Иловайский сел в кресло, за ним уселись и другие. Помолчав немного, атаман сказал внешне спокойно, но со сдерживаемым волнением:
— Оглашу вам также выдержку из ответной отписки моей присланному из Санкт-Петербурга на Дон генерал-майору князю Щербатову, ныне в крепости Димитрия Ростовского пребывающему:
«…Главнейшее есть у буйствующих предположение: ежели войска отдалятся от Черкасска и никого тут не будет, прорваться в город и, умножа число свое единомышленниками, здесь находящимися, произвести в нем убийство всех чиновников, забрать войсковые регалии и выбрать другого войскового атамана. Такие слухи и заставляют меня с войсковым правительством того опасаться и, — дрогнул голос атамана, — не верить из своих казаков ни-ко-му, — раздельно проговорил он последнее слово. — Нельзя положиться даже на станицы, ближайшие к Черкасску и к крепости Димитрия Ростовского. Не так давно я уже писал графу Гудовичу, что станицы Бессергеиевская, Мелеховская и Раздорская посланного с известительными грамотами и с объявлением высочайшего повеления войскового старшину Макарова не приняли и прочь прогнали, а станицы Маноцкая и Богаевская в таком же упорстве пребывают».
— Правильно изволили отписать, ваше превосходительство, — снисходительно кивнул головой Мартынов. — В нынешних обстоятельствах избаловались казаки, и ни одному сукину сыну доверять нельзя.
Луковкин не выдержал и сердито бросил Мартынову, глядя на него в упор:
— Сие выражение считаю недопустимым: ведь и вы сами, да и все здесь присутствующие, начиная с Алексея Ивановича, тоже казаки.
Мелентьев прыснул смешком. Слегка улыбнулись и другие. Не дрогнуло лишь лицо Иловайского.
Мартынов смешался, но ответил развязно:
— Всеконечно, я имел в виду простых казаков, наипаче гольтепу казачью.
А полковник Сербинов, сверкнув из-под синеватых век рысьими глазами, сказал скрипучим голосом:
— Позволю себе не согласиться с мнениями генерал-майора Мартынова и его превосходительства господина войскового атамана, — слегка поклонился он в сторону Иловайского. — И в самом Черкасске и в ближайших станицах проживает до тысячи «дюжих» казаков — людей, вполне доверия достойных, кои сами бежали из своих станиц из-за преследований и бесчинств мятежников, либо с позором и побоями были изгнаны оттуда, лишась всего своего имущества. О них наичасто упоминается в только что оглашенном указе государыни императрицы. На кого ж нам и положиться, как не на них? Ведь лютую ненависть питают они к своим обидчикам. Предлагаю сформировать спешно из таких казаков два полка и отдать под начальствование князя Щербатова.
— Что ж, дельное предложение! — поддержал Иловайский. — Сознаюсь чистосердечно: переборщил я, заявляя, что не на кого опереться. К тому же, — добавил он веско, — и при дворе нам в заслугу поставят, что не только регулярные войска, но и сами казаки принимали участие в прекращении беспорядков. Вот только кому же поручим формирование и командование этими полками? Тут надобен генерал храбрости отменной, прославленный среди казаков.
Взоры всех, кроме мрачно насупившеюся Мартынова, обратились к генералу Луковкину. Иловайский мягко, просительно сказал:
— Удовлетворите общее желание, ваше превосходительство. Все знают ваши заслуги при штурме Измаила… Никогда не забудут добрые казаки донские вашего согласия. Да и государыня-матушка…
Луковкин резко встал, выпрямился по-военному. Лицо его побледнело, губы вздрогнули.
— Нет, — четко сказал он, — я для сего не пригоден. С турками воевать — одно дело, а своих огню и мечу предавать не могу… Да и здоровье мое после многих ранений, сами знаете, плохое, — добавил он уже несколько мягче и сел.
Все переглянулись, подумав: «Не пройдет это даром Луковкичу!»
Иловайский холодно обратился к собранию:
— В таком случае предлагаю уполномочить на это генерал-майора Мартынова.
Все согласились, промолчал только Луковкин.
Мартынов важно надулся и проговорил:
— Согласен. Лавры победные должно пожинать не только в битвах с турками, — покосился он на Луковкина, — но и против злонамеренных скопищ бунтовщиков, угрожающих спокойствию общественному и самому трону. — И, не выдержав торжественного тона своей речи, неожиданно выругался грубо и потряс кулачищами: — Пора голь непутевую в ежовые рукавицы ваять, чтобы и пикнуть не посмела! А смутьянов да заводчиков волнений и буянств в Сибирь загонять, смерти предавать!..
Иловайский продолжал:
— Особливо должен сообщить вам о положении в крестьянстве. Попытки мятежников связаться с крепостными в ближайших к Дону губерниях, дабы разжечь и там пожар волнений буйственных, к великому счастью, успеха не имели, благодаря принятым правительством мерам: в Воронежской, Саратовской и других губерниях расквартировано много войск — пехотных и конных. Но прискорбно то, что на самом Дону начались волнения среди крестьян, в имениях находящихся. Известно и про то, что в станице Есауловской и соседних с ней имеется скопище крепостных, бежавших от российских помещиков, и что они действуют заодно с мятежными казаками. Положение осложняется недовольством казаков, на строевой службе состоящих, под влиянием тревожных вестей с Дона. Вот что требует от меня граф Салтыков: «Всемерно примечайте и за теми донскими полками, в Таврии и в Кавказском корпусе находящимися, кои также, по некоторым известиям, подозрительны, что ведут со свирепствующими станицами переписку и делают заговор».
Иловайский помолчал немного, потом устало промолвил:
— А теперь послушайте прошение, полученное мною на днях от наиболее упорных по своему бунтовщичеству казаков станиц Пятиизбянской, Верхне- и Нижне-Чирской, Кобылянской и Есауловской; «Хотя наряд казаков на поселение по Кавказской линии чинится не по собственному войскового правительства повелению, а по именному ее императорского величества государыни, но как сей наряд чувствительно нам важнее бывших нарядов на службу в заграничные армии, общества станиц наших приступать к своему наряду не согласны. Для верности приложили к сему пять станиц станичные печати, каждая порознь».
— Негодяи! — возмущенно воскликнул Мартынов. — Сами же пишут, что не только против войскового правительства, а против воли государыни идут. Всех их на виселицу вздернуть!
Сербинов сказал свирепо:
— Считаю, что время уговоров и переговоров уже минуло. Нужно действовать, как учил отец медицины Гиппократ: если раны не заживают под влиянием лекарств, надо пустить в ход железо, а если и это не поможет, прижечь ту рану огнем.
Все, кроме Луковкина, поддержали Сербинова.
Иловайский слегка поморщился, подумав: «Храбрые вояки за столом заседаний!.. А ведь не следует ожесточать казаков излишне суровыми карами». Он встал и сказал:
— Ну, с главным делом мы покончили, господа. Но все же не расходитесь, побеседуем еще, я прикажу сейчас подать сюда вина и закуски.
Иловайский взял колокольчик со стола, вышел в соседнюю комнату и позвонил.
Вслед за атаманом поспешил, притворив за собой дверь, полковник Сербинов. Подойдя к Алексею Ивановичу, он сказал тихо, почти шепотом:
— Хорунжий Денисов тайно приехал в город. Заговор, надо полагать, злоумышляет…
Изумленный Иловайский повторил довольно громко:
— Хорунжий Денисов здесь?
В этот момент дверь комнаты отворилась, вбежала, запыхавшись, красивая молодая горничная. Смугловатое лицо ее, казалось, побледнело.
«Хорошая прислуга у меня, — удовлетворенно подумал Алексей Иванович. — Стоит позвонить, бегут со всех ног». А Сербинову пришла мысль: «Хоть и держит под туфлей графиня Собаньская своего супруга и не дозволяет ему никаких шалостей, а все же Алексей Иванович остался верен себе: вся прислуга у него красавицы как на подбор!»
Прижав руку к сердцу, прерывающимся голосом горничная спросила:
— Изволили звать, сударь?
Иловайский ответил ласково — нравилась она ему:
— Ты что так запыхалась, Настенька?
— Бежала опрометью, сударь.
— Подай-ка нам вино да закуски… А чем графиня занята?
— Письмо пишет. Не велела никого пускать к себе.
Алексей Иванович улыбнулся: у графини Собаньской, жены его, были сильные придворные связи, и если до сих пор его не сместили с должности атамана из-за этих треклятых волнений на Дону, то в значительной мере по причине заступничества друзей графини.
— Прошу! — радушно пригласил Иловайский.
Все подсели к столу, кроме Луковкина, который ушел, сославшись на нездоровье.
После нескольких рюмок вина языки развязались. Мелентьев, размахивая длинными руками, громко говорил полковнику:
— Ей-ей, у нас не один только простой мятеж против порядков государственных, а bellum civile, как говорили римляне, иначе сказать гражданская война. Да ведь примечательно и то, что сама государыня многократно подчеркивает сие в своем указе.
