— Вздор! Разве они говорят проповеди все зараз в один день? Говорит всего один из них.
— А что же остальные-то делают?
— Так себе, ничего особенного. Шляются вокруг, передают тарелку, или там что придется. Но большею частью ничего не делают.
— На что же их держат?
— Так, для пущей важности. Ничего-то вы не знаете!
— Мне и не нужно знать таких глупостей. А как со слугами обращаются в Англии? Лучше, чем у нас с неграми?
— Ну нет! Там слуги хуже собак
— Дают им отпуск на праздники, как у нас на Рождество, на Новый год или в день Четвертого июля?
— Как бы не так! Тем-то и худо в Англии. Поверите ли, Заячья… Джоан, бишь, слуги никогда не видят праздника, круглый год не ходят ни в цирк, ни в театр, ни на представления для негров, словом, никуда.
— Ни даже в церковь?
— Ни даже в церковь.
— Но ведь вы же всегда ходите в церковь?
Ну, опять проврался — позабыл, что я слуга старика! Однако я тотчас же вывернулся, объяснив с грехом пополам, что лакей другое дело, это не простой слуга — тот обязан ходить в церковь хочешь не хочешь и сидеть на фамильной скамье, такой уж закон. Должно быть, мое объяснение вышло очень нескладно, потому что девочка осталась недовольна.
— Дайте мне слово, как честный индеец, что вы не лжете!
— Как честный индеец, — пробормотал я.
— Так ничего не солгали?
— Ничего, ни единого слова.
— Положите руку на эту книгу и повторите, что не лгали.
Я заметил, что это только словарь, и смело положил на него руку. Она немного успокоилась.
— Хорошо, кое-чему я поверю, но остальным вашим россказням — боже сохрани!
— Чему это ты не поверишь, Джо? — спросила Мэри Джен, входя в комнату вместе с Сюзанной. — Нехорошо и несправедливо так обижать мальчика, он на чужой стороне, в чужом доме! Каково бы тебе было, если б с тобой так поступили?
— У тебя вечно такая манера: бросаться защищать всякого, прежде чем его даже обидят. Я ничего ему не сделала дурного! Он наговорил мне вздору, и я только объявила, что не намерена верить всему — больше ничего. Надеюсь, он может снести такую безделицу, не так ли?
— Мне все равно, безделица это или что-нибудь важное, но он здесь у нас в доме, он приезжий, и с твоей стороны нехорошо было так говорить. Будь ты на его месте, ведь ты бы обиделась?
— Но, Мэри, он говорил…
— Это все равно, что бы он ни сказал, не в этом дело. Главное то, что ты должна обходиться с ним ласково и не говорить ему обидных вещей, не давать чувствовать, что он не дома, а у чужих людей.
«Какова! — подумал я, — И такую-то девушку я позволю ограбить этой старой гадине!»
Потом пришла очередь Сюзанны, и она дала Заячьей Губе порядочный нагоняй.
Опять мне подумалось: «А вот и другая, которую я помогаю обобрать!»
Тогда Мэри Джен снова принялась журить сестру, но так мило, кротко — иначе она не умела, — что, когда кончила, бедная Заячья Губа была совсем пристыжена.
— Ну, теперь, Джоан, — сказали обе девушки, — попроси у него прощенья.
Она и попросила. Да так мило, что любо было слушать; право, я пожалел, что не могу еще налгать ей с три короба, лишь бы услышать еще раз, как она просит прощенья.
Все три девушки сейчас же принялись стараться изо всех сил, чтобы я почувствовал себя как дома и знал, что меня окружают друзья. У меня стало так скверно на душе, я почувствовал себя таким низким подлецом, что тут же сразу принял решение: во что бы то ни стало спасу для них деньги или сам пропаду!
Я ушел, как будто чтобы лечь спать, а на уме у меня было другое. Оставшись один, я начал обдумывать, как бы это устроить. Не пойти ли к доктору потихоньку и выдать ему мошенников? Нет, это не годится. Пожалуй, он скажет, кто донес, и тогда мне жестоко достанется от короля и от герцога. Или сказать по секрету Мэри Джен? Нет, и это не годится. По ее лицу они сейчас же догадаются; а деньги-то у них в руках, они могут улизнуть, и тогда все пропало. Если же она призовет кого-нибудь на помощь, меня замешают в дело. Нет, есть только одно хорошее средство. Я как-нибудь изловчусь украсть деньги, украсть так, чтобы плуты даже и заподозрить меня не могли. Им здесь хорошо; они отсюда не уберутся, покуда не выжмут все, что можно, из этого семейства и не обморочат весь город основательно, так что времени у меня довольно. Украду деньги и спрячу их; а потом, очутившись далеко, напишу Мэри Джен, куда я спрятал ее капитал. Лучше стащить деньги нынче же ночью, а то, пожалуй, доктор только притворяется, что ему все равно. Чего доброго, спугнет их отсюда раньше, чем я думаю.
Итак, я решил обыскать комнаты. Наверху в зале было темно, однако я быстро нашел спальню герцога и стал прокрадываться по стенке; но вдруг сообразил, что вряд ли король доверит кому-нибудь деньги, кроме своей собственной персоны; и вот я пробрался в его комнату и стал шарить кругом. Но я ничего не мог сделать в потемках, а зажечь свечу, разумеется, было опасно. Удобнее подстеречь их и подслушать. Вскоре я услышал приближающиеся шаги и хотел было спрятаться под кровать, однако она оказалась не там, где я думал, зато я наткнулся на занавеску, скрывавшую юбки Мэри Джен; живо юркнул туда, спрятался между платьев и притаился не шевелясь.
Негодяи вошли и затворили дверь; герцог первым делом заглянул под кровать. Как хорошо, что меня там не было! А между тем известно — всего удобнее прятаться под кровать, когда хочешь подслушать чужие секреты.
— Ну, в чем дело? — начал король, — Да смотрите, не размазывайте, потому что нам приличнее сидеть внизу и оплакивать покойника, чем торчать здесь и дать им случай пересуживать нас.
— Ваша правда, Капет. Видите ли, у меня из головы не выходит этот доктор. Я хотел бы знать ваши планы. По-моему, лучше всего нам удрать отсюда к трем часам утра и пуститься плыть по реке, забрав с собой все, что у нас есть. Особенно если принять во внимание, что нам все досталось так легко, — так сказать, прямо далось в руки; не будь этого случая, нам пришлось бы красть деньги. Я стою на том, чтобы захватить мешок, да и убраться подобру-поздорову.
У меня сердце упало от страха. Часа два тому назад мне было бы почти все равно, но теперь это встревожило и огорчило меня. Король всполошился.
— Как! Уйти, не продав остального имущества? Удрать сдуру и оставить всякого добра на восемь или на девять тысяч долларов? Ведь оно все тут налицо!
Герцог разворчался: будет с нас, говорит, и мешка с деньгами, нечего точить зубы на остальное, да и неблагородно ограбить дочиста бедных сирот, отнять у них все до последней нитки.
— Вот ведь как вы рассуждаете! — возразил король, — Мы ничего у них не отнимаем, кроме этих денег. Пострадают лишь покупатели: как только обнаружится, что мы не были законными собственниками, — а это откроется вскоре, — тогда продажа окажется недействительной, и все будет возвращено назад. Сироты опять получат свой дом, — довольно с них и этого: они молоды и здоровы, могут себе заработать кусок хлеба. И страдать-то им не придется. Подумайте только: есть на свете тысячи и тысячи людей, которым гораздо хуже живется. Полно, нечего их жалеть!
