рассказах о крещении Руси, о строительстве Десятинной церкви, в похвале Владимиру и Ярославу Мудрому, в сказании о Борисе и Глебе.[359] Новые люди – христиане – восхваляются за то, что победили дьявола и изгнали его из русской земли (в особенности Владимир Святой и Ярослав Мудрый), за то, что отвратились от поганских языческих верований и обычаев и обратили взор свой на истинного Бога, творца неба и земли, за то, что обрели внутреннее зрение, позволяющее видеть мир мысленный, внутреннего человека, его душу и т. п. В уста князя Владимира летописец вкладывает призыв к Богу: «Боже... призри на новыя люди сия... и мне помози, Господи, на супротивьнаго врага».[360] Владимир – пример и образец нового человека, страшно грешившего до крещения и вмиг обретшего душу и живущего праведно после него. В «Памяти и похвале князю русскому Володимиру, како крестися Володимир и дети свои крести и всю землю Русскую от конца и до конца, и како крестися баба Володимерова Олга преже Володимера Списано Иаковом мнихом» как бы подводился итог и давалась оценка тому, что сделало с русским народом крещение. Составленное из трех произведений (похвала Владимиру, похвала Ольге, житие Владимира) постепенно в конце XI – середине XIII вв. это сочинение начиналось, по-видимому, с попыток осмысления христианизации Руси и создания жития Владимира, не признаваемого святым Константинопольской патриархией. Автором его в 1070-х гг. предположительно был монах Киево-Печерского монастыря Иаков, которого высоко ценил Феодосий Печерский, назвавший его своим преемником. Иаков именует Владимира «апостолом», как бы наделяя его апостольской функцией крестителя целого народа, доказывая, что это новое для русских деяние перекрывает и искупает все прегрешения бывшего язычника и делает его «благоверным».[361] Принцип новизны, безусловно, был самым действенным в культуре первых веков христианства на Руси. Пафос идеи «новых людей» работал на более активную христианизацию различных племен и народов, населявших страну.
