Когда суматоха немножко успокоилась, Борис Борисович отозвал жену свою в сторону и сказал:
— Что это, сударыня, что здесь за поцелуи?..
— Ах, боже мой, как вам не стыдно, Борис Борисович?..
— Да… да… мне очень стыдно… отвечайте, что здесь за поцелуи, — перебил Хрюкченко, пожирая жену сверкающим глазом.
— Это Иван Спиридонович целовал Гогошу…
— А!.. Гогошу! Чёрт возьми! А позвольте узнать, отчего у вас красное пятно на щеке?..
— Побойтесь бога, не срамите себя-то по крайней мере…
— А позвольте узнать, отчего от вас пахнет сигарами, — продолжал Хрюкченко, возвышая голос и бросая на Ивана Спиридоновича бешеные взгляды.
Иван Спиридонович в продолжении этого разговора в сильной ажитации расхаживал по гостиной и не замечал, что сзади его сюртука что-то висело и болталось из стороны в сторону.
Немец-доктор первый заметил это обстоятельство. Находясь в самом весёлом расположении духа от того, что поцелуй Ивана Спиридоновича выручил его из беды, он пустился в остроты и сказал, нагнувшись к уху медведя:
— Посмотрите, милостива государ, какой беля штюкс бальтует на задни пугвошка Иван Спиридоновиш.
Медведь захохотал во всё горло и прокричал громовым голосом:
— Иван Спиридонович! Что это, батюшка, за драпировка развешана у вас по пуговицам-то?
Иван Спиридонович осматривался, не понимал ничего.
Между тем Вера Андреевна ушла в свою комнату плакать, а Хрюкченко, которому страх как хотелось придраться к Ивану Спиридоновичу, подошёл к нему и начал вместе с другими рассматривать болтавшуюся штуку, которая сначала показалась ему похожей на кисет.
Это в самом деле было какое-то вязание с кисточкой на конце.
— Ба, да это колпак! — вскрикнул вдруг Хрюкченко. — Что это? Каким образом? Откуда?
И между тем как Хрюкченко терялся в догадках, а Иван Спиридонович старался обратить в шутку это обстоятельство, все гости с хохотом обступили их.
— Да это мой колпак, — проговорил Хрюкченко, успев рассмотреть свою находку, — клянусь честью, мой! Это колпак, в котором я всегда сплю! Что за чудо?!
Чтобы убедиться ещё более, Хрюкченко надел колпак себе на голову.
— Ну, конечно, мой, — продолжал он задыхающимся голосом, как китайский мандарин, расхаживая в своём необыкновенном костюме. Все помирали со смеху.
Но змея ревности повернулась уже в груди Хрюкченко: единственный глаз его налился кровью; лицо так побледнело, что на нём даже незаметно стало упомянутых сшивок.
— Га, любезнейший, — простонал он, подступая с бешенством к Ивану Спиридоновичу и забывая, что несчастный колпак всё ещё торчал у него на голове, — каким образом? Откуда он попал на вашу пуговицу? Мой колпак всегда лежит у меня под подушкой… Отвечай, предатель, как он к тебе зашёл?!
— Право, я не понимаю, — отвечал сконфуженный Иван Спиридонович, у которого из ума вышли давешние проделки Гогоши.
— А, ты не понимаешь, — кричал Хрюкченко выходя из себя, — нет, красавчик, у колпака ног нету… сам он к тебе не придёт! Так вот что значат эти поцелуи, которые я давеча слышал! О, проклятье!
В эту минуту ярость Хрюкченко дошла до неистовства; как тигр бросился он на Ивана Спиридоновича и хотел схватить его за воротник, но присутствовавшие, которые продолжали ещё смеяться, видя, что сцена эта может кончиться неблагоприятно, растащили двух противников.
Хрюкченко овладела настоящая демономания: рот его залился пеной, лицо искривили судороги, он рыкал, как лев, попавший в капкан. Наконец, в совершенном беспамятстве его положили на постель и передали во власть Ивана Крестьяновича.
На другой день у него открылась белая горячка. В расстроенном его воображении фигура Ивана Спиридоновича переместилась как-то в преферанс. Ему казалось, что мундир на нём не тёмно-зелёный, а из какой-то белой материи с синими крапинками и что вместо пуговиц у него все червонные тузы.
— Давайте его сюда! Я задушу этого проклятого демона! — вскрикивал он диким голосом.
Иногда бред изменялся, и Хрюкченко представлялось, что он колпак.
В это время он горько плакал и, схватив за руку испуганную жену, повторял умоляющим голосом: «Скажи, друг мой Верочка, ведь я колпак?»
Чтобы успокоить больного и боясь ему противоречить, Верочка со слезами на глазах отвечала: «Да, мой друг, ты колпак!»
Картина IV Как Пётр Петрович по милости преферанса вылез живой из петли
Если рассмотреть хорошенько, что такое жизнь, так увидишь ясно, что тут царствуют два деспота: счастье, за которым люди порскают, как борзые собаки за зайцем, и несчастье, с которым они постоянно борются и употребляют все силы, чтобы вырваться из железных когтей его и потом снова пуститься за счастьем.
И — странное дело — другой целую жизнь возится с этим демоном, истощает в этой возне все силы ума и тела, бьётся, выходит из себя, зовёт на помощь всю власть людскую — и всё напрасно, а того не знает, глупый, что иногда стоит только сыграть пульку в преферанс, и несчастье отвяжется от него, как лихорадка от хинной соли.
Вот этот случай с Петром Петровичем, о котором я хочу рассказать, доказывает ясно, что это не софизм, не фарс, а настоящее дело — непреложная истина. Петра Петровича постигло страшное несчастье.
Но я расскажу сначала в коротких словах, что такое Пётр Петрович. Видите ли: это молодой человек лет 25, он служит в одном из лучших присутственных мест в N… и получает значительное жалованье. В обществе, к которому принадлежит, известен он как славный малый, как умный и милый молодой человек. Он любит литературу, восхищается Сю и Дюма, боготворит Гоголя и выписывает «Отечественные записки». Иногда заносится даже в политическую экономию. Значит, он идёт вровень со своим веком. Но, как и все смертные, Пётр Петрович имеет кое-какие недостатки: он пылок, ветрен и часто не рассуждает о том, что делает.
Вследствие-то всего этого его и постигло несчастье, о котором я упомянул выше. Пётр Петрович должен был жениться на девушке, которая ему не нравилась, которую он не любил — ненавидел… «Как это? А где же рассудок, где воля?» — спросят мои читатели. Но что же делать! Часто эта воля заводит нас так далеко и заставляет наделать столько глупостей, что после решительно отказывается идти к нам на помощь. Пётр Петрович сам был всему причиной, и ему оставалось или сделать бесчестное дело, или принести себя в жертву за необдуманный поступок, а так как он был честен и благороден, то и решился на последнее.
Сначала ему показалось, что он страстно влюблён в эту девушку, что он нашёл идеал земного совершенства. Но потом, когда благодетельное время начало разоблачать перед ним истину, когда рассудок начал приподнимать понемножку повязку страсти, наброшенную ему на глаза, то он увидел сначала, что земной идеал его слишком далёк от совершенства и что сквозь оболочку чистоты и добродетели разные человеческие недостатки очень заметно выставляют свои мордочки. Потом заметил он, что вместо приданого он берёт за нею только горячую грудь, дышащую страстью, да томные глаза, имеющие способность закатываться под череп. Наконец, он с ужасом сознался, что эта девушка далеко не сможет составить его счастье. Всё это ясно увидел несчастный Пётр Петрович, но воротиться было поздно — дело зашло слишком далеко. Он уже был сговорен; свадьба близилась, и, не сделавшись бездельником, он никак не мог выпутаться из этого дела. Такое положение убивало неосторожного жениха; как чёрная туча ходил он по Божьему миру, молился, призывал на помощь весь свой ум, все софизмы своего рассудка, готов был жертвовать всем, чтобы снять свои цепи, готов был идти в кабалу к тому, кто бы его выкупил из петли, даже мысль о самоубийстве приходила в его расстроенное воображение… Но Провидение бодрствовало над несчастным, чтобы показать, какими иногда мелкими средствами можно избежать конечной гибели.
В один зимний вечер Пётр Петрович собрался по обыкновению к своей невесте. Никогда ещё не было ему так тяжело… Вообразил он эти приторные нежности, которыми его встретят, представил себе, как ему будут петь жалостным голосом: ты не поверишь, ты не поверишь, как ты мила; вообразил, что ему надо будет сыграть со своим будущим тестем три бесконечные пульки в преферанс — и сердце его сжалось. К довершению несчастья перед ним лежало письмо, которое он только что получил по городской почте от одного своего приятеля. В этом письме его приглашали на холостую пирушку… Пётр Петрович вздохнул судорожно, понюхал спирта, натянул свои перчатки, сел в сани и закричал: в N-скую улицу!
Но мы опередим немножко Петра Петровича, чтобы встретить его в N-ской улице приличным образом и обозреть кое-какие подробности, любопытные для читателя. В этой улице есть небольшой деревянный домик с мезонином, который от времени немножко покривился. В отворённые ворота этого дома видна часть сада, собачья конура и зелёная бочка с водой. Дом принадлежит некоему Максиму Максимовичу Фефёлкину, который немножко кривошея и от этого голова его похожа несколько на мезонин его дома. У Максима Максимовича есть супруга, которую зовут Матрёна Кондратьевна, и дочь Феона Максимовна, которую, уж не знаю почему — в честь ли преферанса или по утончённому вкусу родительской нежности — кличут Фишечкой.
