— Кто его знает, — пожал плечами Непейцын.
В начале декабря в суде совершили две сделки, при которых городничий расписался свидетелем. Сначала под продажей дяденьке всех дворовых княжны, а потом — Квасову усадьбы и деревеньки при ней. Было выговорено, что княжна живет в доме до апреля 1810 года. Квасов выложил пять тысяч сполна и пригласил княжну, Непейцыных и судью с заседателем на обед в «Русский пир», — жена его еще жила в Невеле. Варвара Федоровна, понятно, отказалась, а мужчины три часа ели, пили, болтали застольные речи.
— Теперь станем ждать, чем нонешний амфитрион тебе пакостить начнет, — сказал, возвращаясь домой, дяденька.
— А может, и не станет? — предположил Сергей Васильевич. — Даже Аркащееву протекцию поблагодарю, ежели убережет от его укусов. Довольно с меня хлопот по городу. Не прикажете ли Кузьме тройкой в Петербург снаряжаться? Нынче из мещан парень один просился туда по своим делам. Деньги лежат, надо их на дело пускать.
— Что ж, можно, — отозвался Семен Степанович.
* * *
Дожидаться неприятностей пришлось недолго. Вскоре после Нового года, начав в сопровождении квартального обход улиц, городничий увидел, что наискось от его жилища, у домика купеческой вдовы Боковой, дюжие молодцы укладывают на дровни домашний скарб.
— Куда же Бокова переезжать собралась? — сказал Непейцын. — К дочке замужней, что ли?
— Да разве не слышали, ваше высокородие, что откуп у ней дом снял и здесь кабак с закусочной будет, главный на наш город?
— Вит что! А который на Долгой улице, тот куда ж денется?
— Там контора приказчикова станет, а кабак сюда переводят.
«Вот так пакость придумал! — размышлял весь день городничий — Пойти прямо и объясниться? Нет, выйдет, будто прошу его».
А на другой день встретил Квасова на улице. В теплом плаще с седым бобровым воротником, в бобровом же картузе шел навстречу и вежливо раскланялся, не дойдя еще до городничего.
— Позвольте задержать вас, Устин Фомич, — сказал Непейцын.
— Сделайте милость. — Квасов изобразил готовность слушать.
— Правду ли мне сказали, что контора ваша водворяется супротив дома, где квартирую? — схитрил Сергей Васильевич.
— Никак нет-с. Близ дома вашего, на углу Козловской, водворится питейное заведение, а контора моя обоснуется на Долгой, где ныне кабак-с… Прежняя контора находится, где вдова предместника моего проживает, и тем неудобна-с.
— Но помилуйте, зачем же вы мне, которому и так служить хлопотно, делаете этакое беспокойство? — сказал Непейцын.
— Сам огорчен, почтеннейший Сергей Васильевич, — сокрушался Квасов, — но откупщик наш, господин Гуторин, так распорядился. Помести, приказал, в самое бойкое место, рядом с торговой площадью. При Юрьевиче доход по сему городу весьма упал, вот мне и приказано поднять елико возможно.
— Так неужто иного дома не сыскалось по всей округе?
— Ни одного-с. Сам опрашивал обывателей и молодцов посылал, — врал Квасов. — Еще, знать изволите, насупротив церквей и наискось оных закон не велит питейное заведение ставить, а в Луках, куда ни глянь, везде храм. Я с полным уважением…
— Хорошо уважение! До поздней ночи крики да песни будут.
— Зачем же-с, у меня молодцы такие, что мигом любого буяна уймут, и в десять часов все на замке и собаки спущены…
— Вот-вот… И будет за полночь перекличка: пьяные, которых ваши молодцы выставили, и собаки на них лающие.
— Все случиться может, — уже откровенно ухмыльнулся Квасов. — Но по старому опыту дозвольте дать совет: будку полицейскую ближе подвинуть, чтоб крикунов будочники унимали.
Сергей Васильевич почувствовал, что закипает гневом, и поторопился отойти от греха.
Через неделю кабак открылся на новом месте, и голоса пьяниц стали аккомпанировать вечерним разговорам дяди с племянником. Это при двойных рамах, а что будет летом? Приказ будочникам унимать крикунов привел к тому, что оба служивых к ночи оказывались навеселе — их подпаивали в кабаке, куда ходили «погреться» и наблюсти порядок. Перевел на этот пост самых трезвых будочников, но они оказались и самыми робкими, совсем не высовывались из полосатого убежища, какой бы крик ни раздавался на улице.
Поменяли местами гостиную, в которой проводили вечера, с общей спальней, выходившей во двор, и городничего теперь часто будили голоса ночных гуляк, раздававшиеся под окнами и на крыльце их дома. Дяденька стал туговат на ухо и этого не слышал.
Месть Квасова оказалась весьма ощутимой. Ее видели обыватели и по-разному выражали Сергею Васильевичу сочувствие. Купец Овчинников предложил недорого сдать дом на Соломенской улице, доставшийся ему после бездетного брата. Предводитель просил занять флигель на своем владении за ничтожную плату. Но у него подрастали дочки-невесты, а городничий являлся отменным женихом. От обоих предложений Непейцын отказался: оставить казенную квартиру — значило бежать от противника. Многие мастеровые выказывали желание услужить, но особенно тронул его кузнец Хрипунов.
— Вот змея! Устроил твоей милости таково беспокойство! — басил он, подойдя к городничему, когда проезжал верхом мимо кузницы. — Жалко, на реке не бьется, я б ему засветил… Да ужо молодцам его шеи намну, торговать некому по кабакам станет.
— И трогать не моги, не их выдумка, — сказал Непейцын.
— А пущай повертится — таких сыщет, чтоб меня не боялись…
Городничий написал во Псков новому губернатору, прося воздействовать на откупщика, чтобы убрал кабак от городнической квартиры. Написал и Чернобурову, хотя не надеялся на успех.
Соседство кабака так портило настроение, что когда Кузьма привез из Петербурга две рогатые машины, увязанные тряпками, сквозь которые проглядывало крашеное железо, то Сергей Васильевич приказал поставить их в сарай. Не до них сейчас.
* * *
Перед масленой возвратился Григорий. К Непейцыным он приехал в канун праздников звать на прощальный обед к княжне. Городничего не случилось дома, говорил с дяденькой.
— Собой молодец и с головой, — оценил Семен Степанович. — Ноне в Ступино пошлю за его старухой… Вот и поедем, Сережа, завтра в последний раз в давидовское гнездо. Старик разбойник был, а девушки хорошие уродились, в мать, что ли… Жалко, что такая дрянь, как Квасов, там поселится. Кичиться поди, станет, что в княжеском дому живет…
На дворе, через который проходили, стояли под рогожами готовые в путь двое дровней. Третьи, упершись сапогом в кладь, кончал увязывать Григорий. Чуть смущенно поклонился Непейцыным и, прежде чем накрыться шапкой, обтер ладонью потный лоб.
— Хозяин! — сказал дяденька одобрительно.
В комнатах мебель была сдвинута, занавески с окон сняты, около стен громоздились тюки. Дяденька грустно осматривался, должно быть вспомнил свою Анну Федоровну. За стол сели втроем.
— А где же Григорий? — спросил Семен Степанович. — Мы в Ступине с крепостными искони за стол садились, а он человек свободный, да еще твой суженый. Тут его место, вели прибор ставить.
— Спасибо, — покраснев, сказала Варвара Федоровна и кликнула в соседнюю комнату: — Гриша, иди сюда, гости наши того хотят!
— Слушаюсь. Только руки отмою, — донеслось оттуда.
Григорий вошел в чистой рубахе, с расчесанными волосами, широкий, крепкий. Тут Сергей Васильевич его как следует рассмотрел. Раньше все либо в полутьме, либо под снегом, как первый раз на дороге. Правда, молодец. Особенно глаза карие хороши. Бороду бреет, в ухе золотая серьга. Ну, захочет Варя, так и это изменится.
На вопросы дяденьки Григорий отвечал обстоятельно, рассказывал про Одессу, где прожил два месяца, — портовый город на тёплом море, в который весь год приходят иноземные корабли. Управляет там знатный француз, называют его вашей светлостью; ходит по городу просто, один, с маленькой собачкой, всем на поклоны отвечает. Торгуют больше зерном и скотом. Ныне особый спрос на пшеницу, как в Греции и еще где-то неурожай. Места в городе пока недорогие. Пыль большая на улицах, но сейчас мостят итальянцы каменщики, очень искусные. Сады начиняют сажать…
— Туда, Варюша, и едете? — спросил, улыбаясь, Семен Степанович. — Что ж там делать станешь, как кончится девичья воля?
— Раз Гриша в купцы запишется, надобно и мне купчихой обернуться, пирогами и соленьями заняться, — ответила, не смущаясь, княжна. — А может, за гуртами с ним в степь поеду… Завтра он за деньгами к вам днем завернет, а послезавтра тронемся.
— Милости просим, — ответил чуть охмелевший городничий. — Они в тульской шкатулке лежат, которую позвольте на память прислать о племяннике, не сумевшем с тетушкой толком познакомиться…
— Вольно ж вам трусить было, — засмеялась она.
— Сколько коней у вас в обозе? — спросил дяденька.
