Герцог с этим согласился. Они запустили лапы в груду денег, пересыпали их между пальцами, так что монеты со звоном катились на пол.
— Что и говорить, Бриджи, видно, нам на роду написано быть братьями богатого человека и его наследниками. Вот что значит уповать на Провидение! Это самый лучший путь, как ни верти… Я уж все пути перепробовал — нет лучше этого.
Всякий другой остался бы доволен такой пропастью золота и принял бы ее на веру — так нет же, они взялись пересчитывать деньги. Пересчитали и не досчитались четырехсот пятнадцати долларов.
— Черт его подери, — сказал король, — и куда это он мог девать четыреста пятнадцать долларов!
Они обыскали весь погреб, но ничего не нашли.
— Ну, что ж, — возразил герцог, — покойник был человек больной, мог и обсчитаться — вот я как об этом полагаю. Самое лучшее, мне кажется, оставить это как есть и промолчать. Можем обойтись и без этих денег.
— Ну, конечно, это сущий вздор, мы можем и без них обойтись. Об этом я не забочусь, а вот я думал про верность счета. Здесь, знаете ли, нам надо быть ужасно честными, благородными, прямодушными. Следовало бы стащить мешок наверх, да там и пересчитать деньги перед всеми, тогда не было бы подозрений. Но если покойник сказал, что там полных шесть тысяч, то не хотелось бы…
— Постойте, — молвил герцог, — Пополним дефицит своими деньгами! — И он начал вытаскивать доллары из своего собственного кармана.
— Удивительная идея, чудесная идея! — воскликнул король, — Умная же у вас башка! Гляди-ка, опять нас выручает наш «Камелеопард»!
Старик тоже принялся вываливать из кармана монеты и складывать их кучкой.
Как ни жалко было, а пополнили шесть тысяч долларов до последнего гроша.
— Знаете ли, — заметил герцог, — мне пришла в голову еще одна мысль: пойдем наверх, пересчитаем деньги при всех и отдадим их девочкам.
— Создатель мой! Герцог, позвольте обнять вас! Это блестящая мысль! У вас действительно гениальная голова! Да, это мастерская проделка, или я ничего не смыслю… Пусть-ка попробуют заподозрить нас в обмане. После этого мы их обезоружим!
Когда мы поднялись наверх, все столпились вокруг стола, король пересчитал деньги и сложил их в кучки, по триста долларов в каждой, — получилось двадцать аккуратных маленьких стопок Все смотрели с жадностью, облизываясь. Потом свалили золото назад в мешок Смотрю, а король опять собирается говорить речь.
— Друзья мои, — начал он, — мой бедный покойный брат поступил великодушно с теми, кто остался в сей юдоли скорби. Он поступил великодушно и с этими бедненькими овечками, которых любил и лелеял, — несчастные сиротки, без отца и матери! Конечно, он оставил бы им еще больше, если б не боялся обидеть своего дорогого Вильяма и меня. Но, спрашивается, обидело бы это нас? Мне кажется, тут не может быть сомнений. Какие бы мы были братья, если б не поняли его намерений в такую минуту? Какие мы были бы дяди, если б согласились ограбить — да, ограбить этих кротких, бедных овечек, которых он так любил? Насколько я знаю Вильяма, а, мне кажется, я знаю его хорошо, то думаю, что и он… впрочем, погодите, я спрошу его.
Он повернулся и стал делать герцогу какие-то знаки руками. Герцог сначала бессмысленно выпучил на него глаза, потом вдруг словно понял его мысль, да как бросится к королю, мыча от радости, и как начнет его тискать в объятиях — кажется, и конца этому не будет!
— Я так и знал, — продолжал король, — надеюсь, это убедит всех присутствующих, каковы его чувства. Итак, Мэри Джен, Сюзанна, Джоан, вот возьмите деньги, возьмите их все! Это дар покойного, лежащего там, внизу, хладным трупом, но, наверное, его душа ликует в настоящую минуту!
Мэри Джен бросилась ему на шею, Сюзанна и Заячья Губа кинулись к герцогу; таких поцелуев и объятий я еще отроду не видывал. Все облепили мошенников со слезами на глазах, пожимали им руки, приговаривая:
— Какой благородный поступок! Добрые души! И как они могли!..
Но скоро опять заговорили о покойнике, какой он был добрый и какая потеря, что он умер, и все такое. Между тем вошел какой-то высокий мужчина с выдающимися челюстями, протискался сквозь толпу и остановился, не говоря ни слова. Никто с ним не заговаривал: в это время разглагольствовал король, и все развесили уши, слушая его. А король-то и рад, мелет да мелет без устали.
— Вот вы — ближайшие друзья покойника, — говорил он, — поэтому вас и приглашают сюда нынче вечером. Но завтра должны прийти все без исключения. Ведь он всех любил, всех уважал, поэтому подобает, чтобы его похоронная оргия была публичной…
Свою речь он прерывал охами, вздохами; он явно упивался своим красноречием — раза два-три он проронил опять слово — «оргия», покуда, наконец, герцог не потерял терпения: он написал на клочке бумаги: «не оргия, а погребение, старый дурак», и передал ему бумажку через головы толпы. Король прочел, сунул бумажку в карман и проговорил:
— Бедный Вильям! Хоть он и убогий, а сердце у него золотое: просит меня всех пригласить на похороны, всех приветствовать и обласкать. Но напрасно он хлопочет — я уже сам об этом подумал.
Речь полилась снова спокойно и плавно, изредка оратор опять упоминал свою «похоронную оргию». Наконец, произнеся это слово в третий раз, он пояснил:
— Я говорю «оргия» не потому, чтобы это было общеупотребительное выражение — обыкновенно здесь говорится «погребение», но потому, что оргия, в сущности, вернее. Слово «погребение» уже не употребляется в Англии — вышло из обихода. Теперь у нас говорится — оргия. Оргия лучше, потому что ближе выражает мысль: это слово, состоящее из греческого orgo — то есть открытый, наружный, и еврейского jeesum — означающего зарыть, скрыть. Итак, вы видите, похоронная оргия есть публичное погребение…
Ведь эдакий плут! Человек с выдающимися челюстями так прямо и расхохотался ему в лицо. Все были возмущены.
— Что это с вами, доктор?
А Абнер Шеклфорд сказал ему:
— Послушайте, Робинсон, вы еще не слыхали новости? Ведь это Гарвей Уилкс!
Король ласково улыбнулся и протянул свою лапу со словами:
— Так вот, дорогой друг и врач моего бедного брата! Я…
— Прочь руки! — крикнул доктор, — Это вы-то говорите как англичанин, вы!.. Более жалкой подделки я и не слыхивал. И вы выдаете себя за брата Питера Уилкса! Плут и обманщик — вот вы кто!
И как же все тут переполошились! Окружили доктора, старались его урезонить, объясняя ему, как Гарвей уже доказал, что он действительно Гарвей, а не самозванец, — всех знает по имени, даже собак Доктора слезно умоляли не оскорблять чувств Гарвея, не оскорблять чувств бедных девочек и тому подобное. Но все напрасно — он продолжал бушевать, доказывая, что если человек выдает себя за англичанина, а сам даже не умеет как следует подражать английскому говору, то он просто лгун и обманщик. Бедные девочки вешались на шею королю, заливаясь слезами. Вдруг доктор обращается к ним:
