— Кажется, ваше превосходительство, всё ещё не можете похвалиться вашим здоровьем, — заметил какой-то лысый человек.
— Да, батюшка, всё вот геморрой… мочи нет… а доктор мой советует как можно меньше сидеть.
— А кто вас пользует?
— Образумьтесь, батюшка, — перебила старушка, сверкнув своими впалыми глазами, — вы убили мою карту.
— Виноват-с, простите…
— C’est insupportable ca![82] — сказала какая-то дама, бросая на стол деньги за карты. — Наш маленький преферанс достаётся нам очень дорого.
— Да-с!.. — подхватил, разбирая карты, тот же господин, который сделал то же самое восклицание в начале игры, когда кто-то дивился вслух добродетелям Елены Львовны.
— Нет, это невыносимо! Я здесь в последний раз…
— Comment cela va-t-il, Madame?[83] — спросил один военный штаб-офицер, относясь к Елене Львовне, которая, бледная как смерть, скрестя с отчаянием на груди руки и полулёжа в кресле, смотрела на свою пустую коробочку.
— Mais horriblement![84] — простонала Елена Львовна. — Я проигралась… и ужасно!..
— А как велик этот ужас?
— Рублей пятьдесят!
— Неосторожно-с!
— Вы почти отгадали, сударыня, — сказал господин, выигравший у Елены Львовны, — 48 рублей 97 копеек.
— Сейчас получите, — отвечала Елена Львовна плачущим голосом и вышла вон из комнаты. Пришедши в свой будуар, она позвонила, упала на оттоманку и лишилась чувств.
На звонок прибежали несколько горничных и кинулись на помощь к своей госпоже. От долговременного опыта они очень хорошо знали, какие нужны были ей пособия, потому что после проигрыша Елене Львовне всегда делалось дурно и медицинские средства давно уже были определены.
Когда Елена Львовна пришла в себя, она опять позвала свою экономку и сказала ей томным болезненным голосом: «Милая, подай мне деньги, которые я тебе дала давеча. А когда придёт моя воспитанница, то скажи ей, что обстоятельства мои с нынешнего дня так расстроились, что я не могу больше платить за её воспитание».
Между тем как Елена Львовна таким плачевным образом разорялась в своём будуаре, в одной из зал происходила страшная суматоха; карты были оставлены, дамы толпились у одного из ломберных столов, мужчины бегали по комнатам и кричали: «Скорей! Ради бога!.. Чего-нибудь… спирта! одеколона! холодной воды! Чего-нибудь… С г-жой Шавочкиной дурно… Ах, Боже мой… Что с ней?! Она кончается… у неё конвульсии…
— Но что же не пошлют за доктором?
— Посылали…
— Что же?
— Уехал на преферанс.
— Так пошлите за другим, здесь недалеко больница.
— И за этим посылали.
— Что же?
— И этот уехал на преферанс.
В самом деле, с одной из дам творилось что-то чудное: лицо её было бледно, как писчая бумага, глаза дико блуждали, а руки, крепко прижавши к груди восемь в червях, судорожно трепетали.
— Что с тобой, ma chere?[85] — спрашивали у неё с участием.
— Ах… не спрашивайте, я ужасно страдаю…
— То-то и есть… как можно в вашем положении сидеть по нескольку часов за преферансом…
— Вы немилосердно затягиваетесь в корсет…
— Вам надобно больше ходить… верно, спазмы?
— Ах, нет… нет… не спазмы… я думала, что я успею доиграть эту пульку… Но, Боже мой, что со мною будет? Возок мой! Ради Бога, возок… скорей! Ох, скорее!..
Суматоха сделалась общею. Одни кричали: «Экипаж г-жи Шавочкиной!» Другие закутывали её в салоп, третьи тёрли ей виски.
Во всё это время Шавочкина была совсем полумёртвая, но руки её, в которых заключалось восемь в червях, так крепко были прижаты к её груди, как будто они приросли к этому месту.
В таком положении её посадили в возок и отправили домой.
Долго после того гости Елены Львовны рассуждали между собой, терялись в догадках и никак не могли догадаться, что такое сделалось с г-жой Шавочкиной.
На другой день происходила следующая сцена: Шавочкина лежала в постели. Она была очень слаба.
Возле её кровати стоял маленький столик, заставленный скляночками и баночками, а на постели возле больной лежало несколько карт, которые она по временам брала в руки, смотрела на них грустным взором и шептала, качая головой: «Милости просим… в кои-то веки пришла игра… надобно же, чтобы так случилось…»
Недалеко от больной сидел доктор и прописывал рецепт.
В комнате царствовал полусвет, на окна были опущены зелёные шторы.
Кончивши свой рецепт, доктор взял свою шляпу, подошёл к больной, ещё раз пощупал у неё пульс, отдал окончательные приказания и пошёл вон из комнаты.
— Доктор, — сказала больная едва слышным голосом.
Доктор воротился.
— Доктор, — повторила больная, — можно ли мне сегодня играть в преферанс?
Удивлённый доктор вытаращил глаза и уронил шляпу.
— Что вы… сударыня… — отвечал он, — возможно ли это?!
— Но почему же, доктор?
— Придите в себя, сударыня! В первый день после родов… если вы хотите умереть — пожалуйста, играйте…
— Но почему же?..
— Вам нужно спокойствие, а за преферансом вы неизбежно должны ажитироваться, сердиться… это вас убьёт… Но это бред, а не желание, и я запрещаю вам это делать строжайшим образом.
— Добрый доктор, позвольте… я только одну пулечку… и то по грошу… уж, верно, в такую игру я не буду сердиться…
Доктор внимательно посмотрел на больную, пощупал пульс, прописал за уши пиявок и уехал.
Завернувшись в свою енотовую шубу и забившись в угол своего возка, доктор думал: «Да, это замечательно… преферанс… медицина должна обратить на это явление особенное внимание… Я со своей стороны сделал важное открытие… после теперешнего случая я совершенно убеждён, что моя mania praeferantica[86] существует».
Картина VI Героини преферанса
Mesdames![87] Послушайте: вам непременно должно отыскать эту гениальную голову, дознаться, кто был необыкновенный человек, изобретший преферанс, сложиться и соорудить ему памятник.
Вы не можете представить, что он для вас сделал! Он поднял вас на целую голову выше остальных женщин, он сравнял вас с мужчиной, он раскрыл перед целым светом всю сокровищницу ваших способностей, всю силу вашего характера; он доказал, что героиня преферанса способна к подвигам великим, наконец — он дал вам новую стихию, новую жизнь.
Я буду публично защищать эту тему и повторяю торжественно: героиня преферанса есть женщина великая, когда она находится в своей стихии, то есть за преферансом! Нет труда, который бы она не преодолела, нет страдания, которого бы не забыла, нет жертвы, которой бы не принесла. Вот тут-то видна вся гибкость женской натуры, всё богатство её способностей. Русский солдат не вынесет того в походе, что героиня преферанса: она будет играть в преферанс, не спавши несколько ночей сряду и питаться одной чечевицей; будет играть в нетопленой комнате, где 29 градусов холода; будет играть в 40 градусов жары; не услышит грозы, не почувствует землетрясения; для преферанса она забудет назначенное rendez-vous,[88] не услышит пожатия руки и выйдет на дуэль. Я уже не говорю о том, к чему могут быть тут способны их руки… Подтасовать, передёрнуть, сделать коробочку — это всё равно что выкурить сигарку.
Видите ль теперь, что героиня преферанса есть женщина великая?
Герои преферанса — это ничто в сравнении с ними; это только ничтожные оруженосцы героинь, которые для этого и вооружены лучше, и латы на них крепче, и воинский крик их громче и страшнее. Герои в сравнении с ними суть простые рыбаки в море преферанса, которые большей частью честно и добросовестно закидывают свою удочку, только изредка прицепляя к ней какую-нибудь отраву; героини — напротив — это истинные пираты, настоящие форбаны,[89] безжалостные, беспощадные, беспардонные.
В доказательство всего этого я представлю моему читателю несколько экземпляров — пусть судит сам:
Пульхерия Абрамовна, пожалуйте сюда, на сцену!
Рекомендую — это вот какая история: у Пульхерии Абрамовны нет этого и заведения, чтобы платить проигранные деньги.
Например, вчера она проиграла вам пять рублей и по обыкновению сказала: «хорошо-с!» — Через неделю вы выиграли у неё четыре с полтиной. При расчёте она говорит вам: Иван, дескать, Иванович, вот в прошедший раз я проиграла вам пять рублей да сегодня четыре с полтиной, так дайте мне ещё пятиалтынный — за мной уж так и будет ровно десять рублей.
Г-жа Орелкина! Милости просим! О, эта истинная потеха! Орелкина уже старушка, и уж я не знаю, от старости или от какой другой причины, только она всегда трясёт головой в знак отрицания. Недавно случился преуморительный анекдот. Играет она в преферанс, к одному из играющих пришла игра, Орелкина и ещё один молодой человек вистуют. Старуха уже несколько раз пудрила его до того, что он не знает, как с ней играть. Но вот они играют. Орелкина злится и ругается; молодой человек растерялся и не знает, что ему сносить. Вот он схватится за карту да посмотрит на старуху, а та по обыкновению качает головой в знак отрицания. Бедняк, не зная, что это всегдашняя её привычка, и думая, что она не велит ему ходить с этой карты, возьмётся за другую — и опять посмотрит на Орелкину, а та опять замотает головой. Перебравши таким образом все карты и все неудачно, молодой человек вышел наконец из себя, бросил карты и вскрикнул с отчаянием: «Но чёрт возьми, после этого я, право, не придумаю, с чего ходить!»
