Когда отъехали от кабака десятка на два шагов, Сергунька спросил тихо:
— Поскачем?
— Что ты? — строго ответил Павел. — Тогда Колька совсем уверится. — И только завернув на другую улицу, они поехали все быстрей и быстрей, чтобы Корытин, если вздумает бежать за ними, не смог догнать.
Когда, миновав несколько улиц, они придержали коней, Павел сказал с надеждой:
— Может, и не признал нас Колька? Уж больно шатался он, выйдя из кабака, да и темно…
— Эх, Павел Иванович, зряшное гутарите! — угрюмо откликнулся Федор. — Каким бы гадом ни был Корытин, а все же казак он. А разве статочное то дело, чтобы казак — пусть он мертвецки пьян и во тьме кромешной находился — не отличил, не заприметил таких коней? Нет, теперь надоть особливо начеку быть.
Остановились в Черкасске у старой подруги Меланьки Карповны, одинокой вдовы казачьей Домны Ивановны Патрикеевой, строгой и неразговорчивой старухи. Была она издавна привязана к Тихону Карповичу и Меланье Карповне, нередко помогавшим ей в нужде. К тому же внук ее Вася служил в турецкую войну в одном полку с Денисовым и Костиным, дружили они крепко и в мыслях своих согласны были. Со дня на день ожидала Домна Ивановна прибытия в Черкасск в месячный отпуск своего Васи из полка, расквартированного на севере Таврии. Об этом знал Павел и очень огорчился, услышав, что Вася еще не прибыл — с ним он намеревался переслать в казачьи полки в Таврии воззвания есауловской временной комиссии.
Несколько целей было у Денисова, когда он выехал вместе с Сергунькой и Федором в Черкасск. Отправить через Васю воззвания — это не главное. Самое важное было оповестить здесь вожаков заговора, что есауловская комиссия назначила начало наступления на первое марта. К этому времени заговорщики, воспользовавшись выводом войск в направлении Есауловской станицы, должны были ударить с тыла, захватив атаманский дом, арестовать Иловайского и его войсковую старшину.
А другой важной целью было постараться разузнать, что делается во вражеском лагере, когда намечается поход на Есауловскую — слухи ходили, что в начале марта, — и сколь много войск примут участие в том походе. А чтобы разведать это, имел некоторые надежды Денисов на Настеньку. Месяца два назад для связи с Черкасскими заговорщиками пробрался Сергунька пешим в Черкасск, оставив коня в станице Аксайской, виделся с Настенькой, и та сказала ему, что, по поручению матери, Пелагеи Ивановны, часто бывает она по вечерам на соседней с атаманским домом улице, у Домны Ивановны.
— Вас, бабушка, никто по вечерам не навещает? — громко спросил Павел Домну Ивановну: была она глуховата.
Старуха пожевала беззубым ртом, промолвила:
— Сегодня утречком прибегала Настенька, принесла мне, бедолаге, съестного. Сказывала, что, может, завтра вечерком зайдет.
Увидев, как опечалился Сергунька, Павел подошел к нему и проговорил тихо:
— Я с Федором пойду к Дерябину. А ты смотри, ни шагу отсюда! Около дома атамана, наверное, шпыни бродят…
Вернувшись через полчаса в хату, Денисов с досадой сказал Сергуньке:
— Опять не повезло… Жена Дерябина сказывала, что с утра еще уехал он на хутор Вершинин — там есть надежные казаки и оружие припрятано. А вернется только завтра к вечеру. Ну, что будем делать?
— Ждать его надобно, — угрюмо ответил вошедший в комнату Федор. — У него все нити восстания, что здесь готовится. Правда, можно было повидаться еще с Туркиным. Он — правая рука Дерябина, словно бы есаул при нем. Да вот беда: конные дозоры по всему городу шныряют, выпытывают, кто, куда и зачем в вечернюю пору идет. А Туркин-то на другом конце города живет. Нет, надобно осторожность иметь.
— Осторожность — родная сестра храбрости, — напомнил Сергунька слова Суворова.
— Ты зубы-то зря не скаль. — нахмурился Павел. — Суворов говорил и о другом еще: «Не о себе надо беспокоиться, а о судьбе дела общего, нам порученного». Чего доброго, можем мы все дело наше завалить… Давайте поснедаем немного, что с собой привезли, хозяюшку угостим да и спать завалимся. И то ведь прошлую ночь почти глаз не сомкнули… Завтрашний денек здесь перебудем, никуда не уходя, а вечером опять к Дерябину заявимся. Думаю, что застанем.
— У него слово николи с делом не расходится, — подтвердил Федор. — Раз сказал, что к вечеру возвернется, значит, так и станется. — И сразу же лицо его помрачнело: — Ох, и до чего рожа поганая у того пьянчуги, что почти что насупротив хаты Дерябина сейчас встретили мы!..
— А кто он? — поинтересовался Сергунька.
— Шут его знает, шапку в руках держит, патлатый такой, лицо опухшее, синяк во всю щеку. Орет сиплым голосом: «Век наш недолгий, так выпьем поболе!» А потом доковылял до нас и в кабак звал, угостить обещал.
— Да, встреча… ненужная, — сошлись на переносице густые брови Павла. — А впрочем, был он подлинно пьян, разило от него сивухой за несколько шагов.
На другой день вечером Павел и Федор опять поехали к Дерябину. Сергунька долго сидел на скамье в хате, нетерпеливо прислушивался к шагам прохожих. Вот уже Домна Ивановна, зевнув и перекрестив рот, печально сказала:
— Нет, не придет, видно, сегодня Настя… Пора мне и на боковую.
Завывал на все лады ветер в трубе: то жалобным тоненьким голоском, то зло и властно. В печке потрескивали кизяки. От них шел сладковатый угарный запах. На столе то меркла, то вновь разгоралась, слабо потрескивая, лучинка, укрепленная в глиняной чашке с водой.
Домна Ивановна улеглась на скрипящую кровать в соседней комнате, и вскоре раздался ее могучий храп, которого, казалось бы, никак нельзя было ожидать от этой тщедушной старушки. Черные усатые тараканы забегали суетливо около печки, встревоженные тем храпом.
Длинной чередой проносились мысли Сергуньки: «Не везет нам! Опасная встреча с Колькой Корытиным… Вася не приехал, я он сейчас так нужен!.. С Настей не удастся, наверное, свидеться. Так тоскую по ней! Ежели бы довелось встретиться, сказал бы: „Брось все, едем с нами на коне моем!“»
Вдруг послышался резкий, нетерпеливый стук в ставню. Сергунька вздрогнул, выхватил пистолет из-за кушака, подошел к оконцу. С улицы прозвучал приглушенный женский голос:
— Это я, Настя… Вы спите, Домна Ивановна?
Забыв обо всем на свете, не успев даже засунуть пистолет за пояс, Сергунька кинулся к двери, рывком сбросил засов.
— Кто это? — пугливо спросила Настя, дрожа всем телом. Была она без шубы, только пуховый платок прикрывал ее голову и плечи.
— Настя, Настенька… Это я, Сергунька. Как хорошо, что ты пришла!..
Обняв за плечи, он взял ее в комнату, где горела лучина, усадил на скамью. Никогда не казалось она ему такой красивой, как сейчас, с раскрасневшимися щеками, с ямочками на них, с длинными ресницами, запушенными снежинками, с задорными глазами.
— Положи пистоль, — приказала она строго, хотя глаза ее светились, как звезды, — а то ненароком выпалишь в меня… Да потише говори, чтоб не разбудить Домну Ивановну.
Сергунька смущенно положил на стол пистолет, сел рядом с Настей, хотел обнять ее, но она ласково отстранила его руку и торопливо рассказала все, что слышала в этот день во дворе атаманском: о том, что проведали о наезде в Черкасск Денисова, что собираются большие силы для похода на Есауловскую станицу и что поход тот, должно быть, состоится раньше, чем намечалось, но когда именно, она того не знает.
Лицо Сергуньки омрачилось. Он сказал сквозь зубы:
— Дурные вести принесла ты, Настя! Завтра утром постараемся выбраться из Черкасска. — И вырвалось горячо, из глубины сердца: — Настя, едем со мной! Казбек — конь добрый, вынесет нас обоих. Ты же дала обещание быть всегда вместе!
Настя сидела, не шелохнувшись, опустив ресницы. Потом, тяжко вздохнув, ответила:
— Нет, Сергунька, нельзя, никак нельзя… Не о себе думаю… Как могу я мать под удар поставить? Сам знаешь, круто расправится с ней атаман… Занедужила она, лежит пластом на кровати. Да и Домна Ивановна… Ведь всем ведомо, что часто к ней хожу, заподозрят и ее… И еще: хорош твой Казбек, слов нет, а все же трудно будет ему двух умчать при неминуемой погоне. Из-за меня погибнешь и ты…
С трудом пересилив острую боль в сердце, он сказал ласково:
— Ну что ж, Настя, не судьба, видно, нам вместе быть. Не могу неволить тебя…
В наступившей темноте голос его звучал глухо.
Настя в отчаянии закрыла лицо руками, потом приникла к нему, обняла:
— Прощевай пока!.. Верю: увидимся!
Она вышла из комнаты. Дрожащими руками откинула засов, шагнула на улицу, приостановилась, борясь с собой, и опрометью побежала, словно за ней гнался кто-то.
Ноги у Сергея подкашивались, как от смертельной усталости. Он возвратился в комнату, высек огонь, зажег новую лучинку.
Прошло уже часа два после отъезда Павла и Федора. Тревога все больше овладевала Сергунькой. Вспомнил он, как, уходя, сказал ему Павлик особенно задушевно: «Ты никуда без нас не отлучайся. Жди Настю. — Павел улыбнулся тогда, и от этого сразу смягчилось его строгое лицо. — Расспроси ее хорошенько… Если что случится с нами недоброе, мчись в Есауловскую. А ежели схватят тебя при выезде из города, говори, что давно отмежевался от меня и к мятежным делам никак не причастен».
