— Тень. Одна из четырех.
— По старому — личный Секретарь. Хмм…Видишь как все неплохо получилось. Но ведь это не все, что ты хотел узнать у старого брата Домиция?
— Почему Лешек?
— Потому что он был моим сыном. Они хотел втянуть меня в переговоры, у них не получилось и теперь мой сын скорее всего мертв.
— Я же все знаю! Все! Разве я не ясно выразился. Дневник Преподобия Маркуса. Его личный дневник. Сволочь!
— Такие вещи надо сначала писать, а потом сжигать, как только напишешь. Его Преподобию следовало бы сурово наказать тебя. Да и себя тоже за несдержанность
- Следовало. Он накажет, если сможет. А я приму епитимью…если еще смогу принять.
— Сможет. Его здоровье идет на поправку — уже начал ходить и говорить, и писать. Недавно прислал мне личное письмо с требованием найти и вернуть его Тень Иеремию.
Пауза. Мы оба молчим, а потом следует вопрос. Такой долгожданный, но все равно неожиданный.
— Я сильно на нее похож?
— Маркус очень любил свою сестру. Безумно. А ты ее полная копия. И сложением, и, характером. Та тоже была взрослая девочка и шла куда хотела. Была в моей молодости такая пословица — «Послушные девочки попадают в рай, а непослушные идут туда, куда сами захотят».
— А еще он ненавидел ее мужа.
— Есть такое. Мы могли бы стать …слово друзьями тут не подойдет. А другого слова я не знаю. Могли бы… если бы не смерть Алии — его сестры, моей жены. Есть в характере твоего дяди такое качество — всему должно быть объяснение, следствие и причина, вина и наказание, подвиг и воздаяние.
— При чем тут это?
— Как умерла твоя мама — ты знаешь?
— Родами. Я….Я кажется понял.
— Да. Есть смерть любимого человека. А значит и есть те, кто в ней виноваты. Виновных двое, или один из двоих — ребенок, во время родов которого она умерла, и мужчина, зачавший этого ребенка. Виновные должны быть покараны. Кого бы назначил в виноватые между новорожденным младенцем и 40-летним мужиком?
— Но это же глупо!
— Ты хочешь назвать своего дядю Маркуса, нынешнего главу Ордена — глупцом? Нет, он не глупец. Он прекрасно понимает, что иногда идет на поводу своих чувств, а не разума. Но именно иногда, и только там, где его кажущийся неумным поступок будет объяснен свойствами его натуры. Вот он и нашел повод для очередного «неумного» поступка — в гневе изгнать своего шурина с новорожденным ребенком в 7-ю Цитадель. Подальше от себя, от интриг иерархов Ордена, от тех, кто не стал Преподобием, уступив в подковерных интригах Маркусу. И причем сделать так, что бы казалось, что шурина с ребенком он не спасает, а наоборот — изгоняет, подвергает опале. Он имел основания так поступить. Уж поверь.
— Ты сразу задумал эту штуку с Лешиком? Младенец лежащим в колыбели. Ты сразу отвел ему роль козла отпущения.
— Не я. Маркус попросил.
— Ты хочешь сказать — его Преподобие приказал?
— Нет, его Преподобие Маркус ничего не приказывал. Просто Маркус, дядя единственного 3-х месячного племенника своей любимой покойной сестры ПОПРОСИЛ меня сделать ВСЕ, что бы ты выжил. Попросил. Ты понимаешь, что иногда просьбы бывают сильнее приказов? Неужели ты не понимаешь, что племянник Маркуса-Доброго и сын дознавателя Седьмой Цитадели — это такая фигура…Тот случай когда человек фигурой становится еще в колыбели.
Ты в шахматы играешь?
— Я знаю правила.
— Тогда ты знаешь что там случается с фигурами — пешками, офицерами, слонами?
— Что?
— Их убивают в процессе игры. А маленький ребенок, уж поверь мне, слишком слабая фигура что бы защититься. Пешка, по сути, которая может когда ни будь стать проходной. Но ты уже лет пять варишься в их кухне и знаешь, что паровозы давят пока они еще чайники.
И что бы ты выжил, что бы тебя не могли отыграть или побить — я должен был сделать так, что бы ты перестал быть фигурой на этой чертовой доске. Хотя бы на время.
— И что ты сделал?
— Ты хочешь знать, как мне пришла в голову мысль? И как я коварно задумал подставить невинного мальчика, и подставлял его долгие годы выдавая за своего сына? А не дождешься, сынок! Все было совсем по-другому. Первый раз ты умер через неделю как мы с тобой прибыли в Седьмую Цитадель.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— В первый раз?
— Да. В первый. Младенец твоего возраста очень удачно умер, да простит меня Бог за эти слова, после нашего прибытия в Седьмую Цитадель и я похоронил тебя в скорби и печали.
— И поверили?
— Нет, конечно! Все прекрасно понимали, что один из вопящих сверточков на попечении у сестры Агеншки — мой сын, и племянник Маркуса.
— Тогда зачем?
— Затем, что с этого момента формально у меня не было сына. Вместо единственного — ты стал одним из. Понимаешь?
— Что было дальше.
— Дальше? А дальше случилась эпидемия. Примерно через месяц в Седьмой Цитадели, куда меня отослали, начался мор. Чума, холера, оспа — Всеблагой его знает. Ты, да еще два десятка других детей — грудничков и постарше, были посажены в карантин отдельно от взрослых. Так мы попытались Вас защитить. Впрочем, не вполне удачно.
— И тогда ты решил меня так уберечь? Что бы прирезали или притравили другого ребенка?
— Нет, нет и еще раз нет. Я это уже говорил. Жизнь сложнее. Куда сложнее. Ты бывал на могиле Алии?
— Лешек тайком бывал, когда мы возили грузы в Обитель Веры, а я пару раз его сопровождал. Он думал, что там лежит его мать. А на самом деле..
— Бог его знает, кто его мамаша на самом деле. Я сам рыл яму, сам ложил Алю, сам закрывал ей глаза. Только вот мало кто скажет Тебе, что могила была ей не по размеру. Большую я тогда яму рыл, широкую — для нее, для себя, для тебя. Ту неделю я никогда не забуду — Алечки уже нет со мной рядом, но все еще адски больно, и удавиться хочется, что б только бы с ней рядом, хоть в ад, хоть рай, или просто в землю червей кормить. Куда угодно. Но только бы за ней следом. И ты…Маленький совсем. И выживешь- не выживешь, Бог его знает! А я уже тогда широкую яму копал — думал, если ты не выживешь, то втроем и ляжем. А ты выжил. И тогда, после родов, и несколько месяцев спустя.
- В Седьмой Цитадели?
— Да, во время эпидемии. Нас трое было трое — я, брат Савус и сестра Агнешка. Ты, Лешек и еще с дюжину малышей совсем плохие были, а мы пытался вытянуть вас всех. Но тебя — в первую очередь.
Тяжелый, я тебе скажу, был этот месяц. Савусаил для вас травяные отвары варит, я вас ими поить пытаюсь да молочком, пеленки меняю, клизмочки ставлю, а сестра Агнешка тискает вас.
— Тискает что?
— Тискает. Видно, что ты никогда не сталкивался грудничками. Не всякий знает, что если грудного или совсем мелкого оставить без внимания, только подходить для кормежки или смены пеленок — он очень быстро угасает или находит повод от чего угаснуть. А вот если наоборот — гладить его, почесывать, говорить с ним, агугкать, он тогда чувствует что рядом кто то есть — мама, папа, и чувствует он себя гораздо лучше.
Так вот, как я уже сказал — Савус у очага, я вас подмываю и кормлю, а сестра Агнешка маму для вас играет. А вы уходите. Хорошо если во сне… Мы пятерых маленьких тогда потеряли. И ты, худой совсем, меня ручкой за палец держишь и так в глаза смотришь…
Я для себя тогда так решил, что если ты уйдешь вслед за Алией, то куда два — туда и третий. А ты… А ты взял и не ушел.
— Но когда же тогда? И кто?
— Савус. Ты уже шел на поправку. Ну, насколько мог идти на поправку полугодовалый ребенок, а я несколько недель не отходил от тебя. Видимо переутомился…
— И?
- Когда я потерял сознание Савус уложил меня рядом с маленьким Лешеком. Ни он, ни я, ни принимали такого решения сознательно. Но в тот день с нас решили снять карантин, и первое что брат Буонис и другие увидел, войдя в барак — это меня, спящего рядом с маленьким мальчиком. С Лешеком.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
С той поры все кому надо «знали» кто сын Дознавателя, и технари через своих людей, и сам Лешек, наверное.
А мне оставалось малое — лишь иногда просить доверенных людей не сильно нагружать Лешека, позаботится о Лешеке, поберечь Лешека.
