Человек опускает лист бумаги и гордо, с вызовом смотри вверх. Они ео услышали, все его услышали. Не понять чего желает от них Маркус-Добрый и конклав — было невозможно. Но не скрипят ворота Цитадели, и в объятия радостных высокородных из Технограда не падает их родня. Лишь темная фигура с капюшоном на стене что тихо, в пол оборота, говорит стоящему рядом горбуну.
А заложники так и остаются стоять на стене — со связанными за спиной руками, на коленях, но с уже не такими встревоженными, но не испуганными лицами, какие у них были вначале.
А по мере прочтения напряжение окончательно спадает почти у всех. Кроме одного — самого старшего из связанных — старика лет 40. Кажется, что только он один что-то успевает понять, сложить вместе с ранее услышанным — увиденным, и сделать вывод — страшный вывод. А еще — принять решение.
Глубокий вздох. То, что он должен крикнуть должны успеть услышать все — и свои, и этот надменный и наивный евнух-колобок из Обители Веры внизу под воротам Цитадели. Слишком мало времени — лишь несколько секунд, а потом его заткнут. Слишком неожиданна догадка.
Тут нет никого из руководителей их общины, но есть их дети. Взрослые, но дети. И он — брат Коменданта Технограда. И зачем они тут, и почему этот голубь мира Маркус взамен своих «генералов мира» потребовали явно неравноценный обмен. А ведь все так просто!
И теперь остается только крикнуть! Привлечь внимание эмиссара из их логова, он явно не догадывается, что сейчас будет. И дать знать своим, и…. Да не важно! Главное крикнуть, и тогда вся затея будет бесполезна, а значит и не нужна для этого чудовища.
Брат главного инженера Технограда, уже очень немолодой человек, сам, когда то занимал этот пост. Логика, сообразительность, умение все схватить на лету и сделать правильные и порою парадоксальные выводы — это были его сильными сторонами. И даже возраст лишь самую малость притупил остроту его ума. Но он не был переговорщиком или решалой — лицо его было лицом честного человека, не умевшего блефовать и скрывать свои мысли. Мысль, озарившая его лицо, как будто разгладившая морщины старика и приподнявшая лоб, его же и выдала, заставив кукловода ускорить события.
Страшная тень вырастает, откуда то сбоку и рот умника, уже раскрывавшийся для крика, взрывается осколками зубов и несказанное откровение тонет в крике боли. А Старший дознаватель Домиций нанесший удар тяжелой палкой с накрученным не нее большим болтом бьет снова, и снова. Со второго удара череп его жертвы трескается, и старик перестает сучить ногами, окончательно замерев в серой пыли.
Шок. Молчание. Случившееся настолько дико, и настолько выходит за рамки, что никто не кричит. И две секунды тишины прерываются самим Домицием.
Сделав шаг назад от убитого человека, Старший Дознаватель указывает сначала на тела Иерархов, лежащее а овозке внизу. А потом медленно, словно поворачивая не руку, а старинное танковое орудие, указательным пальцем тычет в съежившихся о страха и шока заложников.
«Его преподобне Маркус надо мною. Но еще выше — Господь наш, который учил нас прощать… Но прежде этого говорил он и другое — око за око, зуб за зуб, жизнь за жизнь.» Так сказал Господь наш! На том стою, и с того сойти не могу. Братья, делайте то, что я вам показал. Я Вам приказываю. Я в ответе!».
Филиал ада на минуту спускается на землю. Орден не приглашал «погостить» в качестве заложников ни одного из руководителей Технограда.
Но дети есть дети. Для матери и отца его сын навсегда пусть выросший, возмужавший, уже подаривший им внуков, но в чем то, пусть в самом малом, в воспоминаньях, но все еще ребенок. Ребенок, дите малое, которое надо защитить.
И этих детей сейчас убили. Убили на их глазах — подло и буднично, просто перехватив обычными кухонными ножами горло заложников. Без злобы и зверств, как в первом случае со стариком Кротовым.
Кричит женщина, кричит мужчина, еще один — в глубоком обмороке. И лишь самый молодой из четверки — внимательно смотрит в темный балахон инквизитора, словно пытаясь прожечь его своим взглядом.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
А Вы — передайте, что кровь за кровь взята. И повода для вражды между нами больше нет. Долги уплачены. Вы не уберегли тех, за кого отвечали. Мы же уровняли счет.
С высоты нескольких метров тела тех, кто еще совсем недавно были живыми людьми, падают вниз.
А еще через полчаса, когда тела своих покойников втащены в цитадель, а делегация Технарей спешно скрылась за повтором реки, преподобный Иероним подошел к коменданту 7-й цитадели.
Маленький, шарообразный, с тонким писклявым голоском евнуха — так все воспринимали преподобного в первый раз, когда видели. Недолго, примерно эдак 1–2 минуты. А затем его по бабьи одутловатое лиц, шарообразная фигура и писклявый голос куда то уходили в сторону, а оставалась только воля иерарха Ордена, которую он умело доводил до собеседника. Кем бы этот собеседник не был — лидер общины, которая ложилась под Орден, технари не желавшие платить мыто или его коллеги. И люди его слушали, и подчинялись.
Но сейчас с преподобным Иеронимом случилось нечто. Внешность словно бы догнала его, а тот внутренний стержень делавшего Иеронима — преподобным Иеронимом метатроном Маркуса-Доброго — исчез. Мешком с пылью контуженный — говорят о таких людях.
Но преподобного можно было понять. Еще полчаса назад он почти разрешил сложное дипломатическое задание Маркуса, и его ждало возвращение в Обитель Веры и спокойная карьера человека достигшего многого, и могущего достичь еще большего. И будущее обещало быть благостным, умеренно спокойным, а главное — прогнозируемым.
А теперь?! А теперь война. И смерти. И будет ли жив Иероним или умрет — знал один Бог.
— Домиций, ты понимаешь что ты сейчас наделал? — голос посредника был тих и до ужаса спокоен.
— То, что должен был.
— Ты же…
— Знаю. Тебе стоит поспешить в Обитель Веры и сообщить. Можешь передать, что Главный Дознаватель и комендант 7-й Домиций готов к любому приговору или решению его Преподобия.
Вопрос ведь в другом — как вы теперь это сами назовете?
- А как это еще можно назвать?
— Ну,…есть варианты. Можно так: подлое убийство беззащитных людей бывших гостями Седьмой Цитадели. Или так: праведная месть за не сбереженные жизни четырех наших иерархов. Причем месть была праведная, но десница мстителя была не рукой Ордена, а рукой слишком возомнившего о себе Иерарха, от которого Орден отрекается.
Ну, а как вы яхту назовете, так она и поплывет.
— Яхту? Кто такая Яхта. — Голос толстячка был растерян и тих.
— Старая пословица. Из умершего мира. Яхта — тип корабля. Вроде струга или плоскодонки.
Была забавная история, когда яхту хотели назвать «Победой», но первые буквы отвалились, и она стала «Бедой». И на нее посыпались беды.
Вот ты теперь и думай — что сейчас было — беда или победа, и как это можно обрисовать в Обители.
«С болью в сердце и сожалением о пролитой крови пишу я Вам.
Всей душей своею я осуждаю ту жестокость, с которой брат Домиций взял плату кровью. И даю слово — после заключения мира он будет незамедлительно наказан за проявленную жестокость, непослушание и за гордыню, с которой он отверг мой прямой и недвусмысленный приказ.
Видит Бог, и Ваши люди были тому свидетелями, я пытался умерить его гнев и призвать его к кротости и прощению. Но сердце нашего брата оказалось глухо и к мои увещеваниям, и к зову милосердия. Еще раз повторяю — после заключения мира он будет сурово наказан за ту неуместную жестокость, с которой взял плату кровью — справедливую, но немилосердную, и за то, что ослушался моего приказа и вышел из моего прямого подчинения.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Да, он более не подчиняется мне, и как говорит Святое писания, чтимое и Нами, и Вами — «И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну».
И я в третий раз вас заверяю — греховная рука, имя которой Иерарх Седьмой цитадели Домиций, будет отсечена и выброшена сразу по заключению мира.
