ночью на гласисе?
Хоган кивнул:
– Да, сэр.
– Где он сейчас?
– За дверью, сэр. Я подумал, может, вы захотите с ним поговорить.
– Почему бы и нет, – сухо произнес Веллингтон. – Он единственный из всей армии был на гласисе. Позовите его.
В комнате сидели дивизионные и бригадные генералы, артиллеристы и инженеры, и все повернулись взглянуть на высокого стрелка. Все слышали о нем, даже недавно прибывшие из Англии, потому что этот человек захватил французского «орла» и, судя по всему, способен повторить свой подвиг. Видавший виды, суровый, как и оружие, которым он обвешан; прихрамывающая походка и шрамы свидетельствуют о том, что он побывал во множестве переделок.
Веллингтон улыбнулся, оглядел собравшихся офицеров:
– Капитан Шарп участвовал во всех моих сражениях, джентльмены. Верно, Шарп? От Серингапатама до сегодняшнего дня?
– От Бокстела, сэр.
– Господи, я был тогда подполковником.
– А я рядовым, сэр.
Адъютанты, молодые аристократы, которых Веллингтон держал у себя на посылках, с любопытством всмотрелись в отмеченное шрамами лицо. Мало кто из рядовых выслуживается в офицеры.
Хоган наблюдал за генералом. Тот принял Шарпа приветливо, но не потому, что стрелок когда-то спас ему жизнь, а потому, что надеялся найти в этом человеке союзника против осторожных инженеров. Хоган вздохнул. Веллингтон хорошо знает Шарпа.
Генерал обвел взглядом комнату:
– Стул для капитана Шарпа.
– Лейтенанта Шарпа, сэр. – Слова были произнесены с горечью, почти с вызовом, однако командующий пропустил их мимо ушей.
– Садитесь, садитесь. Рассказывайте про бреши.
Шарп рассказал, не смущаясь перед высокими чинами, но это мало что добавило к словам Флетчера. Разглядел он не много, тьма лишь изредка озарялась вспышками стреляющих с городской стены пушек, так что сведения основываются главным образом на том, что он услышал, лежа на краю гласиса: не только французские земляные работы, но и британскую картечь, которая шуршала в траве и стучала в стену.
Веллингтон дослушал до конца. Донесение было четким и кратким. Генерал смотрел Шарпу в лицо.
– Один вопрос.
– Сэр?
– Проходимы ли бреши? – Холодные как лед глаза Веллингтона были непроницаемы.
Шарп смотрел так же сурово, так же непреклонно.
– Да.
Собравшиеся загудели. Веллингтон откинулся на стуле. Над шумом поднялся бас полковника Флетчера:
– Со всем уважением, милорд, я не считаю, что капитан… лейтенант Шарп компетентен оценивать брешь.
– Он там был.
Флетчер пробормотал, что язычник, побывав в церкви, не становится христианином. Зажатое в его пальцах перо согнулось почти вдвое; полковник раздвинул пальцы, и с кончика пера на карту между двумя бастионами брызнули чернила. Флетчер шмякнул перо о стол:
– Слишком рано.
Веллингтон отодвинулся от стола, поднялся:
– Один день, джентльмены, один день. – Командующий оглядел присутствующих, и никто не посмел возразить. Он сам знал, что рано, но, может быть, рано будет всегда. Может быть, правы французы и крепость действительно неприступна. – Завтра, джентльмены, в воскресенье, пятого, мы будем штурмовать Бадахос.
– Сэр!
Заговорил Шарп, и генерал, ждавший возражений от инженеров, повернулся к нему:
– Шарп?
– Одна просьба, сэр. – Шарпу с трудом верилось, что он говорит в таком дерзком тоне и в таком обществе, но другой возможности могло и не представиться.
– Я вас слушаю.
– «Надежда», сэр. Я хотел бы повести «Надежду».
Льдисто поблескивающие глаза Веллингтона смотрели на Шарпа.
– Зачем?
Как ответить? Что это испытание? Пожалуй, высшее испытание для солдата? Или что Шарп хочет отомстить системе, которую для него олицетворяет рябой клерк из Уайтхолла, – системе, которая выбросила его за ненадобностью? Шарп вдруг вспомнил про Антонию, свою дочь, про Терезу. Подумал, что может никогда не увидеть Мадрид, Париж, не узнать, как закончится война. Но жребий брошен. Он пожал плечами, подыскивая слова. Непроницаемые глаза сбивали его с мысли.
– Не знаю, сэр. Хочется.
Это прозвучало как у капризного ребенка. Шарп почувствовал, что старшие офицеры и генералы с любопытством разглядывают его лицо, ветхий мундир, старый, необычного вида палаш, и мысленно пожелал им провалиться к чертовой матери. Их гордости ничего не грозит, ее защищают деньги.
Голос Веллингтона смягчился:
– Вы хотите получить обратно роту?
– Да, сэр. – Шарп казался себе глупцом, нищим глупцом в сверкающем окружении, и понимал, что все вокруг видят его сломленную гордость.
Веллингтон кивнул на полковника Флетчера:
– Полковник вам скажет, Шарп, и дай бог, чтобы он ошибался, что в понедельник мы будем раздавать капитанские патенты вместе с утренним рационом.
Флетчер не ответил. Другие тоже молчали, смущенные просьбой Шарпа. Стрелок чувствовал, что в этой темноте решается его судьба: все, что с ним было, и все, чего может уже не быть.
Веллингтон улыбнулся:
– Видит бог, Шарп, я считаю вас разбойником. Полезным разбойником, и, по счастью, разбойником, который на моей стороне.
Он снова улыбнулся, и Шарп понял, что генерал вспоминает Ассайе и направленные на него маратхские штыки. Но этот долг давно оплачен.
Веллингтон собрал бумаги.
– Не думаю, что вы нужны мне мертвым, Шарп. Армия стала бы в некотором роде менее занятной. Ваша просьба отклоняется.
Он вышел из комнаты.
Шарп стоял, будто в столбняке, пока остальные офицеры выходили следом за командующим, и думал о том, как в последние ужасные недели сосредоточил все свои честолюбивые надежды и чаяния на одной-единственной мысли. Его чин, его рота, зеленые мундиры, бейкеровские винтовки и доверие солдат и даже – поскольку он не мог поверить всерьез, что его убьют, – возможность добраться до дома с двумя апельсиновыми деревьями перед входом раньше озверелой толпы, раньше Хейксвилла – все сосредоточилось в «Отчаянной надежде». И вот – отказ.
Но отчего-то не было ни злости, ни хотя бы разочарования. В его душу, словно в грязный ров, хлынула чистая вода облегчения – высшего блаженного облегчения. Постыдного облегчения.
Хоган вернулся в комнату, улыбнулся Шарпу:
– Ну вот, вы спросили и получили правильный ответ.
– Нет, – упрямо ответил Шарп. – Время еще есть, сэр. Еще есть.
Он не знал, что именно подразумевает или зачем это сказал, но в одном был полностью уверен: завтра, едва стемнеет, он так или иначе получит шанс пройти свое испытание. И победит.
Глава двадцать вторая
Сержант Обадайя Хейксвилл был доволен. Воскресная церковная служба закончилась, он сидел особняком и смотрел в кивер – беседовал.
– Сегодня, да, сегодня я буду хорошим мальчиком. Я тебя не подведу. – Он гоготнул, выставив редкие гнилые зубы, и взглянул на роту. Он знал, что солдаты на него посматривают, но избегают его взгляда. Снова уставился в засаленное нутро кивера. – Они меня боятся, да, боятся. Сегодня ночью будут бояться еще пуще. Много их сегодня ночью умрет. – Он снова гоготнул и быстро повернул голову, проверяя, смотрит
